З и х л и н с к и й. Он пробивает стены домов, переходит из одного
здания в другое и мы не знаем, откуда ждать удара. Таким способом непри-
ятель может достигнуть самой ратуши.
В а г н е р. Ратуши.
Б а к у н и н. И найти на ее месте одни щепки. О, чтобы взорвать себя
на воздух, у меня хватит пороху! Дальше.
З и х л и н с к и й. Жду приказаний.
Б а к у н и н. Рихард, ступай в ратушу. Наверно, снова Гейбнер остал-
ся в одиночестве. Ожидай меня. Возьми с собой скрипача.
(Вагнер уводит Геймбергера.)
31.
Бакунин, Зихлинский.
Б а к у н и н (начинает ходить из угла в угол, все ускоряя шаги, нак-
лонив голову, не замечая лейтенанта. Неожиданно останавливается, точно
от страшной физической боли, из его груди вырывается почти стон). Прага!
(Опять принимается бегать. Потом садится, теребит свою гриву, вдруг бьет
кулаком по столу и кричит неистово.) Мальчишки! Молокососы! Болтают в
своих клубах, ротозеи! (Вновь бросается ходить взад и вперед, но
как-будто вспомнив, что не один, глядит на Зихлинского, овладевает со-
бой, говорит спокойно и коротко.) Зихлинский, мы должны покинуть город.
З и х л и н с к и й. Под командой...
Б а к у н и н. Вашей. (Продолжая ходить.) План!
(Зихлинский достает из-за обшлага план города, раскладывает его на
столе. Бакунин наклоняется над картой.)
З и х л и н с к и й. Когда?
Б а к у н и н. На рассвете. Теперь же.
З и х л и н с к и й (неуверенно). Бегство?..
Б а к у н и н (кричит). Отступление! Военный маневр! (Изучает план.)
Только этот путь в нашем распоряжении. Смотрите, откуда можно атаковать
колонны, движущиеся вот здесь?
З и х л и н с к и й. С юго-востока.
Б а к у н и н. Это - Максимильянова аллея. Сейчас же отправить туда
отряды, приказать свалить все деревья для прикрытия. (Отрывается от пла-
на, начинает снова ходить.) Порох, амуницию забрать без остатка. Своих
раненых - если найдутся повозки. Орудия прежде всего. Всем, кто проявит
хладнокровие и мужество - офицерское звание. (Перестает ходить и мгнове-
ние смотрит на лейтенанта испытующим взглядом, затем бросает с жестокой
гримасой). Пойдемте, мой приказ будет подтвержден правительством.
(Уходят.
Пауза.
За дверью слышны сдавленные голоса.)
32.
1 - й г о л о с. Тяжелый...
2 - й г о л о с. Там открыта дверь... вон там, внизу.
3 - й г о л о с. Пойдемте туда.
4 - й г о л о с. Держите выше голову...
33.
Легионер, два студента, подросток, раненый.
(Студенты и подросток вносят на руках раненого.)
Л е г и о н е р. Сюда. Вот здесь. Кладите его на пол, так лучше.
С т у д е н т. Тише, тише!
П о д р о с т о к. Он чуть дышит...
С т у д е н т. Выше голову.
(Кладут раненого вдоль стойки.)
Л е г и о н е р. Тут никого нет. А впрочем...
С т у д е н т. Я положу ему под голову плащ.
Л е г и о н е р. Возьми его лучше себе, добряк, он может очень приго-
диться. Да захвати карабин...
С т у д е н т (пробует высвободить из рук раненого оружие). Я не могу
разжать его рук... Они как лед...
Л е г и о н е р. Несчастный, не хочет расстаться с оружием. Что ж,
пусть! Если попадет в рай - сможет пострелять по кардиналам и папам.
Пойдем.
П о д р о с т о к. А как же он?
Л е г и о н е р. Докончит свое дело без нас...
(Последним направляется к выходу подросток. Оборачивается в дверях,
смотрит на раненого с боязнью и состраданием.)
Л е г и о н е р (кричит издалека). Эй, ты, малец! Думаешь помочь ему
умирать?..
(Подросток срывается с места и убегает.)
34.
Раненый, Грунерт, Марихен, Бакунин.
(Постепенно начинает светать и за широко растворенной дверью вылепля-
ются остроконечные дома, портал кирки, приплюснутый, широкобокий фон-
тан-барокко.
Тихо.
С опаской, как-будто не к себе домой, входит Грунерт. Его взгляд па-
дает на вытянувшееся неподвижное тело раненого и, пораженный, он отвер-
девает у входа.
