Раздались за дверью шаги -- быстрые, уверенные. Вошел брат Рууд.
Только я его не сразу узнал.
Плащ на нем теперь -- малиновый, с синей каймой. Плащ
священника-подвижника, что и оружием владеет, и словом истинной веры. На
поясе длинный меч, и по уже по строгой красоте рукояти, по ножнам я
угадал, что и клинок хорош. Кожаные сапоги, на груди -- святой столб
поблескивает. Не стал под одежду прятать, может и правильно, все больше
почтения в окружающих...
-- Одевайся, брат Ильмар.
Дал он мне одежду миссионера -- все из палевого сукна, неприметного и
скромного. Редко такую встретишь в державных владениях. Миссионерская
судьба -- свет веры к дикарям нести, в джунгли, в пустыни, в болота.
Редко-редко такой встретится в портовом городке -- торопящийся на
корабль, в плавание в чужие края. И еще реже возвращаются они...
Может и меня такая судьба ждет? Как поведаю, все что знаю, так и
напомнят -- сан не зря дан. Отправят в Конго, Канаду, Ниппон или иную
окраину мира. Неси свет веры, бывший вор Ильмар...
Все это я думал, переодеваясь под пристальным взглядом Рууда. Вроде
бы и не обыскивали меня, а теперь -- все вещички спутнику знакомы. И
деньги мои он видел, и мелочь всякую, вроде гребешка и карманного
туалетного несессера. И пулевик.
-- Стрелять умеешь? -- спросил брат Рууд.
-- Вроде получалось.
-- Хорошо. Путь трудный.
Вот и все рассуждения. Вышли мы из кельи, и двинулся я за своим новым
спутником по бесконечным коридорам. Конюшни были не совсем при храме, но
оказалось, что к ним тянется под площадью подземный туннель. Под
большими городами все изрыто, и такими вот тайными ходами, и катакомбами
древними, и канализацией, если город совсем уж крупный и богатый. А под
Лютецией -- или, если попроще, без державной пышности, под Парижем, --
говорят, подземный город чуть ли не втрое больше верхнего, даже и до
Версаля дойти можно, на свет не выходя.
-- Брата Кастора вспоминаешь? -- спросил вдруг Рууд.
Я промолчал.
-- Вспоминаешь. Вижу.
А хоть бы и вспоминал! Ему-то что? Молчу же, не учу монаха истинной
вере.
-- Мне не ведомо, что такое важное есть в принце Маркусе, -- сказал
вдруг Рууд. -- Но Преемник сказал, что сейчас он для веры -- как
фундамент для храма. Такие слова зря не говорят. Малый грех вера
простит, большего бы не сотворить...
-- Кровь проливать мне приходилось, брат Рууд, -- ответил я. -- Вот
только малым грехом я это никогда не считал.
-- И зря, брат. Вера не только на добре стоит, крови за нее немало
пролито. Если вдруг невинен был брат Кастор -- Сестра его милостью не
оставит. А если прав я -- значит, спас душу его от предательства.
Гладко все получается. Куда уж глаже. Я и не стал спорить.
Вышли мы наконец из туннеля -- прямо в конюшни, к выезду крытому, где
уже готов был экипаж. Крепкая карета для дальних поездок, на железных
рессорах, с шестеркой вороных лошадей. Окна серебрёные, снаружи ничего и
не углядишь. На закрытом облучке ждали два кучера -- тоже в одеяниях
священников. Кто-то из младших братьев.
-- Садись, -- сказал Рууд. Пошел к возницам, поговорил коротко. Я тем
временем забрался в карету.
Уютно. Ничего не скажешь. Видно, сам епископ на ней выезжал. Два
мягких дивана -- хоть сиди, хоть спи, -- на них пледы теплые. Погребец,
внутри и еда, и бутылки, в гнездах надежно закрепленные. Яркая карбидная
лампа, столик откидной, переговорная труба к возницам, даже рукомойник
дорожный есть. Куда роскошнее первого класса в самых хороших дилижансах.
Устроившись на диване, я почувствовал, как наваливается усталость.
Неужели милостью Сестры все же вырвусь из ловушки?
Следом забрался брат Рууд. Экипаж сразу же тронулся, ворота
распахнули, и мы выехали в дождливую холодную ночь.
