меньше вы говорите о подводном течении, тем больше вас уважают местные
мудрецы.
Итак, мои юные друзья, я сделал длинное вступление к довольно
обыкновенной истории, но дело в том, что я утонул, попав в это прибрежное
подводное течение -- именно утонул!
Вы скажете, что я, во всяком случае, не захлебнулся до смерти. Может
быть, но я был в таком состоянии, что ничего не почувствовал бы, даже если
бы меня разрезали на куски, и никогда не вернулся бы к жизни, если бы не мой
спаситель. Этим спасителем оказался молодой рыбак из нашего поселка, по
имени Гарри Блю. Ему я обязан своим вторичным рождением.
История, повторяю, самая обыкновенная, но я ее рассказываю для того,
чтобы вы знали, как я познакомился с Гарри Блю, так как он оказал
решительное влияние на всю мою последующую жизнь.
Я отправился на пляж купаться, как обычно, но вошел в воду в новой для
меня и пустынной части берега. Считалось, что в этом месте подводное течение
особенно сильно, и действительно, оно мгновенно подхватило меня и понесло в
открытое море. Меня отнесло так далеко, что всякая надежда доплыть до суши
пропала. Страх и уверенность в гибели так сковали мне тело, что я не в
состоянии был удержаться на поверхности и начал погружаться в глубину, как
кусок свинца.
Я не знал тогда, что мне не суждено еще умереть. Не помню, что было
потом. Помню только, что передо мной появилась лодка и в ней человек. Вокруг
меня как бы спустились сумерки, а в ушах раздавался грохот, похожий на удары
грома. Сознание мое померкло, как пламя задутой свечи. Оно вернулось ко мне
благодаря Гарри Блю. Когда я почувствовал, что еще жив, и открыл глаза, то
увидел человека, стоящего возле меня на коленях. Он растирал мне руками
тело, нажимая на живот под ребрами, и щекотал ноздри пером, всячески
стараясь вырвать меня у смерти.
Гарри Блю удалось вновь вдохнуть в меня жизнь. Он тут же взял меня на
руки и отнес домой, к матери, которая едва не потеряла рассудка, увидев меня
в таком состоянии. Мне влили в рот вина, к ногам приложили горячие кирпичи и
бутылки, дали понюхать нашатыря, закутали в теплые одеяла. Было принято еще
много мер, и много лекарств пришлось мне проглотить, пока решили, что
опасность миновала и что я, вероятно, выживу.
Наконец все успокоились, а через двадцать часов я уже снова был на
ногах как ни в чем не бывало.
Казалось, бы, такой случай мог научить меня осторожности. Но я не внял
голосу рассудка и повел себя совсем иначе, а почему и как, вы узнаете из
следующих глав.
-==Глава IV. ЯЛИК==-
Нет, все уроки прошли даром! Я побывал на краю гибели, но это не только
не отбило у меня тягу к воде, но даже наоборот.
Знакомство с молодым лодочником скоро переросло в прочную дружбу. Его
звали, как я сказал, Гарри Блю, и он обладал смелым и добрым сердцем. Нечего
и говорить, что я крепко привязался к нему, да и он ко мне. Он вел себя так,
как будто я его спас, а не он меня. Он положил много трудов, чтобы сделать
из меня образцового пловца, и научил меня пользоваться веслами так, что в
короткое время я стал грести вполне уверенно, гораздо лучше, чем другие
мальчики моего возраста. Я греб не одним веслом, как дети, а двумя, как
взрослые, и управлялся без всякой посторонней помощи. Это было великое
достижение. И я всегда гордился, когда Гарри Блю поручал мне взять его
шлюпку из заводи, где она стояла, и привести ее в какое-нибудь место на
берегу, где он ждал пассажиров, желающих покататься. Проходя мимо судов,
стоявших на якоре или вблизи пляжа, я не раз слышал насмешливые восклицания
вроде: "Гляди, какой забавный малыш на веслах!" или "Разрази меня гром!
Посмотрите на этого клопа, ребята!"
