трудом поднимать, чинить, в порядке держать...
Нас как раз тряхнуло, и я рискнул вставить:
-- Хорошие дороги -- они и добрым людям полезны.
Брат Рууд слегка улыбнулся.
-- Не спорю, брат. Пришло время -- построили дороги. Но каким чудом,
скажи, удалось бы руссийскому тёмнику Суворову пушки через Альпы
перетащить, когда в швейцарской провинции битва состоялась? Каким чудом
-- кроме Слова? А как святой брат наш, Самюэл Ван-дер-Пютте, незадолго
до той баталии, смог бы из Китая в Европу тайну пороха доставить? Через
Руссийское Ханство пронести -- и пулевики, и порох, и книги тайные? Как
он смог бы в Китай нефрит и железо доставить, для подкупа? Если бы Дом
против Руссийского Ханства без пушек и пулевиков воевал -- жили бы под
игом! Все в мире связано, брат. Одним Слово беду несет, другим -- пользу
приносит, от беды спасает.
-- Слышал я, что в давние годы в Европе порох знали, -- возразил я.
-- Потом был утерян секрет, спрятан на Слове, а мастера и убили.
Пришлось из китайских земель заново тайну доставлять.
-- А если и так? Видишь, Слово все время работает, одно теряется,
другое находится. И благо в нем, и зло.
Я кивнул.
-- Искупитель создал Слово непознаваемым, и в том была великая
мудрость. Для стороннего взгляда -- все просто. Сказал человек что-то,
потянулся куда-то, с силами собрался -- и достал вещь из Холода. А
теперь подумай сам. Мог принц Маркус от цепей освободиться?
-- Нет, конечно. Навык нужен.
Брат Рууд усмехнулся:
-- А если бы он взял цепь, его сковывающую, да и положил на Слово?
-- Но... -- я замолчал, пытаясь представить картину. Мальчик касается
цепи... прячет в ничто... остается свободным? -- У него сил не хватало?
-- Не в том дело. Цепь не ему принадлежала, он сам на цепи был. Вот
если вначале снять цепь, власть над ней ощутить -- то пошла бы она в
Холод без задержек. Об этом еще святой Фома рассуждал -- над чем мы
руками владеем, то и духу подвластно... Ладно, а вот представь, веревка
или цепь, один конец свободный, а к другому привязан ослик, или человек
прикован. Берет принц Маркус эту веревку-цепь, да и кладет на Слово. Что
случится?
-- Живое и жившее Слову не подвластно.
-- Правильно. А то, что к живому привязано? Уйдут путы в Холод,
станет пленник свободным?
-- Не знаю.
Брат Рууд улыбался.
-- Скажи! -- попросил я. -- Скажи, брат!
-- А вот это, Ильмар, от того, кто Словом владеет, и оттого, на ком
путы, зависит. Может так случится, что исчезнут. А может -- и нет...
Хорошо, представь, что берутся за одну вещь два человека, знающих Слово.
И каждый вещь на Холод прячет. Кому она будет принадлежать?
Я молчал. Все в голове смешалось. Не было никакого ответа на эти
вопросы, ничего я не мог сказать.
-- А если...
Карета вдруг дернулась, начала сворачивать к обочине, останавливаясь.
Я глянул в окно.
-- Брат Рууд, дозор армейский!
-- Не бойся, брат...
Дозор был серьезный. Два офицера в надраенных медных кирасах, десяток
солдат с короткими копьями и мечами. У одного офицера в руке был
двуствольный пулевик. О чем говорят слышно не было, но, похоже, ответы
возниц их не удовлетворили.
-- Брат Рууд...
-- Успокойся, брат, лучше вот о чем подумай. Если подходит человек со
Словом к вещи составной. Например -- к нашей карете. Берется за колесо,
да и говорит Слово. Одно колесо в Холод уйдет, вся карета, или вообще
ничего не случится? А что с нами, в карете сидящими, будет? В Холод не
уйти, значит на землю упадем? Или пока мы в карете, нельзя...
Дверь открылась. Офицер с пулевиком заглянул внутрь. Почтительно
произнес:
-- Святые братья...
-- Мир тебе, слуга Дома, -- невозмутимо отозвался Рууд. -- Так вот,
рассуди, брат, что случится?
-- Не знаю, -- сказал я учтиво, голову склоняя. -- На все воля
Искупителя и Сестры...