-- Располагайся удобнее, брат мой, -- сказал Рууд. -- Путь длинный.
Сейчас мы двинемся на Брюссель, так меньше подозрений у стражи будет.
Потом уже к Риму направимся.
Экипаж катился по площади -- мягко, без тряски надоедливой.
Патрульные, что были вокруг храма, на карету поглядывали, но не
препятствовали.
-- Присоединяйся, брат, -- предложил Рууд добродушно. Достал из
погребца бутыль вина, разлил по красивым стальным бокалам.
-- А как же твои обеты? Ты вроде вина не пьешь? -- спросил я,
принимая бокал.
-- Не время теперь плоть умерщвлять, -- спокойно ответил брат Рууд.
-- Сейчас глоток вина -- не грех. Только фанатики посты соблюдают и
обеты держат, когда надо в бой идти.
-- А ты боя ждешь, брат?
-- Я всего жду, Ильмар.
Его глаза блеснули.
-- И запомни... брат мой... ты теперь себя беречь должен. Ты --
ниточка, которая может к Маркусу привести.
Вот. Очень приятное дело.
-- Спасибо, брат Рууд, остерегусь, -- пообещал я. Мы выпили, потом
Рууд молча убрал вино.
Карета выехала наконец с площади, загрохотала по неровной мостовой
вдоль Принсенграхт.
-- Расслабься, -- посоветовал Рууд. -- На выезде из города нас все
равно будут проверять, брат.
Легкое дело -- после такого напутствия расслабиться.
Посмотрел я в окно, на домики-барки, вдоль всего канала стоящие. В
окнах кое-где огоньки горят, а так как занавесок по местному обычаю нет
-- то можно все насквозь видеть. Женщина с вязанием, видно ждет кого,
раз за полночь не ложится. Мужчина полуголый гантелями каменными
ворочает. А вот целая толпа за окном -- кружатся в танце, на столах
бокалы хрустальные поблескивают. Пускай стража каторжника ловит, пусть
Дом указы грозные рассылает, пусть на краю света краснокожие
переселенцев режут -- есть ли до того дело простому бюргеру?
И на миг меня снова тоска коснулась. По такому вот спокойствию, по
жизни устроенной, по необязательности при виде стражника напрягаться...
-- Мирская жизнь соблазнительна, таит в себе многие прелести и
искушения, -- сказал брат Рууд. -- Мне понятно, как ради Господа, ради
Искупителя и Сестры, от нее отказаться. А скажи, Ильмар, что тебя с
честной стези свело?
-- Любопытство, брат Рууд. Любопытство... скажи, кто из здешних людей
хотя бы из своей провинции выезжал?
-- Немногие.
-- А я в Китае был, через Руссийское Ханство проезжал, с живыми
ниппонцами беседовал, в Египте полгода жил -- да не в державной
Александрии, а в языческом Мероэ, -- даже в дикой Африке старые храмы
раскапывал.
-- Любопытство -- божественная черта, людям подаренная, -- согласился
Рууд. -- Но не все человеку дано постичь.
-- А я многого и не желаю, брат Рууд. О загадках божественного
мироздания не сокрушаюсь. Мне бы повидать, как люди в чужих странах
живут, на далекие берега ступить -- уже хорошо.
Брат Рууд помолчал. Видно говорил я что-то опасно близящееся к ереси,
но границ все же не преступил.
-- Купцы, миссионеры, географы, тайные слуги Дома -- многие
путешествуют по всему миру, -- сказал он наконец. -- Недавно в холодных
краях, что за Африкой раскинулись, целая экспедиция побывала. Ледяной
материк нашли. Там никто не живет, только звери, доселе невиданные.
Птицы, не умеющие летать, а плавающие словно рыбы, например... Не верю
я, Ильмар, что одна лишь страсть к путешествиям тебя с честной дороги
сбила. Нет в тебе злодейской сути, злобы душегубной.
-- Правильно, -- признался я. -- Не только любопытство. Еще и лень.
Не хочу я, брат, изо дня в день кропотливым трудом заниматься. Вставать
по утрам, галстук повязывать, перо чиновничье на шляпе поправлять, на
службу идти... Нет. Не хочу.
-- Это -- грех. Господь наставляет нас трудиться прилежно.
-- Грех, -- признал я. -- Только сам Искупитель плотницким трудом
пренебрег, и сказал, что каждого своя дорога в жизни ждет.
