чистую, на общество того же самого иссопа.
Она повертела в руках прядь волос и посмотрела на меня, немного
озадаченно. Затем сказала:
- Ты имеешь в виду Эли. Знаешь, он строг, но справедлив, он не
приходит домой в плохом настроении, чтобы не произошло. А в таком месте,
как это, нужны именно такие люди, правда ведь? Он большой и сильный, он не
боится ничего. Конечно, я не достаточно хороша для него. Я обманываю его,
он говорит, что я порчу детей, и в конце концов мыслю по-мирскому.
- И слава Богу за это. Нам нужно почаще встречаться и развивать наше
мирское мышление.
- Я навещу тебя при следующем же визите Кезии к нам. Она не простила
Эли и приходит только, когда его нет дома, но она обожает малышей,
особенно шалуна Джеймса, и хотя она ненавидит меня, это не может удержать
ее на расстоянии от них. Теперь она обязательно захочет прийти. Прощай,
Филипп.
Улыбнувшись, она чопорно натянула накидку на плечи, в несколько шагов
преодолела расстояние от могильного холмика до края лужайки, и я узнал ее
летящее движение грациозной ласточки. Легкая поступь вернулась, потому что
рядом не было Эли.
Когда она скрылась из виду, я присел на пень, закурил трубку и начал
обдумывать все, что она сказала. Было совершенно очевидно, что они с Эли
не пара, не единомышленники, но она дала мне понять, что все еще находится
во власти его сильной индивидуальности. И что было еще более очевидным - и
более печальным - это ее полное неведение относительно моих чувств к ней.
Этот прямой взгляд, откровенность разговора не оставляли в этом ни
малейших сомнений. Почему, задавался я вопросом, она никогда не
догадывалась ни о чем, не слышала в моих нарочито небрежных словах пылких
признаний, никогда не видела, как пульсирует кровь в моих жилах, какой
жаждой проникнуты мои взгляды? Впрочем, слава Богу, что не догадывалась.
Так было легче. Одно только неосторожное слова, неуместный жест - и вся
наша дружба, которая была единственным звеном, связывающим нас, все это
ушло бы навеки. Я еще немного поразмышлял над невозможностью дружбы между
мужчиной и женщиной. Вот, Джудит, например, никогда уже не будет моим
другом. Она может умело и ловко заправлять у меня на кухне. Может вспылить
и сказать мне что-нибудь резкое, пронзить меня презрительным взглядом или
словом, но эта отчужденность, раздражение и насмешка не разделяли нас так,
как фраза: "С тобой так легко разговаривать, что это просто опасно".
Я ощутил, как погружаюсь в глубокое уныние. Это были не просто
сумерки души, которые трудно определить словами, а состояние тела, когда
замедляется пульс, сосет под ложечкой, холодеют конечности. Я выругался
про себя, встряхнул трубку и встал. Но прежде чем уйти с печального места,
я бросил прощальный взгляд на цветок, лежащий на могиле Магитабель, и
вспомнил руки Линды, потрескавшиеся и загрубевшие от холода, покрытые
сеточкой морщин, в которые прочно въелась земля. И память больно пронзила
меня, еще раз неоспоримо подтверждая, что в мире, никакие разочарования,
никакие слова о силе и энергии Эли, не могли поколебать и изменить меня. Я
любил ее.
Самой поспешной раскачивающейся походкой, на которую я только был
способен, я направился обратно к своему дому. Там я застал Джудит Свистун,
старательно рассыпавшую все наши запасы соли по контуру огромного креста,
нацарапанному на полу опустевшей комнаты, откуда недавно было вынесено
тело несчастной девушки. Я не сводил глаз с уже рассыпанного по полу
белого вещества, краем глаза в то же время наблюдая, как Джудит опускала
руку в каменную посудину, извлекая оттуда очередную горсть и разбрасывая
ее по рисунку. Соль была драгоценным продуктом, который бережно хранился и
очень экономно расходовался, поэтому я не сразу поверил собственным
глазам.