Не пересказывать же ему, как Марк в планёр вскочил, чтоб не дать
летунье его на Слово взять.
-- Святые братья, -- с легким нажимом повторил офицер. Брат Рууд
повернулся к нему:
-- Мир тебе. Говори.
-- Из вольного города Амстердама запрещен выезд, -- сказал офицер.
Властно, но под этой напускной твердостью пряталась неуверенность.
Наверное, не один экипаж он этой ночью назад завернул, но вот что сейчас
делать -- не знал.
-- Я знаю, офицер. Только касается ли этот приказ нас?
-- В приказе сказано -- всем без исключения...
-- Повтори приказ дословно.
Офицер кивнул, явно обрадованный предложением. Чуть прикрыл глаза,
произнес:
-- Именем Искупителя и Сестры, повелением Дома, запрещен для всех без
исключения выезд за пределы вольного города Амстердама. Все экипажи, а
также отдельных путников, проверять в поисках беглого каторжника
Ильмара, после чего заворачивать обратно. Если же каторжник Ильмар, или
младший принц Дома Маркус будут замечены, или хоть подозрение в том
появится...
-- Хорошо, офицер. Так ты полагаешь, что Сестра своим слугам
запрещает город покидать?
-- В приказе не сказано ни о каких исключениях.
-- Как твое имя, офицер?
-- Рейнгарт, святой брат.
Рууд молча достал бумаги. Протянул офицеру два листа. Тот молча начал
читать, беззвучно шевеля губами. Поднял округлившиеся глаза на Рууда.
-- Я, святой паладин Сестры, ее волей отменяю приказ в той части, что
касается нашего экипажа. По воле епископа Ульбрихта мы, два смиренных
брата, следуем в город Брюссель с миссией особой важности.
-- Мне запрещено пропускать кого бы то ни было! -- с мукой в голосе
воскликнул бедолага Рейнгарт.
-- Беру твой проступок на себя, брат, -- безмятежно ответил Рууд. --
Именем Сестры прощаю грех.
Он поднял с груди святой столб, прикоснулся к покрывшемуся испариной
лбу офицера.
-- Нет на тебе греха. Вели освободить дорогу.
-- Я должен спросить разрешение у штаба...
-- Тебе дано высшее разрешение! -- повысил голос Рууд. -- Уведоми о
нем свой штаб.
-- Дайте мне слово, что в экипаже нет беглого каторжника Ильмара и
принца Маркуса, -- прошептал офицер.
Видимо крепкий был приказ, раз офицер осмелился такое требовать от
святого паладина.
-- Здесь лишь два священника храма Сестры, -- ответил Рууд. -- Все.
Иди и не греши.
Офицер кивнул. И посмотрел на меня.
-- Благословите, святой брат.
Тут был какой-то подвох. В глазах Рууда вспыхнула тревога, а офицер
ждал.
В один миг я вспомнил все благословения, что происходили на моих
глазах. И с облегчением произнес:
-- Ты уже удостоен напутствия, брат мой. Чистое не сделать чище. Иди
с миром.
-- Спасибо, братья, -- офицер подался назад. -- Мягкого пути, святой
паладин. Мягкого пути, святой миссионер.
Он притворил дверь, махнул рукой солдатам. Защелкали кнуты, карета
тронулась, выкатилась на дорогу.
-- Трубачей нам не хватает, -- сказал я. -- Десятка трубачей, да пары
глашатаев.
-- О чем ты, Ильмар? -- удивился Рууд.
-- И чтобы трубачи всех сзывали, а глашатаи объявляли: "Мы едем в
Брюссель, а вовсе не в Рим. Святой паладин -- дело самое обычное. А
скромный миссионер в епископской карете -- явление заурядное. Не
удивляйтесь, люди добрые. Не обращайте на нас внимания."
Брат Рууд молчал. Лицо его медленно шло красными пятнами.
-- Ты считаешь, что мы выдаем себя?
-- Конечно, брат, -- удивился я. -- На самом-то деле, нам надо было
пешком двинуться. Или верхом, но никак не в карете.
-- А как же дозоры? Нас со всеми документами едва пропустили...
-- Брат Рууд, если дать две-три монеты любому крестьянину -- такими
тропками проведет, что ни одного стражника не встретим.
-- Это воровские повадки.
-- Конечно. Только может стоило их вспомнить, ради святого-то дела?
Священник задумался. Приятно было увидеть, что и я способен поучить
его уму-разуму.
