IV.
Близки уже голоса. Забиваюсь в угол сарая, за старое корыто. Дед си-
дит на кровати и медленно жует сухарь, а белые глаза будто смеются. Го-
лоса у двери. В щелочку корыта видно, как в сарай входит рыжий псалом-
щик, а за ним сердитая мать.
- Здесь жених?
Обмираю. Выдаст слепой, выдаст ли? Дед, медленно разжевывая, молча
тычет пальцем в корыто. Мать поспешно запирает сарай изнутри, пронзи-
тельно кричит:
- Господин псаломщик, что же это такое? Что же делать остается,
что-о!.. с этим божьим наказанием? Что-о? Копилку разбил... Копилку, -
а?..
Конон, как на клиросе, вытянул шею, отставил зад и козлетоном орет:
- Ухажор, - а!.. Ухажор, - а!..
Дурацкое слово действует на мать, как кипяток; она багровеет и виз-
жит:
- Паршивец!.. Пар-ши-ве-вец!..
Дольше сидеть нечего. Вскочил и - головой в юбку:
- Мои деньги, не украл, - мои! Сама дала копилку. Сама!
- Духи по-ку-пать?.. Ду-у-хи?.. Сичас давай!
- Убей... ну... убей... Ну...
Мать взвизгивает, как свисток заводский:
- Во-ор!.. Коли его!.. Приколи...
Голова псаломщика, по-бычачьи, нагибается, глаза наливаются кровью.
Страшен, как эфиопский царь. Усы вырастают, шевелятся, норовят вонзиться
мне в живот. Хватаюсь за концы усов руками, стараюсь сломать, согнуть,
но они, как железные, как остроги для щук. Увильнул, отскочил, взлетел
по лестнице на балку, под самую крышу. Конон тоже вырастает под самую
крышу, а усы медленно направляются мне в грудь.
- Бабушка, бабушка!..
Глухо. Если нырнуть в собачий лаз, под дверью, то спасусь. Думать не-
когда, - прыг! - вниз, мимо ног матери, в дырку... Уже воздух пахнул в
лицо, но в спину вонзается ус медленно, насквозь.
- Бабушка, бабушка!..
Кровь через рот заливает теплом все лицо и кто-то лает над головой.
Открываю глаза - Вьюн. Лает и лижет мне лицо теплым, узким языком, ста-
рается мордой сбросить с груди книжку-арифметику.
- Пошел, пошел!
"Чудно приснилось... Конон... Царь эфиопский... Похожа свинья на
апельсин... Чудно!.. Бабушке бы рассказать, - к добру или к худу. Она
знает, что к чему".
Камыш теплый, хрустит. Бабушка будет ругать, что выбрался в кугу*1.
Хорошо лежать на куге камышовой. А копилка грушей разбита - правда, и
полтинник пошел на покупку духов.
"Чудно!.."
Если крепко зажмуриться, то все, что мешает, отойдет и учиться легче.
Открываю книжку на нужной странице, смыкаю крепко веки.
"Трижды три будет... - открываю чуть-чуть глаза, вижу цифру, - будет
девять. Девять... девять... Четырежды трижды... нет, трижды четырежды...
нет, четырежды. Витька Шток всю таблицу уместил на ладони. Очень хорошо!
Не узнали бы про грушу, - разве склеить?.."
Внизу кошка с урчаньем рвет рыбий потрох.
"Любят они рыть лапами, где не надо... Сходят и роют, роют..."
Под кустом сирени зарыт сверток - духи "Спящая Красавица" и книжка
"Сто писем для всех сословий". Соскользнул с камышовой куги,
_______________
*1 Куга - камышовый пух. выхватил из-под тонкого слоя земли сверток и
снова вскарабкался. Заныла, заныла сладость.
"Вот оно!"
С любованьем развернул. Все такая же беленькая покрышка на пузырьке,
а красный бантик чуть разве смят. Переливается в пузырьке зеленый свет.
"Так мало, а семьдесят пять..."
И не только груша разбита, многое случилось за эти недели: грузил три
дня макуху на пристани, по гривеннику получал, целый месяц ничего в учи-
лище не ел, - так и собрал, сколько нужно. Со двора доносится куриный
ор, недовольно покашливает петух и сердитый голос бабушки:
- Дура, пра, дура! Чего орешь?.. Заступник какой... взялся!..
В книжке два листа розовой бумаги и розовый конверт. Лишний листок
куплен на всякий случай, если один испорчу. Все может быть, когда стара-
ешься. Книга эта - знаменитая. С трудом одолеваю мелкие, сероватые
строчки, с трудом понимаю смысл:
"Достоуважаемая Анна Спиридоновна, не могу выразить словами печальное
сознание, что Ваш долг в сумме сорока пяти рублей (45) мною задерживает-
ся до сих пор уплатой".
