что почувствовал физическую усталость.
- Эли, вспомни Маршалси, и те дни, когда вы умоляли моего отца
проявить терпимость, прислушаться к нам и изменить свою точку зрения.
Сегодня вы находитесь на месте моего отца. И я прошу вас быть терпимым и
пересмотреть свое решение.
Эли ущипнул себя за бороду, и на какое-то мгновение мне показалось,
что я убедил его.
- Не понимаю, с чего бы вам так хлопотать из-за этой девицы. Какое
вам до этого всего дело.
- Такое же, как и до способа земледелия в Маршалси. Не мое ведь
благосостояние зависело от земли в Светломоре, правда?
Здесь я явно перестарался.
- Мне начинает казаться, мистер Филипп, что вам просто всегда хочется
противоречить, неважно по какому поводу. Либо у вас просто несговорчивый
характер, либо вы что-то имеете против кого-то из нас, как и против своего
отца, что и подталкивает вас отрицать все, что мы стараемся делать во имя
общего блага.
- А может, у него есть другое основание, гораздо более серьезное и,
заметьте, тайное, чтобы стать на защиту женщины, с которой он на глазах
других даже словом не обмолвился?
- Закройте свой грязный рот, - не выдержал я, резко повернувшись к
уэльсцу. Поднимайтесь все и вон отсюда из этого дома, вы оскверняете его.
Старик встал со стула и направился к двери.
- Поторапливайтесь, - крикнул я, - если не хотите, чтобы вам помогли.
Эли и Пикл тоже поднялись. У Эли хватило выдержки положить ладонь мне
на плечо и обратиться ко мне, как к норовистой лошадке:
- Спокойно, - сказал он. - Спокойно.
Я резким жестом освободился от его прикосновения.
Пикл, самое заинтересованное лицо из всех присутствующих, наконец
произнес свои первые слова:
- Мистер Оленшоу, я приехал забрать эту женщину... на мельницу.
Мистер Томас считает, что наказание колодками поспособствует покаянию
несчастной и послужит предупреждением для других, и я, а также вся моя
семья готовы принять этот позор. А вы услышали из его уст как раз то, что
станет общим мнением, если вы будете упорствовать в своем ложном
представлении о доброте и добродетели...
- Только ваш грязный разум мог породить такие предположения, и Бог
миловал, в Зионе таких, как вы, не так уж много. А дочь ваша останется
здесь навсегда, если пожелает. И имейте в виду: если вы вздумаете
применить силу, чтобы забрать ее, я тоже буду оказывать сопротивление.
Доброй ночи.
К этому моменту вся компания добралась до входной двери, и я крикнул
Энди, чтобы тот подал лошадь мистера Пикла. Эли бросил на меня взгляд,
полный озадаченного неодобрения и пошел прочь сквозь заросли.
- Это был удар ниже пояса, - громко произнес Энди, большим пальцем
указывая на мистера Томаса, который взбирался в телегу Пикла.
- А ты откуда знаешь?
- Мы все были в коридоре, и подслушивали через щель в двери.
- Вы просто гнусные шпионы в таком случае, - резко бросил я.
- Ну, сначала спустилась Магитабель, и она снова так разрыдалась, что
Джудит пришлось тоже подойти, потом мы все присоединились, так хорошо все
было слышно. А потом я испугался, что вы услышите рыдания девушка, и
Джудит отвела ее наверх.
- Это надо было сделать с самого начала. Ей-то меньше всех надо было
все это слышать.
Я направился в кухню, где Джудит готовила ужин. Она подняла глаза к
потолку, показывая, что Магитабель у себя наверху, и сказала:
- Она успокоилась, когда я убедила ее, что вы не собираетесь выгонять
ее.
Итак, ничего не подозревая, мы уселись ужинать, после чего закурили
сигары и принялись обсуждать происшедшее, решив что злые чувства мистера
Томаса против девушки рано или поздно улягутся, и все со временем
забудется.
Наконец я вытряхнул свою трубку и попросил Джудит приготовить для
страдалицы поднос с хлебом и молоком, думая, что я сам отнесу это ей со
словами утешения и уверения, что она может рассчитывать на мое
гостеприимство сколько ей будет угодно.
