приятнее аромата лютиков и роз.
Когда я вышел из дому и увидел улыбающееся, сияющее море, мне страстно,
почти неудержимо захотелось окунуться в его волны. Я спешил поскорее
удовлетворить свое желание и потому не стал ждать завтрака, а ограничился
куском хлеба и чашкой молока, которые раздобыл в кладовой. Поспешно
проглотив то и другое, я бросился на берег.
Собственно говоря, я покинул ферму украдкой, так как боялся, что смогут
возникнуть препятствия. Вдруг дядя позовет меня и прикажет остаться дома!
Хотя он не возражал против прогулок по полям, но я знал, что он не любит
моих поездок по воде и уже не раз запрещал их.
Я принял некоторые меры предосторожности. Вместо того чтобы пойти по
улице, которая вела к большой береговой дороге, я выбрал боковую тропу --
она должна была привести меня к пляжу кружным путем.
Никто не помешал мне, и я достиг берега никем не замеченный -- никем из
тех, кого могло интересовать, куда я делся.
Подойдя к причалу, где молодой лодочник держал свои суденышки, я
увидел, что шлюпка ушла в море, а ялик остался в моем распоряжении. Ничего
другого мне и не нужно было: я решил совершить на ялике большую прогулку.
Первым делом я забрался в него и вычерпал всю воду со дна. Там накопилось
порядочно воды -- по-видимому, яликом уже несколько дней не пользовались, а
обычно дно его много воды не пропускало. К счастью, я нашел старую жестяную
кастрюлю -- она служила для вычерпывания воды -- и, поработав минут десять
-- пятнадцать, осушил лодку в достаточной степени. Весла лежали в сарае, за
домиком лодочника. Сарай стоял неподалеку. Я, как всегда, взял весла, не
спрашивая ни у кого разрешения. Я вошел в ялик, вставил уключины, вложил в
них весла, уселся на скамью и оттолкнулся от берега. Крохотная лодочка
послушно повиновалась удару весел и заскользила по воде, легкая и подвижная,
как рыба. И с веселым сердцем я устремился в искрящееся голубое море. Оно не
только искрилось и голубело, оно было спокойно, как озеро. Не было ни
малейшей ряби, вода была так прозрачна, что я мог видеть под лодкой рыб,
играющих на большой глубине.
Морское дно в нашей бухте покрыто чистым серебристо-белым песком; я
видел, как маленькие крабы, величиной с золотую монету, гонялись друг за
другом и преследовали еще более мелкие создания, рассчитывая позавтракать
ими. Стайки сельдей, широкая плоская камбала, крупный палтус, красивая
зеленая макрель и громадные морские угри, похожие на удавов,-- все резвились
или подстерегали добычу.
В это утро море было совершенно спокойно, что редко случается на нашем
побережье. Погода как будто была создана специально для меня -- ведь я
предполагал совершить большую прогулку, как уже говорил вам.
Вы спросите, куда я направлялся. Слушайте, и вы сейчас узнаете.
Примерно в трех милях[8] от берега виднелся маленький островок.
Собственно говоря, даже не островок, а группа рифов или скал площадью около
тридцати квадратных ярдов. Высота их достигала всего нескольких дюймов над
уровнем воды, и то только в часы отлива, потому что в остальное время скалы
были покрыты водой, и тогда виднелся лишь небольшой тонкий столб,
поднимавшийся из воды на несколько футов и увенчанный бочонком. Столб
поставили для того, чтобы небольшие суда во время прилива не разбились о
подводный камень.
Островок был виден с суши только во время отлива. Обычно он был
блестящего черного цвета, но порой, казалось, покрывался снегом в фут
вышиной и тогда выглядел гораздо привлекательнее. Я знал, почему он меняет
цвет, знал, что белый покров, который появляется на островке, -- это большие
стаи морских птиц, которые садятся на камни, делая передышку после полета,
или же ищут мелкую рыбешку и рачков, выброшенных сюда приливом.
