Как при филогенетической, так и при культурной ритуализации вновь
развивающийся шаблон поведения приобретает самостоятельность совершенно
особого рода.
И инстинктивные, и культурные ритуалы становятся автономными мотива-
циями поведения, потому что сами они превращаются в новую цель, достиже-
ние которой становится насущной потребностью организма. Самая сущность
ритуала как носителя независимых мотивирующих факторов ведет к тому, что
он перерастает свою первоначальную функцию коммуникации и приобретает
способность выполнять две новые, столь же важные задачи; а именно -
сдерживание агрессии и формирование связей между особями одного и того
же вида. Мы уже видели, каким образом церемония может превратиться в
прочный союз, соединяющий определенных индивидов; в 11-й главе я подроб-
но покажу, как церемония, сдерживающая агрессию, может развиться в фак-
тор, определяющий все социальное поведение, который в своих внешних про-
явлениях сравним с человеческой любовью и дружбой.
Два шага развития, ведущие в ходе культурной ритуализации от взаимо-
понимания к сдерживанию агрессии - а оттуда дальше к образованию личных
связей, - безусловно аналогичны тем, какие наблюдаются в эволюции инс-
тинктивных ритуалов, показанной в 11-й главе на примере триумфального
крика гусей. Тройная функция - запрет борьбы между членами группы, удер-
жание их в замкнутом сообществе и отграничение этого сообщества от дру-
гих подобных групп - настолько явно проявляется и в ритуалах культурного
происхождения, что эта аналогия наталкивает на ряд важных соображений.
Существование любой группы людей, превосходящей по своим размерам та-
кое сообщество, члены которого могут быть связаны личной любовью и друж-
бой, основывается на этих трех функциях культурно-ритуализованного пове-
дения. Общественное поведение людей пронизано культурной ритуализацией
до такой степени, что именно из-за ее вездесущности это почти не доходит
до нашего сознания. Если захотеть привести пример заведомо неритуализо-
ванного поведения человека, то придется обратиться к таким действиям,
которые открыто не производятся, как неприкрытая зевота или потягивание,
ковыряние в носу или почесывание в неудобоназываемых частях тела.
Все, что называется манерами, разумеется, жестко закреплено культур-
ной ритуализацией. "Хорошие" манеры - по определению - это те, которые
характеризуют собственную группу; мы постоянно руководствуемся их требо-
ваниями, они становятся нашей второй натурой. В повседневной жизни мы не
осознаем, что их назначение состоит в торможении агрессии и в создании
социального союза. Между тем, именно они и создают "групповую общность",
как это называется у социологов.
Функция манер как средства постоянного взаимного умиротворения членов
группы становится ясной сразу же, когда мы наблюдаем последствия выпаде-
ния этой функции. Я имею в виду не грубое нарушение обычаев, а всего
лишь отсутствие таких маленьких проявлений учтивости, как взгляды или
жесты, которыми человек обычно реагирует, например, на присутствие свое-
го ближнего, входя в какое-то помещение. Если кто-то считает себя оби-
женным членами своей группы и входит в комнату, в которой они находятся,
не исполнив этого маленького ритуала учтивости, а ведет себя так, словно
там никого нет, - такое поведение вызывает раздражение и враждебность
точно так же, как и открыто агрессивное поведение. Фактически, такое
умышленное подавление нормальной церемонии умиротворения на самом деле
равнозначно открытому агрессивному поведению.
Любое отклонение от форм общения, характерных для определенной груп-
пы, вызывает агрессию, и потому члены такой группы оказываются вынуждены
точно выполнять все нормы социального поведения. С нонконформистом обра-
щаются так же скверно, как с чужаком; в простых группах, примером кото-
рых может служить школьный класс или небольшое воинское подразделение,
его самым жестоким образом выживают. Каждый университетский преподава-
тель, имевший детей и работавший в разных частях страны, мог наблюдать,
с какой невероятной быстротой ребенок усваивает местный диалект, чтобы
школьные товарищи не отвергли его. Однако дома родной диалект сохраняет-
ся. Характерно, что такого ребенка очень трудно побудить заговорить на
чужом языке (выученном в школе) в домашнем кругу, разве что попросить
его прочесть наизусть стихи. Я подозреваю, что негласная принадлежность
к какой-то другой группе, кроме семьи, ощущается маленькими детьми как
предательство.
Развившиеся в культуре социальные нормы и ритуалы так же характерны
для малых и больших человеческих групп, как врожденные признаки, приоб-
ретенные в процессе филогенеза, характерны для подвидов, видов, родов и
более крупных таксономических единиц. Историю их развития можно ре-
конструировать методами сравнительного анализа. Их взаимные различия,
возникшие в ходе исторического развития, создают границы между разными
культурными сообществами, подобно тому как дивергенция признаков создает
границы между видами. Поэтому Эрик Эриксон имел все основания назвать
этот процесс "псевдовидообразованием".
Хотя это псевдообразование происходит несравненно быстрее, чем фило-
генетическое обособление видов, но и на него требуется время. Начала та-
кого процесса в миниатюре - возникновение в группе какого-то обычая и
дискриминацию непосвященных - можно увидеть в любой группе детей; но
чтобы придать каким-либо групповым социальным нормам и ритуалам проч-
ность и нерушимость, необходимо, по-видимому, их непрерывное существова-
ние в течение по крайней мере нескольких поколений. Поэтому наименьший
культурный псевдовид, какой я могу себе представить, - это содружество
бывших учеников какойнибудь школы, имеющей сложившиеся традиции; просто
поразительно, как такая группа людей сохраняет свой характер псевдовида
в течение долгих и долгих лет. Часто высмеиваемая в наши дни "старая
школьная дружба" - это нечто весьма реальное. Когда я встречаю человека
с "аристократическим" носовым прононсом, - ученика бывшей Шотландской
гимназии, - я невольно чувствую тягу к нему, я склонен ему доверять и
веду себя с ним заметно любезнее, чем с совершенно посторонним челове-
ком.
