привычки и прекрасно понимает, что ее нарушение не представляет ровно
никакой опасности - как в примере с моими автомобильными маршрутами, -
возбуждение, бесспорно связанное со страхом, вынуждает все-таки придер-
живаться ее, и мало-помалу отшлифованное таким образом поведение превра-
щается в "любимую" привычку. До сих пор, как мы видим, у животных и у
человека все обстоит совершенно одинаково. Но когда человек уже не сам
приобретает привычку, а получает ее от своих родителей, от своей культу-
ры, - здесь начинает звучать новая и важная нота. Во-первых, теперь он
уже не знает, какие причины привели к появлению данных правил; благочес-
тивый еврей или мусульманин испытывают отвращение к свинине, не имея по-
нятия, что его законодатель ввел на нее суровый запрет из-за опасности
трихинеллеза. А во-вторых, удаленность во времени и обаяние мифа придают
фигуре Отца-Законодателя такое величие, что все его предписания кажутся
божественными, а их нарушение превращается в грех.
В культуре североамериканских индейцев возникла прекрасная церемония
умиротворения, которая увлекла мою фантазию, когда я еще сам играл в ин-
дейцев: курение калюмета, трубки мира. Впоследствии, когда я больше уз-
нал об эволюционном возникновении врожденных ритуалов, об их значении
для торможения агрессии и, главное, о поразительных аналогиях между фи-
логенетическим и культурным возникновением символов, у меня однажды,
словно живая, вдруг возникла перед глазами сцена, которая должна была
произойти, когда впервые два индейца стали из врагов друзьями из-за то-
го, что вместе раскурили трубку.
Пятнистый Волк и Крапчатый Орел, боевые вожди двух соседних племен
сиу, оба старые и опытные воины, слегка уставшие убивать, решили предп-
ринять малоупотребительную до этого попытку: они хотят попробовать дого-
вориться о правах охоты на вот этом острове, что омывается маленькой
Бобровой речкой, разделяющей охотничьи угодья их племен, вместо того
чтобы сразу браться за томагавки. Это предприятие с самого начала нес-
колько тягостно, поскольку можно опасаться, что готовность к переговорам
будет расценена как трусость. Потому, когда они наконец встречаются, ос-
тавив позади свою свиту и оружие, - оба они чрезвычайно смущены; но ни
один не смеет признаться в этом даже себе, а уж тем более другому. И вот
они идут друг другу навстречу с подчеркнуто гордой, даже вызывающей
осанкой, сурово смотрят друг на друга, усаживаются со всем возможным
достоинством... А потом, в течение долгого времени, ничего не происхо-
дит, ровно ничего. Кто когда-нибудь вел переговоры с австрийским или ба-
варским крестьянином о покупке или обмене земли или о другом подобном
деле, тот знает: кто первым заговорил о предмете, ради которого происхо-
дит встреча, - тот уже наполовину проиграл. У индейцев должно быть так
же; и трудно сказать, как долго те двое просидели так друг против друга.
Но если сидишь и не смеешь даже шевельнуть лицевым мускулом, чтобы не
выдать своего волнения; если охотно сделал бы что-нибудь - много чего
сделал бы! - но веские причины не допускают этих действий; короче гово-
ря, в конфликтной ситуации часто большим облегчением бывает сделать
что-то третье, что-то нейтральное, что не имеет ничего общего ни с одним
из противоположных мотивов, а кроме того позволяет еще и показать свое
равнодушие к ним обоим. В науке это называется смещенным действием, а в
обиходном языке - жестом смущения. Все курильщики, кого я знаю, в случае
внутреннего конфликта делают одно и то же: лезут в карман и закуривают
свою трубку или сигарету. Могло ли быть иначе у того народа, который
первым открыл табак, у которого мы научились курить?
Вот так Пятнистый Волк - или, быть может, то был Крапчатый Орел -
раскурил тогда свою трубку, которая в тот раз вовсе не была еще трубкой
мира, и другой индеец сделал то же самое.
Кому он не знаком, этот божественный, расслабляющий катарсис курения?
Оба вождя стали спокойнее, увереннее в себе, и эта разрядка привела к
полному успеху переговоров. Быть может, уже при следующей встрече один
из индейцев тотчас же раскурил свою трубку; быть может, когда-то позже
один из них оказался без трубки, и другой - уже более расположенный к
нему - предложил свою, покурить вместе... А может быть, понадобилось
бесчисленное повторение подобных происшествий, чтобы до общего сознания
постепенно дошло, что индеец, курящий трубку, с гораздо большей вероят-
ностью готов к соглашению, чем индеец без трубки. Возможно, прошли сотни
лет, прежде чем символика совместного курения однозначно и надежно обоз-
начила мир. Несомненно одно: то, что вначале было лишь жестом смущения,
на протяжении поколений закрепилось в качестве ритуала, который связывал
каждого индейца как закон. После совместно выкуренной трубки нападение
становилось для него совершенно невозможным - в сущности, из-за тех же
непреодолимых внутренних препятствий, которые заставляли лошадей Марга-
рет Альтман останавливаться на привычном месте бивака, а Мартину - бе-
жать к окну.
Однако, выдвигая на первый план вынуждающее или запрещающее действие
культурно-исторически возникших ритуалов, мы допустили бы чрезвычайную
односторонность и даже проглядели бы существо дела. Хотя ритуал предпи-
сывается и освящается надличностным законом, обусловленным традицией и
культурой, - он неизменно сохраняет характер любимой привычки; более то-
го, его любят гораздо сильнее, в нем ощущают потребность еще большую,
нежели в привычке, возникшей в течение лишь одной индивидуальной жизни.
