о, срам и позор!
С т о р о ж. Не слышит...
В а г н е р (как-будто сам с собой). Это утро... Песня соловьиная
стлалась под ногами... И мы забыли, что внизу - баррикады, что наша баш-
ня под прицелом прусских стрелков и сидели неподвижно, как во сне. Нас
разбудила новая песня... Точно разорвала пелену тумана, и солнце обдало
своим огнем простор равнины. К городу шла толпа и пела марсельезу. Ста-
рик, ты знаешь марсельезу? Песня, которой нет равной... Шли рудокопы.
Рудокопы шли за свободой... И вот, придут те, которые взяли Вильдштруф,
и растерзают соловья, и небо, и марсельезу. И рудокопы уйдут назад в
свои горы без свободы. И все мы, все без свободы... Старик, а?
(Изможденный, облокачивается на стол и застывает.)
С т о р о ж. Очень просто...
(На улице раздаются торопливые шаги и возбужденные голоса.
Входят Данини, Генарт, Клоц и два-три коммунальных гвардейца.)
25.
Ночной сторож, Грунерт, Вагнер, Данини, Генарт, Клоц, солдаты комму-
нальной гвардии.
Г е н а р т. Я говорю, что он - безумец! Как может здоровому человеку
притти в голову такая мысль?
К л о ц. Боже мой, Боже мой! Нет слов!
Г р у н е р т. Что еще?
Г е н а р т. Его надо запереть, как бесноватого!
Д а н и н и. Послушайте, Грунерт. Дело идет о спасении величайших че-
ловеческих ценностей...
К л о ц. Гордости мировой истории!
Г р у н е р т. Ох, Господи!
Д а н и н и. Это дьяволово порождение...
Г е н а р т. Этот изверг русский...
Г р у н е р т. Опять он?!
Д а н и н и. Дайте мне сказать. Вы знаете, пруссаки сбили, наконец,
эту банду с одной баррикады...
Г е н а р т. С двух, с двух!
Д а н и н и. Погодите. Пруссаки подвезли свои пушки. Решили покончить
(косясь на Вагнера), да, покончить со всеми этими...
Г е н а р т. ...русскими наемниками...
Г р у н е р т. Да что же, наконец, случилось?
Д а н и н и. То, что коноводы изменнической шайки поняли, что пришел
час расплаты, и струсили.
Г е н а р т. А трусость - та же подлость.
Д а н и н и. Подлей же всех, как, впрочем, и следовало ожидать, ока-
зался русский. Подумайте! Он уговаривает правительство вынести из Цвин-
гера замечательные картины и поставить их на баррикады!
К л о ц. Мурильо, Рафаэля, Боже мой!
Г е н а р т. Я же говорю, что он бесноватый!
Д а н и н и. Пруссаки, изволите ли видеть, не решатся стрелять по па-
мятниками искусства! Они получили воспитание в классических лицеях! Да,
как он смеет распоряжаться королевским достоянием?
Г р у н е р т (разводя руками). Подите вот, как смеет... (Взвизгива-
ет.) А как он смеет предавать расхищению вот это собрание редкостей, ко-
торые еще мой покойный родитель...
П е р в ы й г в а р д е е ц. Русский - чужой здесь. Он разрушит весь
город.
(Входят профессор Ионшер в сопровождении второго инсургента.)
26.
Ночной сторож, Грунерт, Вагнер, Данини, Генарт, Клоц, коммунальные
гвардейцы, профессор Ионшер, второй инсургент.
Д а н и н и. Он сжег театр. Он велит поджигать дома. Пожар едва не
уничтожил оружейную палату.
В т о р о й и н с у р г е н т (медленно подойдя, покойно). Ну, а если
бы уничтожил? Кому нужны ваши дворянские чучела?
(Все испуганно оглядываются, но тотчас замечают профессора.)
Д а н и н и. Господин профессор! Вы - здесь?
К л о ц. Доктор! Вы решились выйти?
И о н ш е р. Вот этот... добрый человек любезно согласился проводить
меня сюда. (Тихо Клоцу.) Содрал с меня за это полталера, скотина.
К л о ц. Но что вас побудило оставить свою крепость, доктор?
И о н ш е р. Видите ли, господа, исключительный случай. Мой шурин,
архитектор Цум Бруннен...
В с е. Знаем, знаем... Как же!
И о н ш е р. Да, так вот. У моего шурина, архитектора Цум Бруннен,
завтра день рождения. Я и жена решили сделать ему подарок. Купить сейчас
ничего нельзя, все лавки на запоре, да и на улице не безопасно. Так вот.