-- В чем-то ты прав, Ильмар. Но заставу мы проехали. Пока сообщат
дозорные начальству, пока старшие офицеры к епископу обратятся, пока
раздумывать будут -- чисто дело, или нет -- мы уже в Риме окажемся.
Лошади и впрямь несли карету во весь опор. Может на таких рысях, с
частой сменой, да по хорошим дорогам, и впрямь дней за пять до Рима
доберемся -- даже и через Брюссель?
-- Я бы все равно предпочел внимания на себя не обращать...
Брат Рууд усмехнулся. К нему вновь вернулась уверенность.
-- Не бери в голову лишнего, брат. Доедем.
Он разулся, прилег на диван, полог матерчатый, что от падения
удерживает, на себя набросил, закрепил.
-- Лучше ложись спать. Пока дорога гладкая, отдохнуть надо.
Эх, святой паладин! Уж не сан ли новый тебя ума лишает?
Путешествовать с комфортом -- искушение большое, особенно если после
долгих лет аскетизма в том греха нет...
Но этого я, конечно, вслух не сказал. Лег, полог над собой
пристегнул. Только и промолвил:
-- А ведь солдат ты не испугался, святой брат... Ты кого-то другого
боишься.
Брат Рууд не ответил. Лишь на миг с дыхания сбился.
Я немного подумал, не стоит ли теперь, став миссионером, какие-то
особые молитвы Сестре возносить. На коленях, или еще как. Но брат Рууд
ничем подобным себя не утруждал, и я тоже решил не дергаться.
На хорошей дороге, да в карете с упругими рессорами, полеживая на
диване -- сон не хуже, чем в гостинице. Привык я к толчкам и
покачиваниям, перестал их замечать. Один только раз, под утро, проснулся
-- когда карета остановилась. Выглянул -- возницы отлить слезли.
Последовал я их примеру, постоял потом у кареты, в звездное небо глядя.
Холодно, но хоть дождя нет, тучи почти разошлись. Тянуло откуда-то
сыростью, видно, вдоль реки или канала едем.
-- Пора в путь, святой брат.
Хорошие возницы. Молчаливые, нелюбопытные. И крепкие, не зря за
поясами мечи носят. Видно глупости я Рууду говорил, одиноких путников
больше бед подстерегает. Наткнулись бы на банду душегубцев, что делать?
Забрался я обратно в карету. Святой паладин вроде и не шевельнулся,
но глаза чуть приоткрыл. Бдит.
Лег я и проспал до полудня, до самого Брюсселя.
За двенадцать часов мы двести километров проехали, почти без
остановок, без всяких задержек. И кони, хоть и выглядели усталыми, шли
еще ровно. Остановились мы не у храма Сестры, как я полагал, а у обычной
городской конной станции. Один возница коней утирал, другой на станцию
сходил. Вернулся, доложил вполголоса Рууду, что и как. Я не вслушивался,
ходил, ноги разминал. После полета на планёре решил я серьезнее к своему
телу относится. Вора ноги кормят... впрочем, я ж теперь не вор... или
вор?
А вот вопрос -- можно быть сразу графом, миссионером и вором? Если
пред ликом Искупителя все грехи едины, если Сестра все простит -- так,
наверное, и такое возможно?
-- Брат... -- Рууд подошел ко мне. -- Хороших коней на станции нет.
Возницы предлагают дать нашим отдых до вечера, и дальше двинуться.
-- Почему бы не дать, -- согласился я. -- Выспались вроде славно,
можно и вторую ночь в дороге провести.
-- Значит, решено.
Рууд махнул рукой возницам, те стали распрягать коней.
-- Ты знаешь, где здесь можно хорошо поесть и отдохнуть? -- спросил
он.
-- Конечно. Идем, святой брат. Вот только...
Он смотрел на меня, ожидая продолжения.
-- Не стоит ли нам переодеться? Святой паладин, да в компании с
миссионером -- не самое обычное зрелище.
-- Ты опять предлагаешь таиться, брат Ильмар?
-- Даже Сестра не пренебрегла одеждами рабыни, когда пришла
Искупителя увидеть...
-- А что ей сказал Искупитель, помнишь? "По душе своей выбираешь
одеяния. Сбрось чужое с себя, будь той, кем была."
Мне ли тягаться со священником в знании святых книг?
Я склонил голову.
-- Твоя воля, брат. Идем.
Такая досада меня взяла, что повел я его в самое людное и знаменитое