Важная функция вежливых манер особенно хорошо поддается изучению при
социальных контактах между различными группами и подгруппами человечес-
ких культур.
Значительная часть привычек, определяемых хорошими манерами, предс-
тавляет собой ритуализованное в культуре утрирование жестов покорности,
большинство из которых, вероятно, восходит к филогенетически ритуализо-
ванному поведению, имевшему тот же смысл. Местные понятия о хороших ма-
нерах в различных культурных подгруппах требуют количественно различного
подчеркивания этих выразительных движений. Хорошим примером может послу-
жить жест, обозначающий внимание к собеседнику, который состоит в том,
что слушатель вытягивает шею и одновременно поварачивает голову, под-
черкнуто "подставляя ухо" говорящему. Это движение выражает готовность
внимательно слушать и, в случае надобности, повиноваться. В учтивых ма-
нерах некоторых азиатских культур этот жест очень сильно утрирован; в
Австрии это один из самых распространенных жестов вежливости, особенно у
женщин из хороших семей, в других же центральноевропейских странах он,
по-видимому, распространен меньше. В некоторых областях северной Герма-
нии он сведен к минимуму или вовсе отсутствует; в здешней культуре счи-
тается корректным и учтивым, чтобы слушатель держал голову ровно и смот-
рел говорящему прямо в лицо, как это требуется от солдата, получающего
приказ. Когда я приехал из Вены в Кенигсберг, - а между этими городами
разница, о которой идет речь, особенно велика, - прошло довольно много
времени, прежде чем я привык к жесту вежливого внимания, принятому у
восточнопрусских дам. Я ожидал от женщины, с которой разговаривал, что
она хоть слегка отклонит голову, и потому - когда она сидела очень прямо
и смотрела мне прямо в лицо - не мог отделаться от мысли, что говорю
что-то неподобающее.
Разумеется, значение таких жестов учтивости определяется исключи-
тельно соглашением между передатчиком и приемником в одной и той же сис-
теме связи. При общении культур, в которых эти соглашения различны, не-
избежно возникают недоразумения.
Если измерять жест японца, "подставляющего ухо", восточнопрусским
масштабом, то его можно расценить как проявление жалкого раболепия; на
японца же вежлиое внимание прусской дамы произведет впечатление неприми-
римой враждебности.
Даже очень небольшие различия в соглашениях этого рода могут вызывать
неправильное истолкование культурно-ритуализованных выразительных движе-
ний. Англичане или немцы часто считают южан "ненадежными" только потому,
что истолковывают их утрированные жесты дружелюбия в соответствии со
своим собственным соглашением и ожидают от них гораздо большего, чем
стояло за этими жестами в действительности. Непопулярность северных нем-
цев, особенно из Пруссии, в южных странах часто бывает основана на об-
ратном недоразумении. В хорошем американском обществе я наверняка часто
казался грубым просто потому, что мне бывало трудно улыбаться так часто,
как это предписывают американские манеры.
Несомненно, что эти мелкие недоразумения весьма способствуют взаимной
неприязни разных культурных групп. Человек, неправильно понявший - как
это описано выше - социальные жесты представителей другой культуры,
чувствует себя предательски обманутым и оскорбленным. Уже простая неспо-
собность понять выразительные жесты и ритуалы другой культуры возбуждает
такое недоверие и страх, что это легко может привести к открытой агрес-
сии.
От незначительных особенностей языка или поведения, объединяющих са-
мые малые сообщества, идет непрерывная гамма переходов к весьма сложным,
сознательно выполняемым и воспринимаемым в качестве символов социальным
нормам и ритуалам, которые связывают крупнейшие социальные сообщества
людей - нации, культуры, религии или политические идеологии. В принципе
вполне возможно исследовать эти системы сравнительным методом, иными
словами - изучить законы этого псевдовидообразования, хотя такая задача
наверняка оказалась бы сложнее, чем исследование возникновения видов,
поскольку часто пришлось бы сталкиваться с взаимным наложением разных
понятий группы, как, например, национальное и религиозное сообщества.
Я уже подчеркивал, что каждая ритуализованная норма социального пове-
дения приобретает движущую силу за счет эмоциональной подоплеки. Эрик
Эриксон недавно показал, что привычка к различению добра и зла начинает-
ся в раннем детстве и продолжает развиваться до самой зрелости человека.
В принципе нет никакой разницы между упорством в соблюдении правил оп-
рятности, внушенных нам в раннем детстве, и верностью национальным или
политическим традициям, нормам и ритуалам, в соответствии с которыми нас
формировала дальнейшая жизнь. Жесткость традиционного ритуала и настой-
чивость, с которой мы его придерживаемся, существенны для выполнения его
необходимой функции. Но в то же время он, как и сравнимые с ним жестко
закрепленные инстинктивные акты социального поведения, требует контроля
со стороны нашей разумной, ответственной морали.
Правильно и закономерно, что мы считаем "хорошими" те обычаи, которым
научили нас родители; что мы свято храним социальные ритуалы, переданные
нам традицией нашей культуры. Но мы должны, со всей силой своего от-
ветственного разума, подавлять нашу естественную склонность относиться к
социальным нормам и ритуалам других культур как к неполноценным. Темная
сторона псевдовидообразования состоит в том, что оно подвергает нас
опасности не считать людьми представителей других псевдовидов. Очевидно,
