летворяющей инстинкт конечной ситуации: к ней стремятся ради нее самой.
Иными словами, последовательность действий, первоначально служившая ка-
ким-то другим, объективным и субъективным целям, становится самоцелью,
как только превращается в автономный ритуал.
Было бы совершенно неверно считать ритуализованные движения натравли-
вания у кряквы или даже у нырка "выражением" любви или преданности самки
ее супругу.
Обособившееся инстинктивное действие - это не побочный продукт, не
"эпифеномен" связи, соединяющей обоих животных; оно само и является этой
связью. Постоянное повторение таких связывающих пару церемоний вырази-
тельно свидетельствует о силе автономного инстинкта, приводящего их в
действие. Если птица теряет супруга, то теряет и единственный объект, на
который может разряжать этот свой инстинкт; и способ, которым она ищет
потерянного партнера, носит все признаки так называемого аппетентного,
поискового поведения, т.е. неодолимого стремления вновь обрести ту спа-
сительную внешнюю ситуацию, в которой может разрядиться накопившийся
инстинкт.
Здесь нужно подчеркнуть тот чрезвычайно важный факт, что в процессе
эволюционной ритуализации всегда возникает новый и совершенно автономный
инстинкт, который в принципе так же самостоятелен, как и любой из так
называемых "основных" инстинктов - питание, размножение, бегство или аг-
рессия. Как и любой из названных, вновь появившийся инстинкт имеет место
и голос в (Великом Парламенте Инстинктов. И это опять-таки важно для на-
шей темы, потому что именно инстинкты, возникшие в процессе ритуализа-
ции, очень часто выступают в этом Парламенте против агрессии, направляют
ее в безопасное русло и тормозят ее проявления, вредные для вида. В гла-
ве о личных привязанностях мы увидим, как выполняют эту чрезвычайно важ-
ную задачу ритуалы, возникшие как раз из переориентированных движений
нападения.
Ритуалы, возникающие в ходе истории человеческой культуры, не коре-
нятся в наследственности, а передаются традицией, так что каждый индивид
должен усвоить их заново путем обучения. Но, несмотря на это различие,
параллели заходят так далеко, что можно с полным правом опускать здесь
кавычки, как это и делал Хаксли. В то же время именно эти функциональные
аналогии показывают, как с помощью совершенно различных механизмов Вели-
кие Конструкторы достигают почти одинаковых результатов.
У животных нет символов, передаваемых по традиции из поколения в по-
коление. Вообще, если захотеть дать определение животного, которое отде-
ляло бы его от человека, то именно здесь и следует провести границу.
Впрочем, и у животных случается, что индивидуально приобретенный опыт
передается от старших к молодым посредством обучения. Такая подлинная
традиция существует лишь у тех форм животных, у которых высокая способ-
ность к обучению сочетается с высоким развитием общественной жизни. Яв-
ления такого рода доказаны, например, у галок, серых гусей и крыс. Одна-
ко эти передаваемые знания ограничиваются самыми простыми вещами, такими
как знание маршрутов, определенных видов пищи или опасных врагов, а у
крыс еще и знание опасности ядов.
Необходимым общим элементом, который присутствует как в этих простых
традициях у животных, так и в высочайших культурных традициях у челове-
ка, является привычка. Жестко закрепляя уже приобретенное, она играет
такую же роль в становлении традиций, как наследственность в эволюцион-
ном возникновении ритуалов.
