виноваты, и все невинны." Спросила Сестра: "Разве душегубцы, веры не
знающие, невинны?" Ответил ей Искупитель: "Истинно говорю: даже если кто
дюжину убьет, все равно чист передо мной, если покается. В раскаянии
святость, в милосердии спасение." Вошла тут в темницу романская стража,
дюжина без одного, и командир их сказал: "Знаем мы, что принесли тебе
нож, чтобы убил ты нас, и бежал из-под суда. Вместе будете побиты
камнями, и ты, и сестра твоя названная." И взмолилась тогда Сестра
Искупителю: "Убей их, ведь все равно чист будешь, а меня спасешь!"
Ответил ей Искупитель: "В милосердии спасение, Сестра, сколько же
повторять тебе это, неразумная! Неужели простого слова мало?" Поднял
руку с ножом дареным, и..."
Дальше лист газетный кончался.
Нет, конечно, знал я, чем у Сестры все с Искупителем кончилось. Кто ж
этого не знает? И все равно жаль, уж очень лихо Жерар излагал. А уж
какую мораль он из всем известной притчи выведет -- ни один умник не
догадается.
Попросить, что ли, еще селедочки по-фински? Или лучше газету целую, к
кофе османскому? Вон аристократ хлебает напиток драгоценный, да газету
листает, и дело бы умную газету, вроде "Курант -- Нивс ван дер веек" или
"Махт унд Вельт", а то "Мужские игры", большей частью из непристойных
картинок, да историй смачных состоящую...
К моему столику подошли двое. Я поднял глаза -- и невольно вздрогнул.
Офицеры стражи. Один здоровый, морда кирпичом, другой маленький,
тощенький, в очках роговых, такому в книжной лавке сидеть, а не с мечом
и пулевиком на поясе разгуливать.
-- Господин, вы не будете так любезны, -- девушка выпорхнула из-за
спин стражников, заулыбалась вся, -- весь зал полон, разделите вечер с
доблестными стражами...
-- Буду рад, -- сказал я. Запал у меня еще не прошел, и лицо не
дрогнуло.
Офицеры поблагодарили, присели на другую сторону стола, девица начала
им прелести кухни расписывать, особо рекомендуя рябчиков в имбирном
тесте. Я глаза в газету опустил.
Да ничего. Какая разница. Кто во мне каторжника Ильмара узнает?
Ковырял я лосося, запивал молодым вином, что девушка исправно в бокал
подливала, только не шла еда в горло. Никак не шла.
Офицеры свой заказ сделали, заговорили вполголоса. Вроде и дела им до
меня нет... только один раз здоровый этот и глянул... а по спине холод
пробежал.
Нехороший взгляд. Слишком уж равнодушный.
Сестра, сохрани дурака для покаяния!
Хозяин ресторана снова мелькнул, к столику подошел, мне улыбнулся
мимолетно -- я для него ничего не значил, офицерам руки пожал.
-- Проголодались, господин Арнольд? -- спросил он того, что покрепче.
-- Да, как собака... -- буркнул офицер на плохом романском.
-- Говорят, облава была в городе?
-- Да.
Не очень-то он разговорчив... и тут морозец, что по спине бегал,
пургой обернулся.
Арнольд? Офицер стражи? С акцентом германским?
-- Схватили душегубцев? -- любопытствовал хозяин дальше. Видно,
титулами они равны были. Похожи, как копье на зубочистку, хозяин весь
изнеженный, субтильный, точно Давид, а с Арнольда будто Голиафа ваяли,
один смех на них смотреть рядом со скульптурами. А все одно -- титулом
равны, нам не чета...
-- Не душегубца ловили, -- встрял очкарик, чуть пренебрежительно,
видно он еще родовитее был. -- Ильмар-каторжник в городе объявился. Все
побережье в постах, а он, зараза, к нам добрался...
-- Тот, что принца похитил? -- воскликнул хозяин.
Вот уже как все повернули!
Я сообразил, что жую кусок лосося вторую минуту, торопливо проглотил,
сам подлил себе вина. Вопросительно глянул на стражников, улыбнулся
подобострастно. Им вина еще не принесли, и очкарик без ложной гордости
согласился. Плеснул себе и Арнольду, залпом выдул. Хозяин возмущенно
завертел головой, отыскивая прислугу. Две девушки уже тащили и вино, и
закуску... вот как завертелись перед аристократами...