- Это не то.
"Об'яснение в любви замужней женщине".
- Должно так, - думаю, - Семенихин сманул жену лавочника. Мать гово-
рит: - "задрала хвост и бросила мужа".
"Об'яснение в любви девушке с серьезными намерениями с
при-со-во-куп-ле-ни-ем подарка. От милого к милой сердцу".
- Хорошо как... От милого к милой сердцу с присово...пук...куп...ле-
нием...
Тепло и приятно от этих слов. Такая книга и не двадцать копеек стоит,
а больше. Рубль. Больше рубля. Книга тайная от всех. Закрываюсь ладонями
от самого света, утыкаюсь носом, читаю:
"Очаровательная злодейка, не могу доле скрывать того глубочайшего и
нежнейшего чувства, которым трепещет мое сердце в течение семи месяцев.
(Срок, по надобности, изменить, но лучше больше времени.) Я люблю Вас
всею силою души моей и готов вести Вас к Святому Алтарю по первому Ваше-
му соизволению. При сем присовокупляю дар мой от любящего сердца - ко-
робку шоколадных конфет. (Изменить по надобности, - можно, например, по-
дарить духи.) Жду с нетерпением Вашего ответа и остаюсь любящий Вас".
Осилил письмо, смутился:
- Хорошо, а как же - "к Святому Алтарю"? Жениться, значит? А - мать?
Изувечит... Нельзя... Через восемь лет еще разве... И надо стихами...
Конон - он не мог стихами.
Зарыл сверток в камыше. Дело с таблицей путалось. Не те думы были в
голове:
- Лучше всего на крышу, в стреху... возле трубы... есть такое место.
Одно только - дождь...
Надо написать стихи, такие стихи, чтобы она сразу узнала какой я че-
ловек; хоть и Еремей, хоть и мать заводская, но это ошибка, случайность,
я в этом нисколько не виноват...
V.
Идет такой час, когда все в саду прощается с солнцем. Большой галдеж.
Птицы действуют вперебой, пчелы выбиваются из последних сил, с хрипом
шлепаются с цветка на цветок. Кузнечики пилят с усердием, цикады - тоже.
И люди торопятся с делами. Мы с Колькой, в бурьяне, поспешно сверяем ро-
зовое письмо. Колька уткнул голову в мое темя, лежит на брюхе, болтает
ногами и разбирает вслух. Я знаю, что в письме нет ошибок, перечитал
много раз и по-разному: по складам, с пальцем. Письмо написано очень хо-
рошо, без поправок, без помарок, мелким почерком (за мелкий почерк в
училище очень преследовали). Три раза переписывал письмо на обыкновенной
бумаге, а потом перенес все, слово в слово, на розовую. Колька тяпает
пальцами листок и руки у него грязные.
- За край, за край, - замараешь!
Колька молча осмотрел письмо, разбирает:
"От милого к милой сердцу с серьезными намерениями:
Милая Наташа,
Вы прекрасны, точно роза,
Но есть разница одна,
Роза вянет от мороза,
Ваше личко - никогда.
При сем при-сово-пукляю"...
- Присовокупляю!
- Тут написано - присовопукляю. А что такое "присовокупляю"?
- Не твое дело, - посылаю, значит.
Осторожно взял письмо. Было написано старательно "присовопукляю".
Верно говорил слепой дед, что, мол, торопиться надо при ловле блох.
Ну, да ничего.
Под лопухом стоит чернильница с ручкой. Подчищаю ножом проклятый слог
и вставляю нужный "куп". А что значит это слово, и, вправду, не знаю.
Чувствую, что оно торжественное, что его не говорят какие-нибудь заводс-
кие, - нужно писать его от милого к милой сердцу с серьезными намерения-
ми...
Последнее дело - розовый конверт. Колька важно выпячивает губу:
- Правильно!
Не запачкать бы теперь, а заклеить без слюны невозможно. Сделано.
- Колька, чтоб никто... не видал. Смотри! Не мни. Никто... Ладно?
Колька запихивает письмо за пазуху. Туда же ныряет и пузырек.
- Не разбей! Никто чтобы... Ладно?
Люблю Кольку, хоть он и почтальон.
- Колька, ты мне друг?
- Ну?
- Нет, скажи!
- Гурд.
- Не носи Кононовых писем, - а? Ладно?
- Ондал.
- Письмо отдай вечером, потихоньку. А?