Именно в этой любви сокрыт смысл торжественности ритуальных движений и
внешнего великолепия церемоний каждой культуры. Когда иконоборцы считают
пышность ритуала не только несущественной, но даже вредной фор-
мальностью, отвлекающей от внутреннего углубления в Сущность, - они оши-
баются. Одна из важнейших, если не самая важная функция, какую выполняют
и культурно - и эволюционно возникшие ритуалы, состоит в том, что и те и
другие действуют как самостоятельные, активные стимулы социального пове-
дения. Если мы откровенно радуемся пестрым атрибутам какого-нибудь ста-
рого обычая - например, украшая рождественскую елку и зажигая на ней
свечи, - это значит, что традицию мы любим. Но от теплоты этого чувства
зависит наша верность некоему символу и всему тому, что он представляет.
Эта теплота чувства и придает для нас ценность плодам нашей культуры.
Собственная жизнь этой культуры, создание какой-то общности, стоящей над
отдельной личностью и более продолжительной, чем жизнь отдельного чело-
века, - одним словом, все, что составляет подлинную человечность, осно-
вано именно на обособлении ритуала, превращающем его в автономный мотив
человеческого поведения.
Образование ритуалов посредством традиций безусловно стояло у истоков
человеческой культуры, так же как перед тем, на гораздо более низком
уровне, филогенетическое образование ритуалов стояло у зарождения соци-
альной жизни высших животных. Аналогии между этими ритуалами, которые мы
обобщенно подчеркиваем, легко понять из требований, предъявляемых к ри-
туалам их общей функцией.
В обоих случаях какое-то действие, посредством которого вид или
культурное сообщество преодолевает какието внешние обстоятельства, при-
обретает совершенно новую функцию - функцию сообщения. Первоначальное
назначение таких действий может сохраняться и в дальнейшем, но часто оно
отходит все дальше на задний план и в конечном итоге может исчезнуть
совсем, так что происходит типичная смена функции. Из этого сообщения в
свою очередь могут произойти две одинаково важных функции, каждая из ко-
торых в известной степени является и коммуникативной. Первая - это нап-
равление агрессии в безопасное русло; вторая - построение прочного сою-
за, удерживающего вместе двух или большее число собратьев по виду. В
обоих случаях селекционное давление новой функции производит аналогичные
изменения формы первоначального, неритуализованного действия. Сведение
множества разнообразных возможностей поведения к одному-единственному,
жестко закрепленному действию, несомненно, уменьшает опасность двусмыс-
ленности сообщения. Та же цель может быть достигнута строгой фиксацией
частоты и амплитуды определенной последовательности движений. Десмонд
Моррис обнаружил это явление и назвал его "типичной интенсивностью" дви-
жения, служащего сигналом. Жесты ухаживания или угрозы у животных дают
множество примеров этой "типичной интенсивности"; столь же много таких
примеров и в человеческих церемониях культурно-исторического происхожде-
ния. Ректор и деканы входят в актовый зал университета размеренным ша-
гом; пение католических священников во время мессы в точности регламен-
тировано литургическими правилами и по высоте, и по ритму, и по громкос-
ти. Сверх того, многократное повторение сообщения усиливает его одноз-
начность; ритмическое повторение какого-либо движения характерно для
многих ритуалов, как инстинктивных, так и культурного происхождения. Ин-
формативная ценность ритуализованных движений в обоих случаях еще усили-
вается утрированием всех тех элементов, которые уже в неритуализованной
исходной форме передавали адресату оптический или акустический сигнал, в
то время как другие элементы - механические - редуцируются либо вовсе
исключаются.
Это "мимическое преувеличение" может вылиться в церемонию, на самом
деле очень родственную символу, которая производит театральный эффект,
впервые подмеченный Джулианом Хаксли при наблюдении чомги. Богатство
форм и красок, развитых для выполнения этой специальной функции, со-
путствует как филогенетическому, так и культурно-историческому возникно-
вению ритуалов. Изумительные формы и краски сиамских бойцовых рыбок,
оперение райских птиц, поразительная расцветка мандрилов спереди и сзади
- все это возникло для того, чтобы усиливать действие определенных риту-
ализованных движений. Вряд ли можно сомневаться в том, что все челове-
ческое искусство первоначально развивалось на службе ритуала и что авто-
номное искусство - "Искусство для искусства" - появилось лишь на следую-
щем этапе культурного развития.
Непосредственная причина всех изменений, за счет которых ритуалы,
возникшие филогенетически и культурноисторически, стали так похожи друг
на друга, - это, безусловно, селекционное давление, формирующее сигнал:
необходимо, чтобы посылаемые сигналы соответствовали ограниченным спо-
собностям восприятия у того адресата, который должен избирательно реаги-
ровать на эти сигналы, иначе система не будет работать. А сконструиро-
вать приемник, избирательно реагирующий на сигнал, тем проще, чем проще
(а значит, однозначнее) сами сигналы. Разумеется, передатчик и приемник
оказывают друг на друга селекционное давление, влияющее на их развитие,
и таким образом - во взаимном приспособлении - оба могут стать в высшей
степени специализированными.
Многие инстинктивные ритуалы, многие культурные церемонии, даже слова
всех человеческих языков обязаны своей нынешней формой этому процессу
взаимного приспособления передатчика и приемника; тот и другой являются
партнерами в исторически развивавшейся системе связи. В таких случаях
часто бывает невозможно проследить возникновение ритуала, обнаружить его
неритуализованный прототип, потому что форма его изменилась до неузнава-
емости. Но если переходные ступени линии развития можно изучить у дру-
гих, ныне живущих видов - или в других, ныне существующих культурах, -
такое сравнительное исследование может позволить пройти назад по той
тропе, вдоль которой шла в своем развитии нынешняя форма какой-нибудь
причудливой и сложной церемонии. Именно это и придает сравнительным исс-
ледованиям такую привлекательность.