- Это что еще за новая идея? - поинтересовался я, в конце концов
убедившись, что это действительно соль, которая уже начала подвергаться
уничтожительному действию влажного пола.
Джудит выпрямилась и откинула со лба прядь черных волос, падавших ей
в глаза.
- Вы же не хотите, чтобы ее призрак бродил здесь, правда? - резко
бросила она.
- И ты думаешь, это поможет?
- Я уверена.
- Что за чушь! - воскликнул я. - Прекрати портить соль, слышишь? У
нас ее и так не слишком много. С чего бы ей беспокоить нас, если бы она
даже и могла. Мы сделали для бедняжки все, что было в наших силах.
Не обращая ни малейшего внимания на мое возмущение, Джудит положила
последнюю горсть на перекладину креста и прикрыла посудину крышкой.
- Не знаю никаких "с чего бы, почему бы", - отрезала она тоном, не
терпящим возражения. - Я только знаю, что она наложила на себя руки. И
знаю, что мы здесь останемся надолго, и если сделаем все серьезно, то
спокойно пройдем наш путь.
По какой-то непонятной мне причине ее последние слова прозвучали в
моем сознании, как предвесник судьбы. Наверное, дело было в незатейливости
и простоте, или же это "пройдем свой путь" было употреблено так
нжеожиданно в ее устах. "Мы пройдем наш путь". Это прозвучало как
провозглашение необратимого закона.
Я забыл о расточительности и о той невозмутимости, с которой девушка
продолжала разбрасывать соль после моего сттрогого запрета. Взгляд мой
упал на открытое окно, где брезжил зимний закат. И передо мной, как
огромная карта, раскрылся весь мир, прикрытый необйятным навесом неба. И
на этой земле, под этим сводом, подобно муравьям, копошились люди. От них
отделилась небольшая группка, которая отважно пересекла океан и преодолела
тяжкий, полный опасностей путь, достигнув своей цели. Среди этих существ
выделились трое - муравей Эли, муравей Линда и муравей Филипп. И я
подумал, что это просто чудо: на всей колоссальной земле, из всех живущих
на ней, из всех веков и времен именно эти три мельчайших атома столкнулись
в пространстве, познакомились друг с другом, разговаривали и даже касались
друг друга.
Было ли это запланировано? Задумано? Предопределено? Если да, то кем?
Каким-то далеким существом, которое, наверное, устав от своего всесилия и
вездесущности, ничему уже не удивляясь, ничем уже не интересуясь, точно
зная, когда настанет прилив, когда сменит его отлив. Из какого желудя
неизбежно произрастет могучий дуб, существо это просто попыталось
приукрасить бесцельность своей вечности постановкой вот такого кукольного
спектакля. Наверное, эта скоротечная, полная забот жизнь, которую мы,
куклы, считаем важной, исполненной великого смысла, есть не более чем
мимолетное развлечение богов.
Затем мысль моя сделала очередной скачок, и я перенесся обратно в
этот мир - к этому небу, к этим людям, с их надеждами, трудами,
устремлениями, бедами и чувствами, несущими их вниз по склону вечности,
делая их не более весомыми или значительными чем листья, дождем опадающие
с деревьев и растворяющиеся в вечной земле.
Тогда какое значение имеет моя любовь к Линде или ее брак с Эли?
Ничто, ничто в мире не имеет никакого значения.
- Хозяин, что вы там увидели?
- Ничего, - ответил я. - Совсем ничего. И, с усилием вернув себя к
действительности, я твердым тоном произнес: - Что я могу там увидеть,
глупое ты созданье? Тело Магитабель покоится под деревом у реки, а призрак
ее, то есть душа, вернулась назад к Богу, создавшему ее, - добавил я,
повторяя слова, впервые сказанные столько веков назад. - Прикрой окно и
уходи отсюда.
Но пропасть, в которую я невольно заглянул, не была ни богом, ни
духом. Это была лишь чахлая, уязвимая плоть, данная нам, чтобы в жней мы
прошли наш путь.