Меня всегда привлекал этот небольшой островок, может быть, потому, что
он лежал далеко и не был связан с берегом, но скорее оттого, что на нем
густо сидели птицы. Такого количества птиц нельзя было найти нигде в
окрестностях бухты. По-видимому, они любили это место, потому что в часы
отлива я наблюдал, как они отовсюду тянулись к рифу, летали вокруг столба, а
затем садились на черную скалу, покрывая ее своими телами так, что она
казалась белой. Эти птицы были чайки, но, кажется, там их насчитывалось
несколько пород -- покрупнее и помельче. А иногда я замечал там и других
птиц -- гагар и морских ласточек. Конечно, с берега трудно было их
различить, потому что самые крупные из них казались не больше воробья, и
если бы они не летали такой массой, их бы вовсе не было видно.
Полагаю, что из-за птиц меня больше всего и тянуло на островок. Когда я
был поменьше, я увлекался всем, что относится к естественным наукам,
особенно пернатыми созданиями. Да и какой мальчик не увлекается этим!
Возможно, существуют науки, более важные для человечества, но ни одна так не
приходится по вкусу жизнерадостной молодежи и не близка так их юным сердцам,
как наука о природе. Из-за птиц или по какой-либо другой причине, но я
всегда мечтал съездить на островок. Когда я смотрел на него -- а это
случалось всякий раз, когда я оказывался у берега,-- во мне пробуждалось
желание исследовать его из конца в конец. Я знал его очертания в часы отлива
и мог бы нарисовать их, не видя самого островка. По бокам островок был ниже,
а в середине образовывал кривую линию, напоминая гигантского кита, лежащего
на поверхности воды; а столб на его вершине напоминал гарпун, застрявший в
спине кита.
Мне очень хотелось потрогать этот столб, узнать, из какого материала он
сделан, высок ли вблизи, потому что с берега казалось, что он высотой не
больше ярда. Мне хотелось выяснить, что представляет собой бочонок наверху и
как закреплено основание столба в земле. Вероятно, столб был вбит очень
прочно. Мне случалось видеть, как в штормовую погоду гребни волн
перекатывались через него и пена вздымалась так высоко, что ни скал, ни
столба, ни бочонка вовсе не было видно.
Ах, сколько раз и с каким нетерпением ждал я случая съездить на этот
островок! Но случая все не представлялось. Островок лежал слишком далеко для
моих обычных прогулок, и слишком опасно было отправляться туда одному на
утлой лодчонке, а плыть со мной никто не соглашался. Гарри Блю обещал взять
меня туда с собой, но в то же время посмеивался над моим желанием посетить
островок. Что ему эта скала! Он не раз проплывал мимо нее, даже высаживался
там и привязывал лодку к столбу, чтобы пострелять морских птиц или половить
рыбу по соседству, но мне ни разу не случилось сопровождать его в этих
увлекательных поездках. Я все надеялся, что он как-нибудь возьмет меня с
собой, но под конец утратил всякую надежду: ведь я был свободен только по
воскресеньям, а воскресенье было для моего друга самым трудовым днем, потому
что в праздник множество людей едет кататься по морю.
Долго я ждал напрасно и наконец решил больше не ждать. В это утро я
принял дерзкое решение взять ялик и одному отправиться на риф. Таков был мой
план, когда я отвязал лодочку и ринулся на ней в сверкающий голубой простор
моря.
-==Глава VI. ЧАЙКИ==-
Я назвал свое решение дерзким. Сама по себе затея не представляла
ничего особенного. Она была дерзкой только для мальчика моего возраста. Надо
было пройти три мили на веслах по открытому морю, почти совершенно потеряв
из виду берег. Так далеко я еще никогда не ходил. Даже половины этого
расстояния я не проделывал. Редко случалось мне одному, без Гарри, выходить
из бухты даже на милю от берега, да и то по мелководью; с ним-то я обошел
всю бухту, но в таких случаях мне не приходилось управлять лодкой, и,
доверяя уменью лодочника, я ничего не боялся. Другое дело -- одному: ведь
все зависело от меня самого. Если что-нибудь произойдет, никто не окажет мне
помощи, не даст совета... Едва я отъехал на милю, как моя затея стала мне
казаться не только дерзкой, но и безрассудной, и я уже готов был повернуть
обратно.