Арнольд не пил. Крутил бокал в пальцах, смотрел на очкарика с таким
неодобрением, что только дурак бы не заметил.
Очкарик не заметил.
-- Того, того, -- подтвердил он. -- К старым дружкам наведался. А те
и нашим, и вашим, и доложили, и уйти позволили. Ничего, дружки на
допросе, город в тройном кольце, войска подняты. Никуда теперь ему не
деться.
Сестра-Покровительница...
-- Маркиз, не стоит это говорить, -- сказал Арнольд. Прибавил
по-германски: -- Я позволю себе предложить вам сменить бокал и
попробовать розовое токайское...
Я лениво повернулся к суетящимся девушкам:
-- Кофе. И османскую медовую сигару.
Они растерянно переглянулись. Хозяин пришел им на помощь:
-- Увы, любезный, сегодня медовых сигар предложить не можем. Есть
вест-индские, есть османские с коноплей...
Конечно, медовых не предложат. Таких просто на свете нет.
Всем своим видом я изобразил возмущение. Потом сказал:
-- В моем плаще, во внутреннем кармане... Нет, принесите плащ, я сам
достану.
Один взгляд хозяина -- и девица двинулась к входу.
Арнольд крутил в руках бокал -- вот-вот резной хрусталь треснет. Он,
наверное, как и я, не верил в случайные совпадения. Вот и не решался
устраивать проверку в ресторане, на глазах аристократов. Сам, видно, из
молодых выскочек, знает, как рада будет знать его оплошности.
Я ждал, проглядывая газету, но уже не различая букв.
Напряжение, возникшее между нами, наконец-то коснулось и тупого
очкарика, и гостеприимного хозяина. Только они еще не поняли, в чем
дело.
Девушка вернулась, с плащом на железном подносе. Смешно. Плащ
полупросохший, в собственном соку.
-- Медовые сигары должны быть в каждом уважаемом заведении! --
скандальным голосом произнес я, потянувшись к плащу. Взгляд Арнольда
скользнул по серой ткани. Видимо это был последний штрих моего портрета,
которого ему не хватало для полной уверенности.
-- Не двигайся, Ильмар-вор! -- со своим жутким акцентом рявкнул он.
Поздно.
Ударом ноги я опрокинул на стражников стол -- за секунду до того, как
Арнольд собрался сделать то же самое. Вырвал из кармана плаща пулевик
многозарядный -- эх, Нико, перемудрил ты самого себя, недооценил стражу,
корчиться тебе на старости лет под кнутом палача...
-- Всем лечь! -- завопил я, одной рукой курок взводя, как аристократы
делают. Получилось -- щелкнула железка, отходя, и Арнольд замер, на
ствол глядя. -- Всем ложиться! Я душегуб, счета не знаю!
Посетители за столиками сразу лицами в пол уткнулись, и аристократы,
и бюргеры, и стражники, которых в зале было чуть ли не с десяток. Видно,
все понимали, что такое пулевик многозарядный в злых руках.
И если бы офицер-очкарик геройствовать не стал, так бы я и вышел из
ресторана, задом пятясь, сто человек враз напугав.
-- Ильмар! -- радостно взвизгнул придавленный столом очкарик. Ему уже
аудиенция в Доме виделась, награды, слава, титул новый.
Пулевик у него был попроще моего, не многозарядный, а двуствольный.
Зато орудовал он им ловчее. Как я ствол увидел, так сразу на спуск и
нажал. В молодости доводилось мне стрелять из армейского ружья,
кремневого, но то совсем другая стать. И палит с заминкой, и отдача
другая, и спуск легче.
Грохнул выстрел на весь зал, вспухло облако вонючего черного дыма, а
пуля между Арнольдом и очкариком в пол ушла. Арнольд вмиг скользнул
вбок, а очкарик не испугался. Отвага у него была, глупая, но крепкая. Я
уже бежал, прыгал между статуями. Пуля меня минула, угодила прямо в
несчастного Голиафа, аккурат в его могучую мужскую стать, раскрошившуюся
в белый песок. От грохота и ударившей в лицо пыли я дернулся неуклюже,
упал, снова лицом к страже развернувшись. Пулевик к руке будто прирос, а
что с ним дальше делать, я и забыл.
-- Держи вора! -- вопил радостно очкарик.
А хозяин ресторана, вот уж чего не ожидал, тоже решил геройствовать.