Я и жена решили тогда подарить моему шурину кофейную чашку из настоящего
мейсенского фарфора. Только, господа, до завтра это - между нами, пожа-
луйста...
В с е. Ну, конечно! Понятно!
И о н ш е р. Это - замечательная чашка: когда была наша серебряная
свадьба, я и жена ездили в Мейсен и там купили эту чашку. Но дело в том,
что еще недавно моя жена, перетирая фарфор, нечаянно отколола у этой
чашки ручку. Оттого чашка не стала, конечно, хуже. Вы ее, наверно, виде-
ли у меня, господин Клоц? Красивейший, благородный мейсен!
Д а н и н и. Можно отлично склеить.
И о н ш е р. Совершенно верно. Вот, именно, по этой причине я и решил
сходить к нашему почтенному ресторатору и узнать, как делается тот заме-
чательный клей, которым вы, господин Грунерт, склеиваете ваши старинные
вещи. Будьте добры, уважаемый, я запишу...
Г р у н е р т. Нашли время чашки склеивать!
Д а н и н и. В самом деле, господин профессор. Вы слышали про мадон-
ну?
И о н ш е р. Про какую мадонну?
Д а н и н и. Ах, так вы ничего не знаете!
(Входят Бакунин и Геймбергер.)
27.
Ночной сторож, Грунерт, Вагнер, Данини, Генарт, Клоц, коммунальные
гвардейцы, проф. Ионшер, второй инсургент, Бакунин, Геймбергер.
(Бакунин идет, прижав к себе вздрагивающего Геймбергера и заботливо
поглядывая на него.
В момент их появления группа бюргеров окаменевает в своих позах.
Бакунин подходит к Вагнеру, кладет ему руку на голову, но тот не слы-
шит его.)
Б а к у н и н. Ты уснул, музыкант?
В а г н е р (вскакивает, озирается, потом вдруг узнает Бакунина и
бросается к нему, как ребенок). Это ты, Михаил? Ты?
Б а к у н и н. Я, я... Ну, что, что?.. Ах, ты!..
(Где-то вблизи ухает пушечный выстрел.
Геймбергер вздрагивает.)
Б а к у н и н. И ты, музыкант?
(Усаживает Вагнера с Геймбергером, обнимает их и нежно гладит больши-
ми, тяжелыми руками.
Выстрел вдохнул душу в окаменелую группу. Сначала Данини и Генарт,
потом Клоц, Грунерт, гвардейцы испуганно шныряют за дверь.
Точно поняв, в какой опасности он находится, профессор Ионшер хватает
и тянет за рукав второго инсургента.)
В т о р о й и н с у р г е н т. Как же с чашкой-то, профессор? Ха-ха!
(Вслед за профессором и инсургентом не спеша уходит ночной сторож.)
28.
Вагнер, Бакунин, Геймбергер.
В а г н е р. Мы разбиты? Михаил, да?
Б а к у н и н. Нет.
В а г н е р. Мне стало страшно, Михаил. У нас отняли две баррикады.
Это ничего, правда, ничего? Восстанье...
Б а к у н и н. Оно будет раздавлено.
В а г н е р. Боже, я ничего не пойму!
Б а к у н и н. Демократы будут разбиты. Я ни минуты не верил в их по-
беду. Они бессильны против всякого врага, потому что думают, что побе-
дить легко. Они - дети.
В а г н е р. Давно ли ты был с ними?
Б а к у н и н. Они подняли меч над головой моих противников. Я должен
быть в их рядах. Но они смешны, как оловянные солдатики.
Г е й м б е р г е р. У оловянных солдатиков сердца полны крови! Они
проливают ее. Зачем? За что? По капризу тех, кто заставляет их служить
делу, в которое не верят сами!
Б а к у н и н. Молчи, скрипач, у тебя дрожат руки.
Г е й м б е р г е р. Почему умирают одни оловянные солдатики? Я хочу
тоже, хочу! Чем я хуже их? Если убивают их, почему не убивают меня? Я
такой же, как все они! (Хочет вырваться из об'ятий Бакунина, вздрагивает
от неожиданно-громкого выстрела и вскрикивает исступленно). Пусти! Я не
хочу сидеть тут! Пусти! Это - насилие!
Б а к у н и н (давая пинка Геймбергеру). Сидел бы дома, музыкант!
В а г н е р. Ты сказал, что восстанье разбито?
Б а к у н и н. Оно будет разбито.
В а г н е р (кладет свои руки на плечи Бакунина, смотрит долго в его
глаза, потом тихо говорит). На что ты надеешься, скажи? Я чувствую твое
дыхание - оно ровно и сильно, как всегда. Ужас не охватывает тебя при
мысли о крушении свободы, за которую ты бился. Она не дорога тебе, как
дорога народу?