Марихен появляется растерянная, как всегда - юркая, неслышная, и пря-
чется за стойку, в свой тайник.
Бакунин медленно показывается в дверях, грузно спускается в пивную,
садится там, где перед тем изучал план города, закрывает глаза.)
Г р у н е р т (заметив Бакунина, приближается к нему, чуть слышно ве-
рещит). Осмелюсь напомнить, сударь... Если позволите, не только имущест-
во, самое жизнь напрасно подвергаю опасности... На улице пальцами пока-
зывают: вон, кто приютил наших губителей. Это я-то! Ох, Господи!.. Прию-
тил!.. Да я поступлюсь чем угодно, только бы оставили дом мой в покое...
Говорят: у русского два штаба - один в ратуше, другой у Грунерта... Штаб
устроили, а теперь, вон, мертвецкую. (Начинает хныкать.) Сударь, а су-
дарь!.. Молю вас, оставьте вы мое заведение, ну, что оно вам? Слезно мо-
лю вас, сударь, во имя гуманности! Слезно!
Б а к у н и н (вдруг открывает остекляневшие глаза и, точно никому не
отвечая, произносит). Филистерские слезы - нектар для богов. (Опять
утомленные опускает веки, откидывает назад голову.)
(Грунерт сохраняет еще момент просительную позу, потом машет безна-
дежно рукой и удаляется в кухню.
Марихен выползает из тайника, подкрадывается к Бакунину, заглядывает
ему в лицо.)
35.
Раненый, Бакунин, Марихен.
М а р и х е н (шепотом). Уснул... совсем спит... Такой большой...
Б а к у н и н (очнувшись). Ты что, девочка?
М а р и х е н. Я ничего... я совсем ничего...
Б а к у н и н. Не бойся.
М а р и х е н. Я только так... я не боюсь...
Б а к у н и н. Ишь, какая у тебя косичка, славно!
М а р и х е н (смеется обрадованно, но вдруг становится серьезной).
Хотела я... попросить...
Б а к у н и н. Ну-ну, попроси.
М а р и х е н (решившись). Когда вы будете королем, подарите мне та-
кое платье, в каком ходят фрейлины. (Очень жарко.) Мне только одно, и
такое, которое надевают не самые важные... Такое, какое...
Б а к у н и н (кладет руку на голову девочки, улыбается ожившими лас-
ковыми глазами). Когда я буду королем, о, тогда я одену тебя в шелковый
кринолин, подарю тебе золотой корсет, дам тебе прекрасный пояс из алма-
зов, и ожерелье из жемчугов, и большой-большой веер из настоящих страу-
совых перьев. И потом я посажу тебя в карету и повезу туда, где живут
одни дети, такие, как ты сейчас - бедные и несчастные, и ты будешь их
всех одевать и катать в своей карете... А потом, потом...
36.
Раненый, Бакунин, Марихен, Гейбнер.
Г е й б н е р (показываясь в дверях). Нам подана коляска...
Б а к у н и н. Это ты?.. Уже?
Г е й б н е р. Да.
Б а к у н и н (растерянно). Да, да. Ну, прощай, девочка...
Г е й б н е р (удерживая Бакунина за рукав и колеблясь). Погоди...
Дорогой Бакунин...
Б а к у н и н. Бакунин, милый мой.
Г е й б н е р. Да, да, Бакунин. Скажи мне... перед тем, как совершать
новые, быть может последние шаги. Здесь все уверены, что ты задумал ус-
тановить у нас красную республику. Правда это?..
Б а к у н и н. Ты сомневаешься во мне? Не веришь нашей дружбе?
Г е й б н е р. Верю. Но я хочу услышать от тебя самого.
Б а к у н и н. Мои стремления не совпадают с вашей революцией. А это
восстание... это восстание просто глупо! Но, друг мой, оно все-таки ре-
волюция, кусочек, крошечка революции, и стоять от него поодаль, наблю-
дать за ним я не мог. Я должен бы броситься в водоворот вашей революции,
потому что куклы дрались против притеснения, а я... я восстаю против
притеснения всегда и всюду. Когда я стоял рядом с тобой на баррикаде, я
не думал о том, чего добивается твоя партия. Признаться, у меня не было
времени познакомиться с вашими партиями... Ты сумел подчинить меня - да,
да, подчинить - своим возвышенным сердцем, и помогать тебе стало для ме-
ня священным долгом.
Г е й б н е р. Ты действуешь не всегда согласно со мной. Народ недо-
волен тобой, потому что пострадал от огня...