Я слышал и другие шутки, сопровождаемые раскатами хохота. Но это меня
ничуть не смущало. Наоборот, я очень гордился тем, что могу вести лодку куда
нужно без всякой помощи и, пожалуй, быстрее, чем те, кто был ростом вдвое
выше меня.
Прошло немного времени, и надо мной перестали смеяться, разве только
кто-нибудь из приезжих. Односельчане же увидели, что я умею управлять
лодкой, и, несмотря на мой юный возраст, стали относиться ко мне даже с
уважением -- во всяком случае, шутки прекратились. Часто меня называли
"морячком" или "матросиком", а еще чаще "морским волчонком". Дома во мне
всячески поддерживали мысль о профессии моряка. Отец хотел сделать меня
моряком. Если бы он дожил еще до одного плавания, я отправился бы с ним в
море. Мать всегда одевала меня в матросское платье излюбленного тогда фасона
-- синие штаны и куртка с отложным воротником, с черным шелковым платком на
шее. Я гордился всем этим. И отчасти мой костюм и породил кличку "морской
волчонок". Это прозвище мне нравилось больше других, потому что его придумал
Гарри Блю, а с тех пор как он спас меня, я считал его своим верным другом и
покровителем.
Его дела в то время процветали. У него была собственная лодка -- вернее
сказать, две лодки. Одна из них была много больше другой -- он называл ее
шлюпкой,-- и она постоянно была занята, особенно когда на ней хотели
покататься трое или четверо пассажиров. Вторую лодку, маленький ялик, Гарри
купил недавно, и она предназначалась для одного пассажира, потому что на ней
меньше приходилось работать веслами. Во время купального сезона шлюпка,
конечно, была в действии чаще. Почти каждый день на ней катались отдыхающие,
а ялик спокойно стоял у причала. Мне было позволено брать его и кататься
сколько угодно, одному или с товарищами. Обычно после школьных занятий я
садился в ялик и катался по бухте.
Редко я бывал один, потому что многие мои однокашники любили море и все
они смотрели на меня с величайшим уважением, как на хозяина лодки. Мне
стоило только захотеть, и я тут же находил себе спутника.
Мы катались почти ежедневно, если море было спокойно. Понятно, в бурную
погоду ездить на крошечной лодочке было нельзя, сам Гарри Блю запретил такие
прогулки.
Наши рейсы совершались лишь на небольшом расстоянии от поселка, обычно
в пределах бухты, и я всегда старался держаться берега и никогда не
отваживался отойти подальше, потому что в море любой случайный шквал грозил
мне опасностями.
Однако со временем я осмелел и чувствовал себя как дома и вдалеке от
суши. Я стал уходить на милю от берега, не думая о последствиях. Гарри
заметил это и повторил свое предупреждение. Может быть, этот разговор и
подействовал бы на меня, не услышь я через минуту, как он говорил обо мне
кому-то из своих товарищей:
-- Замечательный парень! Верно, Боб? Молодчина! Из него выйдет
настоящий моряк, когда он вырастет!
Я решил, что далекие прогулки не под таким уж строгим запретом, и совет
Гарри "держать по берегу" не произвел на меня должного впечатления.
Вскоре я и вовсе ослушался его. Невнимание к советам опытного моряка
едва не стоило мне жизни, как вы сейчас в этом убедитесь.
Но прежде позвольте отметить одно обстоятельство, которое перевернуло
вверх дном мою жизнь. Случилось большое несчастье: я потерял обоих
родителей.
Я уже говорил, что мой отец был моряком. Он командовал судном, которое,
помнится мне, ходило в американские колонии. И отца так подолгу не бывало
дома, что я вырос, почти не зная его. А это был славный, мужественный моряк
с обветренным, почти медного цвета, и при этом красивым и веселым лицом.
Моя мать была сильно к нему привязана, и, когда пришло известие о
гибели судна и моего отца, она не могла совладать с горем. Она стала
чахнуть, ей больше не хотелось жить, и для нее осталась лишь надежда
присоединиться к отцу в другом мире. Ей недолго пришлось ждать исполнения
своих желаний: всего через несколько недель после того, как до нас дошла
ужасная весть, мою бедную маму похоронили.