Б а к у н и н. Если народ увидит ее попранной, она станет ему еще до-
роже.
В а г н е р (испуганно). Михаил. Ты... ты губишь ее нарочно?
Б а к у н и н (встрепенувшись, глядит на Вагнера пристально и пытли-
во). Я утверждаю ее.
В а г н е р. Через попрание?
Б а к у н и н. Оставь бредни, философ...
Г е й м б е р г е р. Это наверное так, я знаю! Помнишь, ты говорил,
что красоту не замечают только потому, что она не разрушена. А стоит
превратить ее в руины, как все догадаются, что было красиво. Так и со
свободой. Я знаю, ты не пускаешь меня туда, потому что обрек восстанье
на смерть!
Б а к у н и н. У вас обоих сумбур в головах. Это пройдет, это от
страха... Ха-ха!
В а г н е р. Я вижу в твоих глазах огонь надежды. На что, Михаил,
скажи?
Б а к у н и н. О, конечно не на мещанскую революцию газетчиков и пас-
торов, мечтающих о карьере в парламенте! Ах, бедные, милые друзья мои!
Вы хотите знать, что руководит мной, когда я подставляю свой лоб под пу-
ли, не веря в ваш парламент, не уважая, ненавидя его! Как я его ненави-
жу! Как ненавижу филистеров, посадивших во временное правительство тру-
сов из демократов и предателей из монархистов!.. И все-таки я иду с ни-
ми, с трусами и предателями. Да, иду! В них верит народ, как в защитни-
ков своей свободы. И разве мы, друзья, в праве отказать народу в под-
держке? Там, где идет бой с угнетеньем, там наше место. Да, во мне ни-
когда не угасал огонь надежды, а теперь он жжет мне сердце своим пламе-
нем. Друзья, одних филистеров может страшить пораженье. Я слышу глухие
шаги поднявшегося народа по лесам, горам и селам. Я вижу, как он идет
отовсюду, чтобы огнем, дрекольем, косами завоевать себе волю, за которую
будто бы дрались мещане. Он завоюет себе свою волю, и она будет горем
для тех, кто сейчас больше всего плачет о свободе, будет настоящей, со-
вершенной, народной волей. Я жду действительной, всенародной революции.
Она уже идет. Вот почему я готов и буду драться в этом городе до послед-
него издыханья. Вот почему я спокоен, друзья. (Подымается, протягивает
руки Вагнеру и Геймбергеру и те дружно хватают их, пожимая.)
В а г н е р. Революция всенародная... Откуда ждешь ты ее, Михаил?
Б а к у н и н. Оттуда, где любовь единоборствует в силе с ненавистью.
Из Богемии.
(Вбегает студент-чех.)
29.
Вагнер, Бакунин, Геймбергер, студент-чех.
С т у д е н т. Наш отряд... захватили пруссаки...
Б а к у н и н. Где... Где Галичек?
(Студент переминается с ноги на ногу.
Бакунин медленно подходит к нему, преодолевает волнение, отводит юно-
шу в сторону.)
Б а к у н и н (тихо). Галичек попал в плен? Что же вы молчите? Отве-
чайте... Он... убит? (Пауза.) А другие?
С т у д е н т. В плену...
Б а к у н и н (вдруг жарко). Вы видели, как он умер? Видели? Он ниче-
го не сказал?
С т у д е н т. Нет.
Б а к у н и н. Такая смерть... проклятье!.. У вас есть еще друзья?
С т у д е н т. Я... лучше один. Я знаю, что делать.
Б а к у н и н. Надо спешить. Спасенье в Праге! (Вкрадчиво.) Послушай-
те, как ваше имя?
С т у д е н т. Ян.
Б а к у н и н. Хотите, Ян, быть моим другом? Вместо славного Галичка?
С т у д е н т. Хочу. Я знаю вас.
Б а к у н и н. Тогда скорей!
(Обнимает студента.
Тот направляется к выходу, но, не дойдя до двери, поворачивается и
протягивает Бакунину руки.)
С т у д е н т. Прощайте... Может быть...
Б а к у н и н (нежно целует студента). Увидимся, Ян, увидимся! Торо-
питесь...
(Студент в дверях сталкивается с Зихлинским.)
30.
Вагнер, Бакунин, Геймбергер, Зихлинский.
Б а к у н и н. А, капитан, что нового?
З и х л и н с к и й. Только лейтенант...
Б а к у н и н. С тех пор, как вы служите народу, производство не за-
висит больше от короля... Что у вас?
З и х л и н с к и й. Противник прекратил атаки на позиции...
Б а к у н и н. Дальше.