-- Остановись, брат Ильмар! Ты опасные вещи говоришь!
-- Брат Рууд, а разве вам не положено смутные места в священных
книгах толковать?
Брат Рууд кивнул.
-- Положено, брат Ильмар. Прости мою горячность. Говори, сомневайся,
я счастлив буду развеять твои заблуждения. Спрашивай, брат.
Похоже он и впрямь был готов к разговору. Я задумался. Потолковать о
вере со святым паладином -- шанс редкий, раз в жизни, да и то не
всякому, выпадает.
-- Скажи, брат, что такое Слово?
-- Слово Господне -- дано людям, как пример чуда повседневного,
ежечасного, достойным людям доступного. Позволяет Слово в пространстве
духовном, под взглядом Господним, любую вещь, тебе принадлежащую, скрыть
до времени...
-- А вот Жерар Светоносный писал, что Слово -- искушение, данное
людям в испытание...
-- И достойный Жерар прав. Слово -- будто оселок, на котором каждый
свою душу правит. Кто отточит до достойного блеска, а кто и напрочь в
труху сведет.
-- Но разве все люди не едины перед Богом? Почему тогда те, кому дано
Слово, не спешат им с другими людьми поделиться?
-- Каждый достойный рано или поздно свое Слово находит. А найдя --
прямой путь к душе Искупителя получает. Дальше уже его воля, как
употребить полученное.
-- Что-то редко Слово благу служит. Ну, святой Николай под Рождество
Искупителя по бедным домам бродил, из Холода монетки доставал, да
беднякам дарил. Святой Парацельс в Холоде лекарства прятал, больных
исцелял. Только и тут сумой могли обойтись, а разбойников и простым
словом усовестить можно... Еще могу кое-кого вспомнить. А в основном-то,
брат Рууд, как получит человек Слово -- так одна страсть наружу выходит!
Прятать, копить, от людского глаза укрывать.
-- Да, Ильмар. Так и есть. Значит далеки мы пока от Господа. Вот и
нет пока на земле царства любви и добра. Слыхал ли ты, Ильмар, о
пороховом заговоре в Лондоне? О том, после которого Британия уже не
оправилась?
-- Слыхал.
-- Тогда заговорщик на Слове Божьем пронес порох, и взорвал
парламент... А король Яков, правивший тогда Британией, и не признававший
власти Владетеля, с перепугу все сокровища своей короны в Холод убрал, и
ума лишился. Не смог ничего достать обратно.
-- Говорят, -- тихонько вставил я, -- что часть сокровищ была на
Слове у Лорда-казначея, да тот предателем оказался. Не захотел отдавать
их наследникам, сбежал, только и сам вскоре сгиб, не воспользовался...
-- Может быть, Ильмар. Четыреста лет прошло, никто из людей уже
правды не знает. Но только что в итоге получилось? Всё достояние
британское -- в Холоде. Ни денег, войскам заплатить, ни оружия --
солдатам раздать. Власть рухнула, резня началась, Британия в крови
потонула. Добро это или зло?
-- Зло.
-- А то, что после этого острова под державную власть вернулись,
истинную веру без оговорок приняли? Если бы сейчас в Европе ни единая
власть была, если бы отдельные провинции свои законы имели, и настоящие
войны вели? Сейчас, когда пулевики в ходу, когда планёры могут бомбы
сбрасывать? Так чему послужило Слово?
-- Добру. Наверное -- добру.
-- Вот так, брат мой Ильмар. Невозможно слабым человеческим умом
постичь, к чему отдельный поступок приведет. Малая капля крови сегодня
завтра большой пожар погасит.
Я замолчал. Не мне спорить с настоящим священником, искушенным в
словесных тонкостях.
-- Слово -- тайна огромная, непостижимая, -- задумчиво сказал Рууд.
-- Вот представь -- нет Слова! Вообще нет! Что бы стало с миром? Где
могли бы хранить дворяне свои ценности -- от разграбления, от воров...
да, от воров, брат мой Ильмар... Вместо потаенного Слова, на котором вся
графская казна хранится -- сотни людей охраны, трудом не занятые. Вместо
того чтобы в Холод налоги спрятать, да и донести без помех до Дома --
целые обозы по дорогам двинутся, значит -- надо эти дороги огромным