Я велел Джудит уложить еду на наш лучший голубой поднос, а сам достал
одну из серебряных ложек Натаниэля с изображением апостола на ручке.
Женщины придают значение таким вещам.
Проковыляв по лестнице, я постучал в дверь. Ответа не последовало, и
только чтобы удостовериться, что девушка спокойно спит, я приоткрыл дверь
и осторожно заглянул вовнутрь. Свеча догорала и чадила, но ее света было
достаточно, чтобы разглядеть пустую кровать со смятой постелью. Я громко
позвал: "Магитабель! Магитабель!" Никакого ответа, только Джудит
откликнулась из кухни:
- Вы звали меня?
- Она исчезла, - сообщил я.
Мы тщательно обыскали весь дом, но безрезультатно, тогда, засветив
фонари, мы вышли во двор, освещая все вокруг и выкрикивая имя девушки. Мы
направились к дому мельника, и, совершая это ночное путешествие, стучали в
каждую дверь с вопросом: "Вы не видали Магитабель Пикл?". Никто ничего не
знал. И как только рассвело, Ральф и Майк, вернувшись к реке, обнаружили
возле мельницы тело несчастной утопленницы.
Они принесли ее в наш дом, обмякшую, с водорослями в спутанных
волосах, с лицом, измазанным зеленоватой жижей. Джудит обмыла тело и
нарядила покойницу, пожертвовав для этого одно из своих чистых летних
платьев.
Я сообщил печальную новость Пиклам, и мистеру Томасу, и Эли тоже, но
ответа не последовало. На второй день, я послал за главой совета с
вопросом: "Как насчет похорон?".
Он дал мне понять, что, по его мнению, даже речи о похоронах и быть
не может. "Самоубийство - это смертный грех", - сказал он.
Итак, мы с Энди сами смастерили гроб, и, уложив в него тело, я
поглядел на голову погибшей девушки, покоившуюся на подушке из стружек и
опилок. Я начал понимать, что нашел Саймон в этой девушке. Притягивала ее
бледность, хрупкость и беззащитность, особенно это стало очевидно теперь,
когда смерть стерла красные пятна с заплаканного лица, оставив только
выражение покоя в рамке мокрых волос, которые Джудит тщательно убрала.
Мы сделали могилу в тени деревьев на моей стороне реки, и я произнес
все, что мог припомнить из похоронной молитвы, прежде чем предать тело
земле. Мы подровняли надгробный холмик, после чего, отвернувшись, я
сказал:
- Никогда ноги моей не будет на собрании, пока мистер Томас занимает
свой пост.
Майк водрузил на голову свою истрепанную шляпу и произнес в ответ:
- И за это уже можно сказать спасибо.
Мы собрались было уходить, как с другого конца лужайки донесся шорох,
и, повернувшись, я увидел Линду, запыхавшуюся от бега. В руках она держала
крошечный букетик цветов шиповника, лаванды и два прибитых морозом бутона
розы.
Когда я оглянулся, то Майка и остальных уже не было рядом, они
скрылись за деревьями, и мы с Линдой остались вдвоем. Она сделала шаг
вперед и положила скорбное подношение на могилу. Когда она склонилась, я
заметил, как две слезы упали и сразу же растворились в свежей влажной
почве.
Пахло свежевскопанной земле, и теперь запах этот смешался с ароматом
шиповника - сочетание, которое мне не забыть до конца своих дней. Линда
медленно достала платочек и промокнула глаза.
- Если Эли узнает, что ты пришла и принесла цветы... - начал я
срывающимся голосом.
- ЕСЛИ он узнает, - повторила она с металлом в голосе, который вдруг
прозвучал настолько незнакомым, как голос чужого человека. - Не
обязательно ему обо всем знать. И благодаря тебе - это мои собственные
цветы. - Она посмотрела на могилу снова и печально сказала: - Жаль, что я
не знала ее близко, так, чтобы она могла поделиться со мной. Я бы могла
остановить ее.
- Если бы только она рассказала все нам, - ответил я, не сводя глаз с
линии черных волос, обрамлявших белоснежное лицо, - мы сами могли бы
остановить ее.