Колька поднялся. А, может, лучше, не посылать? Пусть лучше пропадет
все. Колька раздвинул бурьян, побежал к калитке.
- Колька!
- Ну?
- Так я...
Колька хрюкнул, свистнул, хлопнул калиткой.
"Лучше отобрать... отобрать... эх!.."
Сорвался, прыснул из сада, распахнул калитку. У самой бочарни, против
Кольки, стоит Бочар, растопырил ноги, уткнул кулак в бок, будто обнюхи-
вает, что у Кольки за пазухой.
"Вдруг Колька станет показывать, а тот вырвет..."
Колька козлом прыгнул в сторону и побежал к дому.
"Конец..."
Лег за калиткой плашмя в душистую ромашку. Вырастает тьма от кустов и
черных акаций, ползет, давит к земле. Холодит роса сверху, а теплая лас-
ковость земли умягчает.
"Господи, сделай так, чтобы никто не увидал... Богородица, Дева, Ра-
дуйся! Пусть только одна Наташа получит все... Не разбил бы он духи, а
то будут все смеяться: - "Еремка-то!.." Богородица!..
Спина и затылок мокры от росы. Холодно. Пахнет парной землей.
"Бог не любит, чтобы без порядка обо всем думать. Думать о разном
нельзя. Помолиться со слезами - все сделает... Как святым в пустыне... И
чего так мучит всех Бог?.. Что ему жалко?.. Сделал бы все, как лучше...
А она возьмет и покажет все матери, а мать..."
- Еремей!
Вскакиваю. Зубы стучат.
- Ужинать!
Бреду. Мать всматривается во тьму.
- Шляешься, шалыга... Обормот... Наказание... Ору, ору...
- И ори... сама...
- Ты с кем, - а?.. ты с кем?..
На пороге бабушка.
- Оставь его, - надо и погулять.
Сухая бабушкина рука опускается на мое плечо:
- Иди, каша стынет. Ох-хо-хо!
Сели за стол. Мать на кухне сердито гремит чугунами. Бабушка поглажи-
вает меня по спине любовно.
- Где вымок-то?
От бабушкиной ласки, растопилось что-то в груди. Давлюсь кашей, - ти-
хо шепчу:
- А что есть Он... Бог? Злой, небось?..
Захватывая лоб рукою, бабушка прижимает мою голову к боку и придвига-
ет тарелку:
- Ну, с чего такое, с чего?.. Ох, хо-хо... Поешь, поешь... горькой
мой...
VI.
Колька ходит колесом по ромашке, чему-то рад.
- Колька, Колька!
Хочу поднять с земли, а он ловит меня за ноги, стараясь свалить. И
какие тут шутки? Должно быть, продал-таки "Спящую Красавицу" и купил по-
роху. Колька сел, растопырил ноги и важно сказал:
- Два дня сидел в чулане. Отчим все... драл... А я его...
- Письмо отдал?
- Вчера.
- А духи?
- Письмо взяла, а духи отдала.
- Во-о...
- Сегодня опять ткнул пузырек. Рассердилась, а потом засмеялась и по-
том сказала: - "спасибо, скажи ему"...
Колька подцепил кузнечика, оторвал ему по полноги.
- Смеялась и сказала потом... А, может, это как гости делают: подадут
сладкий пирог, а они врут: "только дома поели"... Заладят: "спасибо,
спасибо", а потом все с'едят и еще мало...
Смотрел на Кольку и захотелось ему сделать такое, чтобы знал, как
сильно люблю его.
- Пойдем курить!
Колька швырнул кузнечика:
- Ну?
- Пойдем в городской сад!
- А табак?
Через штанину показал монету, что от расходов на подарок осталась.
У самой лавки Семикобылина столкнулись с Ванькой Бочаром. Людоед ос-
мотрел нас, сразу догадался, и на всю улицу заорал:
- За табаком идете?
- Не ори, - идем...
Заткнуть ему глотку, а там вдвоем с Колькой можно показать Москву...
Еще рано, но уже вниз, под обрыв, доносятся голоса музыки - тонкие,
визгливые и отрывистые, будто кто хрюкает. Ванька важно сворачивает
толстую крученку:
- Пробуют голоса, а потом... как вдарят враз.
Когда наверху грянули марш, мы уже выкурили по три папиросы, и вся
земля, как море, тронулась и поплыла, то поднимаясь, то опускаясь. Свер-
нули по четвертой. Наверху музыка гремела во всю, и народ шаркал ногами
по песку. Колька лежал опрокинувшись и думал вслух:
- Когда вырасту большой, плюну отчиму в глаза и пойду в музыканты.
Буду наяривать на чем попало.
- А ты, Ванька?