Только не меня ловить -- тут он свои шансы хорошо понимал, а спасти
несчастные скульптуры. Бросился к Давиду, припал, на лице решимость
вперемешку с напрягом отразились, даже сам похож стал на каменного юнца.
Может и впрямь, с его предков лепили? Ударил холодный ветер... о-го-го,
такую махину на Слово взять!
-- Не стрелять! Стой, вор! -- кричал Арнольд, поднимаясь, доставая
свой пулевик. Стол от его движения отлетел как бумажный.
Очкарик пальнул еще раз. Хозяин ресторана как раз к покалеченному
Голиафу припал, одной рукой в ужасе изувеченную часть щупая -- было это
смешно и постыдно, будто в похабном представлении комедиантов о нравах
извращенцев, другой в воздухе знак странный чертя.
Еще удар холода -- на этот раз совсем уж страшный, в мраморном
Голиафе весу было килограмм четыреста. Исчезла статуя, и аристократик,
на Слово ее взявший, спасший от разрушения, в улыбке радостной
расплылся. И даже дырка посреди лба, от глупой пули, улыбку не согнала.
Так он и рухнул -- руки раскинув, навсегда свое сокровище от беды укрыв.
-- Шайсе! -- рявкнул Арнольд, повернулся, и ногой со всех сил
очкарику по челюсти въехал. Никто уже на побоище не смотрел, хруста
позвонков не слышал, все носами в полу норы сверлили, Искупителю
молились, только я и понял, что убил один стражник другого: за глупость,
за плохой выстрел, за то, что навсегда вольный город Амстердам Давида с
Голиафом лишился...
Посмотрели мы с Арнольдом друг на друга, и я понял -- конец.
Теперь ему один выход -- меня кончить.
У очкарика-то явно род древнее и могущественнее, не простят Арнольду
бездумного гневного удара.
Из-под земли меня стражник достанет -- я теперь его жизнь в руках
держу.
Словно со страху руки все сами сделали, по курку ударили, взвели,
барабан провернулся, новый патрон подставляя, крючок спусковой щелкнул,
и ударил выстрел.
Скользнула пуля по лицу Арнольда, оставляя кровавую полосу по виску.
Череп не пробила, и стражник лишь упал, сразу зашевелившись, вставая,
стряхивая с лица кровь.
Но я того уж не дожидался.
Бежал через зал, перепрыгивая через посетителей благоразумных, пальцы
чужие давя нещадно. Ударило два выстрела подряд. Обе пули рядом прошли.
Видно, хороший был стрелок Арнольд, да не с залитыми кровью глазами по
бегущему человеку стрелять.
Нырнул я в дверь, охранника ресторанного, ничего еще не понимающего,
одним ударом уложил, с вешалки чей-то дорогой плащ сдернул -- мой-то на
полу остался, -- и выбежал в ночь. Перед рестораном уже люди столпились,
в окна жадно заглядывали. Выскочил я в круг света от фонаря и взвыл
дурным голосом:
-- Душегубцы идут! Спасайся, народ!
Толпа -- дура.
Как они все от ресторана рванулись, будто им уже ножи спину кололи!
И я вместе со всеми.
Эх, хорошо поужинал, даже бежать тяжело!
На час-другой я был в безопасности. Амстердам -- не городишко на
Печальных Островах, где каждый всегда готов каторжников беглых ловить.
Можно было затаится. Только надолго ли? Если такая охота идет, что весь
город в кольце солдат, если порты закрыли, долго ли я прятаться смогу?
Меня же любой сдаст, и правильно сделает. Перед совестью чист, перед
Домом -- в фаворе, награда велика, а что Сестра говорила: "Не отдай
беглого господину его, придет день -- сам побежишь!"... так кто о том
вспомнит, перед такой-то кучей денег!
Я бы -- не вспомнил.
Сходил бы потом, грех замолил, да и успокоился.
Если первый миг после бегства я был в горячке, и страха не испытывал,
то теперь он накатил как волна. Некуда мне деться! Ошибкой было на
расстояние уповать, ошибкой было к Нико идти.
И куда разум делся? При посадке отшибло, или от радости все из головы
выветрилось? Глотнул свободы перед дыбой. Хотя нет, на дыбу меня нельзя,
я же граф. Шелковая веревка, или стальной топор, а то и чаша почетная.