- Конечно, Филипп, ты бы смог, ты такой великодушный. Но другие не
стали бы этого делать. Они бы только подтолкнули ее. Но я не это имела в
виду. Я могла бы не допустить самой причины. Можно не иметь ребенка, если
не хочешь. О, конечно, у меня близнецы, и я очень люблю их сейчас, но
сначала я просто в ужас пришла. Но это случилось в море, где ничего не
растет. А больше у меня нет детей, правда ведь? И не будет. И это не Эли
виноват. Он хотел бы целую дюжину, как у Якова или кого-то там еще. Иногда
он недоумевает, в чем дело. Я вижу. Но есть у меня кое-какой секрет, или,
по крайней мере, был до сих пор. Ведь с тобой так легко разговаривать, что
это просто опасно. Ты единственный в Зионе, у кого есть сердце. У
остальных вместо сердца камень с выбитыми на нем десятью заповедями.
- Да больше, чем с десятью, там ведь ничего не сказать о том, что на
месте нового поселения нельзя курить, пить и пропускать службу. И все же я
полагаю, что эти люди довольно искренни в своих убеждениях. И могу
признать, что они действительно составляют духовное единство, они честные,
преданные и трудолюбивые, что уже немало. Единственный, кого я
по-настоящему не принимаю, это...
- Эли? - попробовала подсказать Линда, перебив меня.
- О нет, я не согласен с ним, кажется, по любому вопросу, который
только можно себе представить, но у меня нет неприязни к нему. Это
скользкий мистер Томас. Он был очень груб со мной в воскресенье, и не
скоро я смогу это забыть и простить.
- Видишь ли, он выступил против Эли в деле с Кезией, и я думала, я
искренне надеялась, что Эли поссорится с ним после этого. Но он просто
сказал: "Томас делал, как счел справедливым", и на следующий же день они
уже были в хороших отношениях.
- Это потому, что Эли доверяет ему, думает, что он богопослушный. Он
никогда не заподозрит мистера Томаса в каком-нибудь злом умысле и
преднамеренно ошибочном суждении. Если бы это был я...
- В действительности, он так же терпим и к тебе, Филипп. И ты,
наверное, знаешь это. Он пришел домой в это воскресенье и сказал, что ты
просто очень заблуждаешься, но ты искреннен и что твои ошибочные идеи -
результат порочного воспитания.
- Спасибо, Линда, за эту утешительную новость. Теперь я буду спать
спокойно по ночам! Такого рода терпимость чертовски благодетельна, не так
ли?
Ее лицо снова напряглось, как в тот вечер, когда я пытался открыть ей
глаза на своего отца. Странно было наблюдать это лицо, которое изменилось,
стало старше, и все же сохранило те же черты.
- Нет, Филипп. Благодетельность - это не для него. Он узколоб и
фанатично религиозен, это мне уже сейчас стало понятно. Он непоколебим и
неумолим по отношению ко многим вещам. Но ему недоступна злоба и гордыня.
А может, и да? Не знаю. Думаю, что я не совсем объективна к нему. Видишь
ли, в те жуткие времена, когда я осознала, что все твои слова о твоем отце
- правда, Эли казался мне тогда - понимаю, насколько глупо это звучит, -
казался мне чем-то вроде Бога. Вся моя жизнь, с тех пор как мне
исполнилось двенадцать лет, протекала рядом с безумным стариком, с одной
стороны, и толпой негодяев, с другой. В нашем доме толпились мужчины,
которым мы были должны, обязаны деньгами. Твой отец показался мне совсем
другим, таким добрым по отношению к нам. Теперь я думаю, что он оказался
хуже всех. После этого всего, Эли, который так серьезно решил жениться на
мне, только потому, что он увидел меня в порванной ночной рубашке, - он
просто предстал передо мной как человек из совсем другого мира. Это было
как очищение, Филипп, будто с меня смыли грязь. Ты понимаешь?
- Очищение иссопом? Всегда считал, что это довольно неприятная
процедура! Особенно если она обрекает тебя на всю твою жизнь, страшно