Решающая роль привычки при простом обучении маршруту у птицы может
дать результат, похожий на возникновение сложных культурных ритуалов у
человека; насколько похожий - это я понял однажды из-за случая, которого
не забуду никогда. В то время основным моим занятием было изучение моло-
дой серой гусыни, которую я воспитывал, начиная с яйца, так что ей приш-
лось перенести на мою персону все поведение, какое в нормальных условиях
относилось бы к ее родителям. Об этом замечательном процессе, который мы
называем запечатленном, и о самой гусыне Мартине подробно рассказано в
одной из моих прежних книг. Мартина в самом раннем детстве приобрела од-
ну твердую привычку. Когда в недельном возрасте она была уже вполне в
состоянии взбираться по лестнице, я попробовал не нести ее к себе в
спальню на руках, как это бывало каждый вечер до того, а заманить, чтобы
она шла сама. Серые гуси плохо реагируют на любое прикосновение, пугают-
ся, так что по возможности лучше их от этого беречь. В холле нашего
альтенбергского дома справа от центральной двери начинается лестница,
ведущая на верхний этаж. Напротив двери - очень большое окно. И вот,
когда Мартина, послушно следуя за мной по пятам, вошла в это помещение,
- она испугалась непривычной обстановки и устремилась к свету, как это
всегда делают испуганные птицы; иными словами, она прямо от двери побе-
жала к окну, мимо меня, а я уже стоял на первой ступеньке лестницы. У
окна она задержалась на пару секунд, пока не успокоилась, а затем снова
пошла следом - ко мне на лестницу и за мной наверх. То же повторилось и
на следующий вечер, но на этот раз ее путь к окну оказался несколько ко-
роче, и время, за которое она успокоилась, тоже заметно сократилось. В
последующие дни этот процесс продолжался: полностью исчезла задержка у
окна, а также и впечатление, что гусыня вообще чего-то пугается. Проход
к окну все больше приобретал характер привычки, - и выглядело прямо-таки
комично, когда Мартина решительным шагом подбегала к окну, там без за-
держки разворачивалась, так же решительно бежала назад к лестнице и при-
нималась взбираться на нее. Привычный проход к окну становился все коро-
че, а от поворота на 180o оставался поворот на все меньший угол. Прошел
год - и от всего того пути остался лишь один прямой угол: вместо того
чтобы прямо от двери подниматься на первую ступеньку лестницы у ее пра-
вого края, Мартина проходила вдоль ступеньки до левого края и там, резко
повернув вправо, начинала подъем.
В это время случилось, что однажды вечером я забыл впустить Мартину в
дом и проводить ее в свою комнату; а когда наконец вспомнил о ней, нас-
тупили уже глубокие сумерки. Я заторопился к двери, и едва приоткрыл ее
- гусыня в страхе и спешке протиснулась в дом через щель в двери, затем
у меня между ногами и, против своего обыкновения, бросилась к лестнице
впереди меня. А затем она сделала нечто такое, что тем более шло вразрез
с ее привычкой: она уклонилась от своего обычного пути и выбрала крат-
чайший, т.е. взобралась на первую ступеньку с ближней, правой стороны и
начала подниматься наверх, срезая закругление лестницы. Но тут произошло
нечто поистине потрясающее: добравшись до пятой ступеньки, она вдруг ос-
тановилась, вытянула шею и расправила крылья для полета, как это делают
дикие гуси при сильном испуге. Кроме того она издала предупреждающий
крик и едва не взлетела. Затем, чуть помедлив, повернула назад, торопли-
во спустилась обратно вниз, очень старательно, словно выполняя чрезвы-
чайно важную обязанность, пробежала свой давнишний дальний путь к самому
окну и обратно, снова подошла к лестнице - на этот раз "по уставу", к
самому левому краю, - и стала взбираться наверх. Добравшись снова до пя-
той ступеньки, она остановилась, огляделась, затем отряхнулась и произ-
вела движение приветствия. Эти последние действия всегда наблюдаются у
серых гусей, когда пережитый испуг уступает место успокоению. Я едва ве-
рил своим глазам. У меня не было никаких сомнений по поводу интерпрета-
ции этого происшествия: привычка превратилась в обычай, который гусыня
не могла нарушить без страха.