Б а к у н и н. Ни одна доска не загорелась по моей воле. Но скажи,
Гейбнер, скажи, как друг! Если бы спасение всего дела зависело от пожа-
ров, разве ты не приказал бы спалить весь город?.. Молчишь? Люди и для
тебя дороже щепок. (Обнимает Гейбнера.)
Г е й б н е р. Погоди... Последний раз. Мы принесли так много, так
страшно много жертв. Эта кровь... Ты видишь, что борьба бессмысленна,
что нет, не может быть надежды на успех. Так будем честны, будем честны,
Бакунин!
Б а к у н и н. Что ты хочешь?
Г е й б н е р (почти умоляя). Распустим отряды. Скажем прямо - мы
проиграли, мы разбиты, мы...
Б а к у н и н. Опомнись! Гейбнер, ты ли это? Кто призывал народ к
восстанию? Кто первый потребовал от него жертв? И вот теперь, когда их
принесено так много, сказать, что они были ненужны. Сказать, что наши
надежды и надежды всего народа - пустой мираж. Жестокое преступление пе-
ред народом, перед революцией! Пойми, дорогой, благородный друг, мы были
виной стольких смертей. Единственно, чем мы можем снять с себя эту вину
- нашей смертью. (Раненый издает тяжелый стон, приподымается на локте,
смотрит на Бакунина, который горячо продолжает.) Отдать свою жизнь. Не
погубить дела... Пойдем и умрем - этого хочет революция! После нашей
смерти легче достанется победа, наши смерти призовут новые силы к защите
народного дела.
Г е й б н е р. Пойдем!
Б а к у н и н. Пойдем!
Р а н е н ы й (сквозь стон). Бежите? Спасаетесь?..
Б а к у н и н. Нет, брат мой! Мы не бежим, а отступаем. И не ради
своего спасения, а ради спасения свободы. Дай твое ружье. Прощай, брат!
(Перекидывает через плечо карабин и выбегает, обняв Гейбнера.)
37.
Раненый, Марихен.
(Марихен бросается к дверям, смотрит долго вслед ушедшим...
Стало совсем светло.
Тихо.
Вдруг доносится одинокий выстрел. Точно от него, раненый стонет.
Марихен оглядывается, подбегает к раненому, стоит растерянная, не
зная, чем помочь.
Потом опускается перед неподвижным раненым на колени, всхлипывает,
тихо плачет.)
Петербург, 1920-21 г.г.
В. ДОБРОВОЛЬСКИЙ
СОБАЧИЙ ЛАЗ
Рассказ
I.
Вдруг заполыхала весна. Солнце пристально всматривалось в землю,
всматривалось, но не видело. Если б видело, то пожалело б всякую тварь,
которая не знала куда деваться от жара, пожалело б и поля, и траву, ко-
торая карежилась, но хотела еще улыбаться худенькими цветами.
Все мучается, все недовольны. Даже жабы оглушительно орут по вечерам,
- изнывают в жабьей тоске. Люди, как вареные, выползают из домов только
по вечерам. Если в такие дни тяжко на душе, - думается, - до смерти -
минута.
Жарко и нехорошо. Мне восемь лет. Зовут меня Еремей. За мать заводс-
кую, за имя в училище, что стоит на горе возле собора, ученики смеются и
дразнят, как собаку, - Еремей-Онуча. Ну, ничего, - и со смеху люди быва-
ют.
Рядом с нами, через двор, живет Наташа Шведова - дочка казначея. Она
уже невеста - ей шестнадцать лет. Наташа тоже смеется, как и все, и хотя
не говорит ничего, а, вижу, улыбается, когда иду мимо, улыбается, - что
у меня латаные штаны и сзади два окошка: штаны синие, а окошки рыжие. А
то и не замечает вовсе, а раз так даже обидела. Может, потому и обидела,
что стоял истуканом и смотрел ей прямо в рот. Она шмыгнула носом, как
малыши, и высунула язык.
Есть человек, который часто смотрит на Наташу, - псаломщик из собора
- Конон Иванович. По вечерам, в тесном воротнике, который душит, как
петля, и в зеленом галстуке, вроде большой жабы, Конон Иванович прогули-
вается возле крыльца Наташиного дома и еще посвистывает, а Кольку, - На-
ташиного брата, кормит конфетами. Конону Ивановичу язык не показывают.
Солнце притиснуло синюю тень к самой стенке сарая и наложило горячую
лапу на мою стриженую макушку. Надо забраться в прохладу, да нет сил
двинуться:
"Пускай печет. Буду держать голову на зло, пока не умру".
