- Лиззи, - ответила она, смягчаясь, сжала его локоть, на минуту
прильнула к нему. - Лиззи Конноли. Живу на углу Пятой и Maркет-стрит.
Он еще немного поболтал с ними и распрощался. И домой пошел не сразу;
стоя под деревом, где обычно нес свою вахту, он смотрел на окно и шеп-
тал: "У меня свиданье с тобой, Руфь. Только с тобой".
Глава 7
С того вечера, когда он впервые увидел Руфь, он целую неделю просидел
над книгами, а пойти к ней все не решался... Не раз бывало - наберется
храбрости и уже готов пойти, но опять одолеют сомнения и решимость тает.
Он не знал, в какой час полагается зайти, спросить об этом было не у ко-
го, и он боялся безнадежно оплошать. От прежних приятелей и прежних при-
вычек он отошел, новых приятелей не завел, только и оставалось что чи-
тать, и он посвящал чтению столько часов, что не выдержал бы и десяток
пар обычных глаз. Но у него зрение было превосходное, да и вообще пре-
восходное, редкостное здоровье. К тому же ум у него был вовсе нетрону-
тым. Всю жизнь оставался нетронутым, не ведающим отвлеченных мыслей, ка-
кие может зародить книга, он был точно добрая почва, - и вполне созрел
для посева. Его не изнуряли ученьем, и он так жадно вгрызался и книжную
премудрость, что не оторвешь.
К концу недели Мартину казалось, прошли столетия, - так далеко позади
осталась прежняя жизнь, прежние взгляды. Но ему отчаянно не хватало под-
готовки. Он пытался читать книги, которые требовали многолетнего, специ-
ального образования. Сегодня он берется за книгу по древней философии, а
назавтра - по сверхсовременной, и от столкновения противоречивых идей
голова идет кругом. Так же вышло и с экономистами. В библиотеке он уви-
дел на одной полке Карла Маркса, Рикардо, Адама Смита и Милля, и малопо-
нятные умозаключения одного не помогали убедиться, что идеи другого ус-
тарели. Он был сбит с толку, но все равно жаждал понять. Его заинтересо-
вали сразу экономика, промышленность и политика. Проходя через Муници-
пальный парк, он заметил небольшую толпу, а посредине - человек шесть,
они раскраснелись, громко, с жаром о чем-то спорили. Он присоединился к
слушателям и услышал новый, незнакомый язык философов из народа. Один
оказался бродягой, другой лейбористским агитатором, третий студентом
юридического факультета, а остальные - рабочие, любители поговорить. И
Мартин впервые услыхал о социализме, анархизме, о едином налоге и узнал,
что существуют непримиримые общественные учения. Он услыхал сотни незна-
комых терминов, принадлежащих к тем областям мысли, которых он при своей
малой начитанности пока даже не касался. А потому он не мог толком усле-
дить за ходом спора, и оставалось лишь гадать и с трудом нащупывать мыс-
ли, заключенные в столь непонятных выражениях. Были там еще черноглазый
официант из ресторана, - теософ, член профсоюза пекарей - агностик, ка-
кой-то старик, который озадачил всех странной философией: что в мире су-
ществует, то разумно, и еще один старик, который без конца вещал о кос-
мосе, об атоме-отце и атоме-матери.
За несколько часов, что Мартин там пробыл, в голове у него все пере-
путалось, и он кинулся в библиотеку смотреть значение десятка неведомых
слов. Из библиотеки он унес под мышкой четыре тома: "Тайную доктрину"
госпожи Блаватской, "Прогресс и нищету", "Квинтэссенцию социализма" и
"Войну религии и науки". На свою беду, он начал с "Тайной доктрины".
Каждая строчка ощетинивалась длиннющими непонятными словами. Он читал
полусидя в постели и чаще смотрел в словарь, чем в книгу. Столько было
незнакомых слов, что, когда они попадались вновь, он уже не помнил их
смысла, и приходилось вновь лезть в словарь. Он стал записывать значение
новых слов в блокнот и заполнял листок за листком. А разобраться все
равно не мог. Читал до трех ночи, голова шла кругом, но не уловил в этой
книге ни единой существенной мысли. Он поднял глаза, и ему показалось,
комната вздымается, кренится, устремляется вниз, будто корабль во время
качки. Он отшвырнул, "Тайную доктрину", пустил ей вслед заряд руга-
тельств, погасил свет и улегся спать. С другими тремя книгами ему повез-
ло немногим больше. И не потому, что он туп, ни в чем не способен разоб-
раться; мысли эти были бы ему вполне доступны, но не хватало привычки
мыслить, не хватало и слов-инструментов, которые помогли бы мыслить. Он
догадался об этом и некоторое время подумывал было читать только сло-
варь, пока не усвоит все слова до единого.