Но мне пришло в голову, что кто-нибудь, может быть, смотрит на меня с
берега. Что, если какой-нибудь мальчик из тех, что мне завидуют -- а такие
были в деревне,-- видел, как я отправился на остров? Он тотчас догадается,
почему я повернул назад, и уж наверняка станет называть меня трусом. Отчасти
благодаря этой мысли, а отчасти потому, что желание посетить островок
все-таки еще не прошло, я приободрился и приналег на весла.
В полумиле от рифа я бросил весла и обернулся, чтобы посмотреть на
него, потому что он лежит как раз за моей спиной. Я сразу заметил, что
островок весь находится над водой -- прилив в это время был на самой низкой
точке. Но черных камней не было видно из-за сидевших на них птиц. Казалось,
что там находится стая лебедей или гусей. Но я знал, что это чайки, потому
что многие из них кружили в воздухе, некоторые то садились, то поднимались
снова. Даже на расстоянии полумили отчетливо были слышны их крики. Я мог бы
услышать их и на еще более дальнем расстоянии, потому что ветра совсем не
было.
Трудно выразить, как мне хотелось попасть на риф и посмотреть на птиц
вблизи. Я думал подойти к ним поближе и остановиться, чтобы последить за
движениями этих красивых созданий, так как многие из них непрерывно
перелетали с места на место и я не мог определить, что они собираются
делать.
В надежде, что они меня не заметят и мне удастся подплыть поближе, я
старался грести бесшумно, опуская весла в воду так осторожно, как
переступает лапами кошка, подстерегающая мышь.
Приблизившись таким образом на расстояние около двухсот ярдов, я поднял
весла и оглянулся. Птицы меня не замечали. Чайки -- пугливые создания, они
хорошо знакомы с охотничьими ружьями и разом снимаются с места, как только
подойдешь к ним на расстояние ружейного выстрела. У меня не было ружья, и им
нечего было бояться. Даже если бы и было ружье, я не умел им пользоваться.
Возможно, что, заметив ружье, они улетели бы, потому что чайки в этом
отношении напоминают ворон и прекрасно знают разницу между ружьем и
рукояткой мотыги. Им хорошо знаком блеск ружейного ствола.
Я долго разглядывал их с большим интересом. Если бы мне пришлось на
этом закончить прогулку и тотчас вернуться назад, я все же считал бы себя
вознагражденным за потраченные усилия. Птицы, которые теснились около
камней, все были чайки, но здесь были две породы, различные по размерам и не
совсем одинаковые по цвету: одни были черноголовые, с сероватыми крыльями,
другие -- покрупнее первых и почти целиком белые. И те и другие выглядели
так, словно ни одно пятнышко грязи никогда не касалось их снежно-белого
оперения, а их ярко-красные лапки были похожи на ветви чистейшего коралла.
Я видел, что все они были заняты. Одни охотились за пищей, состоявшей
из мелкой рыбешки, крабов, креветок, омаров, двустворчатых раковин и других
морских животных, выброшенных последним приливом. Другие сидя чистили себе
перья и словно гордились их видом.
Однако, несмотря на кажущуюся счастливую беспечность, чайки, как и
другие живые существа, не были свободны от забот и дурных страстей. На моих
глазах разыгралось несколько свирепых ссор -- я так и не мог определить их
истинную причину. Особенно забавно было наблюдать, как чайки ловили рыбу:
они падали пулей с высоты больше чем в сто ярдов и почти бесшумно исчезали
под водой, а через несколько мгновений появились снова, держа в клюве
сверкающую добычу.
Из всех птичьих маневров на земле и в воздухе, я думаю, самый
интересный -- это движение чайки-рыболова, когда она преследует добычу. Даже