Описанное происшествие и его толкование, данное выше, многим могут
показаться попросту комичными; но я смею заверить, что знатоку высших
животных подобные случаи хорошо известны. Маргарет Альтман, которая в
процессе наблюдения за оленями-вапити и лосями в течение многих месяцев
шла по следам своих объектов со старой лошадью и еще более старым мулом,
сделала чрезвычайно интересные наблюдения и над своими непарнокопытными
сотрудниками. Стоило ей лишь несколько раз разбить лагерь на одном и том
же месте - и оказалось совершенно невозможно провести через это место ее
животных без того, чтобы хоть символически, короткой остановкой со сня-
тием вьюков, разыграть разбивку и свертывание лагеря. Существует старая
трагикомическая история о проповеднике из маленького городка на амери-
канском Западе, который, не зная того, купил лошадь, перед тем много лет
принадлежавшую пьянице. Этот Россинант заставлял своего преподобного хо-
зяина останавливаться перед каждым кабаком и заходить туда хотя бы на
минуту. В результате он приобрел в своем приходе дурную славу и в конце
концов на самом деле спился от отчаяния. Эта история всегда рассказыва-
ется лишь в качестве шутки, но она может быть вполне правдива, по край-
ней мере в том, что касается поведения лошади.
Воспитателю, этнологу, психологу и психиатру такое поведение высших
животных должно показаться очень знакомым. Каждый, кто имеет собственных
детей - или хотя бы мало-мальски пригоден в качестве дядюшки, - знает по
собственному опыту, с какой настойчивостью маленькие дети цепляются за
каждую деталь привычного: например, как они впадают в настоящее отчая-
ние, если, рассказывая им сказку, хоть немного уклониться от однажды ус-
тановленного текста. А кто способен к самонаблюдению, тот должен будет
признаться себе, что и у взрослого цивилизованного человека привычка,
раз уж она закрепилась, обладает большей властью, чем мы обычно сознаем.
Однажды я внезапно осознал, что разъезжая по Вене в автомобиле, как пра-
вило использую разные пути для движения к какой-то цели и обратно от
нее. Произошло это в то время, когда еще не было улиц с односторонним
движением, вынуждающих ездить именно так. И вот я попытался победить в
себе раба привычки и решил проехать "туда" по обычной обратной дороге, и
наоборот. Поразительным результатом этого эксперимента стало несомненное
чувство боязливого беспокойства, настолько неприятное, что назад я пое-
хал уже по привычной дороге.
Этнолог, услышав мой рассказ, сразу вспомнил бы о так называемом "ма-
гическом мышлении" многих первобытных народов, которое вполне еще живо и
у цивилизованного человека. Оно заставляет большинство из нас прибегать
к унизительному мелкому колдовству вроде "тьфу-тьфу-тьфу!" в качестве
противоядия от "сглаза" или придерживаться старого обычая бросать через
левое плечо три крупинки из просыпанной солонки и т.д., и т.п.
Наконец, психиатру и психоаналитику описанное поведение животных на-
помнит навязчивую потребность повторения, которая обнаруживается при оп-
ределенной форме невроза - "невроз навязчивых состояний" - и в более или
менее мягких формах наблюдается у очень многих детей. Я отчетливо помню,
как в детстве внушил себе, что будет ужасно, если я наступлю не на ка-
мень, а на промежуток между плитами мостовой перед Венской ратушей. Как
раз такую детскую фантазию неподражаемо показал А. А. Милн в одном из
своих стихотворений.
Все эти явления тесно связаны одно с другим, потому что имеют общий
корень в одном и том же механизме поведения, целесообразность которого
для сохранения вида совершенно несомненна. Для существа, лишенного пони-
мания причинных взаимосвязей, должно быть в высшей степени полезно при-
держиваться той линии поведения, которая уже - единожды или повторно -
оказывалась безопасной и ведущей к цели. Если неизвестно, какие именно
детали общей последовательности действий существенны для успеха и безо-
пасности, то лучше всего с рабской точностью повторять ее целиком. Прин-
цип "как бы чего не вышло" совершенно ясно выражается в уже упомянутых
суевериях: забыв произнести заклинание, люди испытывают страх.
Даже когда человек знает о чисто случайном возникновении какой-либо