Спускаясь вниз под тревожным взглядом испуганной Джудит, не
спускавшей с меня глаз, я думал, что мы бессознательно цепляемся за идею
бога, потому что без мысли, без веры в идею, предначертание, план, в
направляющую десницу господа, ведущую нас, управляющую нами, все кажется
ужасающим и бессмысленным. Но преодолевая последнюю ступеньку, я пришел к
выводу, что это вовсе не обязательно должен быть тот суровый Иегова,
которого проповедует Эли. И до него ведь были боги, и будут еще и после
него, и каждый человек создает себе свое божество.
- Теперь по одной солонке на стол, и то не полной, - распорядился я
через плечо.
- Да, хозяин, - отозвалась Джудит, на этот раз без всякой насмешки в
голосе.
Время года сменилось, пришла весна, сопровождающаяся напряженными
полевыми работами, и несущая внутреннее беспокойство и неудовлетворенность
желаний. Были мгновения, когда любовь охватывала тебя при виде дерева,
усыпанного набухшими почками будущих плодов, когда она звучала в самом
пении птиц.
В начале января Ханна Райт родила ребенка, бедного, так и не
узнавшего своего отца Хэрри Якова, который в ту трагическую ночь стал не
только сиротой, но и утратил уже в утробе убитой горем матери свой
зародышевый разум, и которому суждено было расти наводящим на всех
благоговейный страх, но совершенно безвредным деревенским блаженным. Как
только Ханна стала на ноги, она объявила о своем намерении вернуться на
мельницу и продолжать дело своего погибшего мужа. Двойная трагедия этого
жилища, уже не таила в себе ничего более ужасного чем пережитое для этой
женщины, вечно угрюмой и преждевременно состарившейся.
- В этой бабенке хорошее нутро, несмотря на наружность, - с
восхищением отметил как-то Ральф.
Вскоре, когда вечера стали не такими темными, он, поспешно проглотив
свой ужин, находил себе какое-то срочное дело и поспешно убегал из дому. И
однажды он смущенно признался, что все это время помогает Ханне на
мельнице. Это ведь не женский труд.
Мы все понимающе заулыбались, и начали следить за развитием событий.
Пришел февраль. Вечернее небо светилось зеленоватым оттенком, стаи диких
гусей с громким шелестом крыльев потянулись на север. Черномордые овечки
принесли свой второй выводок длинноногих пушистых ягнят. И это было не
единственное пополнение. Люси Стеглс и Мэри Картер тоже родили. И то ли
весна, то ли что-то еще повлияло на ранее отвергнутого Джудит Джейка
Крейна, подвигнув его жениться на Эдит Ломакс, которая буквально на глазах
в один день из тихой вялой бледнолицей девицы расцвела в розовощекую и
жизнерадостную молодую жену.
Все это время я держал свою клятву и не переступал порога дома
собраний. И все мои домочадцы, с радостью пользуясь этим оправданием,
следовали моему примеру. Ральф рано утром по воскресеньям направлялся на
мельницу, чтобы присмотреть за Хэрри Яковом, пока Ханна была на собрании.
Его уход за ребенком заключался в том, что он усаживал малыша на мешки, а
сам принимался за работу. По вечерам он приходил домой, пыльный и
уставший, но весело напевая. Одним таким вечером Майк как бы между прочим
поинтересовался у него, когда он собирается жениться на Ханне.
- А я вовсе не собираюсь на ней жениться, - последовал довольно
резкий ответ.
- И она знает об этом?
- Не знаю, но один раз она сказала, что ее сердце зарыто в могиле
Хэрри, так я и не пытался его откопать.
- Из-за тебя о ней пойдут сплетни, - предупредил Майк.
Он произнес это так серьезно, что, зная его осведомленность в делах и
мнениях Зиона, которую он приобрел, посещая благодаря своей профессии чаще
нас всех разные дома, я тут же задал вопрос:
- Ты хочешь сказать, что уже начали болтать?
- Да нет. По крайней мере, я ничего не слышал, - небрежно ответил он.
Но как только Ральф удалился, позевывая и потягиваясь, в свою
комнату, Майк сказал:
- Я ведь соврал только что. Вы заметили, что вот уже месяц нет дождя.