Таковы были обстоятельства, которые изменили всю мою жизнь. Теперь я
стал сиротой, без средств к существованию и без дома. Родители мои были люди
бедные, семья наша целиком зависела от заработков отца, а он не мог принять
никаких мер на случай своей смерти. Мы с матерью остались почти без денег.
Может быть, судьба была милостива, что увела ее из этой жизни -- жизни, в
которой не осталось больше места для радостей. И хотя я долго оплакивал мою
дорогую, милую матушку, но впоследствии не мог удержаться от мысли, что,
пожалуй, лучше, что она ушла от нас. Долгие-долгие годы прошли бы, прежде
чем я смог помочь ей, и холод и мрак нищеты стали бы ее уделом.
Последствия смерти родителей оказались для меня чрезвычайно серьезны. Я
не остался, конечно, на улице, но условия моей жизни совершенно изменились.
Меня взял к себе дядя, который ничем не походил на мою нежную,
мягкосердечную мать, хотя и был ее родным братом. Напротив, это был человек
сердитый, с грубыми привычками. И скоро я убедился в том, что он относится
ко мне нисколько не лучше, чем к своим работникам и служанкам.
Мои школьные занятия кончились. С тех пор как я переступил порог дома
дяди, меня больше в школу не посылали. Но мне не позволяли и сидеть без
дела. Мой дядя был фермером, и он нашел для меня работу: с утра до вечера я
пас свиней и коров, погонял лошадей на пашне, ходил за овцами, носил корм
телятам... Я был свободен только в воскресенье -- не потому, что дядя мой
был религиозен, но таков уж обычай: в этот день никто не работал. Вся
деревня строго соблюдала этот обычай, и дядя был вынужден ему подчиняться --
в противном случае, мне думается, он заставил бы меня трудиться и в
воскресенье.
Поскольку мой дядя не интересовался религией, меня не понуждали ходить
по праздникам в церковь, и мне предоставлялось право бродить по полям и
вообще делать все, что угодно. Вы сами понимаете: я не мог шататься по
деревне и развлекаться лазаньем за птичьими гнездами, когда передо мной
лежало лазурное море. Как только у меня появлялась возможность удрать из
дому, я отправлялся к воде и либо помогал моему другу Гарри Блю возить
пассажиров по бухте, либо забирался в ялик и уходил на нем в море ради
собственного удовольствия. Так я проводил воскресенья.
При жизни матери мне внушали, что грешно проводить воскресенье в пустой
праздности. Но пример дяди научил меня иному, и я пришел к заключению, что
этот день -- самый веселый из всех дней недели.
Впрочем, одно из воскресений оказалось для меня далеко не веселым и,
больше того, едва ли не последним днем моей жизни. И, как всегда, в новом
приключении участвовала моя любимая стихия -- вода.
-==Глава V. ОСТРОВОК==-
Было прекрасное воскресное утро. Майское солнце ярко сияло, и птицы
наполняли воздух радостным щебетаньем. Резкие голоса дроздов смешивались с
нежными трелями жаворонков, а над полями то здесь, то там звучал неумолчный
монотонный крик кукушки. Сильное благоухание, похожее на запах миндаля,
разливалось в воздухе: цвел боярышник, и легкий ветерок разносил его запах
по всему побережью. Зеленые изгороди, поля молодой пшеницы, луга, пестревшие
золотыми лютиками и пурпурным ятрышником в полном цвету, птичьи гнезда в
живых изгородях -- все эти прелести сельской природы манили многих моих
сверстников, но меня больше увлекало то, что лежало вдали,-- спокойная,
блистающая пелена небесно-голубого цвета, искрящаяся под лучами солнца, как
поверхность зеркала. Великая водная равнина -- вот где были сосредоточены
все мои желания, вот куда я рвался всей душой! Мне казалось, что море
красивее, чем волнуемая ветром пшеница или пестревший цветами луг; легкий
плеск прибоя музыкальнее, чем трели жаворонка, а йодистый запах волн