Зато утешением для него стала поэзия, он без конца читал стихи, и
всего больше радости приносили ему поэты не слишком сложные, их было
легче понять. Он любил красоту и нашел ее в стихах. Поэзия, как и музы-
ка, глубоко волновала его; и сам того не зная, через нее он готовил ум к
работе более трудной, которая ему еще предстояла. Страницы его разума
были чисты, все прочитанное, что ему нравилось, легко строфа за строфой
отпечатывалось на этих страницах, и скоро он уже с великой радостью пов-
торял их наизусть вслух или про себя, наслаждаясь музыкой и красотой
этих строк. Потом он случайно наткнулся на "Классические мифы" Гейли и
"Век сказки" Булфинча, стоявшие бок о бок на библиотечной полке. Это бы-
ло озарение, яркий свет во тьме его невежества, и он с еще большей жад-
ностью накинулся на стихи.
Библиотекарь так часто видел Мартина, что стал примечать его и всякий
раз встречал улыбкой и кивком. Оттого Мартин и решился обратиться к не-
му. Взял несколько книг и, пока тот ставил штампы в карточках, выпалил:
- Послушайте, я у вас хочу кой-что спросить.
Библиотекарь улыбнулся и приготовился слушать.
- Вот если познакомился с молодой леди и она приглашает заходить, че-
рез какое время можно зайти?
Мартин почувствовал, что рубашка стала тесна и прилипла к плечам, да-
же в пот бросило, так трудно было про это спросить.
- Да, по-моему, когда угодно, - ответил библиотекарь.
- Да, но... тут одна загвоздка, - возразил Мартин. - Она... я... по-
нимаете, тут такое дело: вдруг ее не застанешь дома. Она в университете
учится.
- Тогда зайдите еще раз.
- Не так я вам сказал, - дрогнувшим голосом признался Мартин, решая
полностью отдаться на милость этого человека. - Я-то вовсе не ученый, из
простых, хорошего общества не нюхал. Эта девушка... совсем не то, что я,
она... Я ей в подметки не гожусь. Может, дурак я, по-вашему, нашел про
что спрашивать? - вдруг резко оборвал он себя.
- Нет-нет, что вы, уверяю вас, - возразил тот. - Ваш вопрос несколько
выходит, за рамки справочного отдела, но я буду только рад помочь вам.
Мартин поглядел на него с восхищением.
- Вот бы мне навостриться эдак языком чесать, тогда ко дну не пой-
дешь, - сказал он.
- Прошу прощенья?
- Я говорю, вот бы мне так разговаривать, легко да вежливо, ну, все
такое.
- А! - понимающе отозвался тот.
- В какое время лучше идти? Середь дня... не больно близко к обеду
или там к чаю? Или вечером?
А то в воскресенье?
- Вот вам мой совет, - оживился библиотекарь. - Позвоните ей по теле-
фону и выясните.
- Так и сделаю, - сказал Мартин, взял книги и пошел к дверям. На пол-
дороге обернулся и спросил: - Когда разговариваешь с молодой леди... ну,
хоть с мисс Лиззи Смит... как надо говорить "мисс Лиззи" или "мисс
Смит"?
- Говорите "мисс Смит", - со званием дела сказал библиотекарь. -
Всегда говорите "мисс Смит"... пока не познакомитесь поближе.
Так Мартин Иден разрешил эту задачу.
- Приходите в любое время, и всю вторую половину дня дома, - ответила
Руфь по телефону, когда он, запинаясь, спросил, как бы вернуть ей книги.
Она сама встретила его на пороге и женским глазом тотчас заметила
отглаженные брюки и едва уловимую, но несомненную перемену к лучшему во
всем его облике. И еще ее поразило его лицо. Казалось, оно чуть ли не
яростно пышет здоровьем, волны силы исходят от него и обдают ее. И опять
потянуло прислонитъся к нему, согреться его теплом, и опять она подиви-
лась, как действует на нее его присутствие. А он, стоило, здороваясь,
коснуться ее руки, в свой черед опять ощутил блаженное головокружение.
Разница между ними заключалась в том, что Руфь с виду оставалась спокой-
ной и невозмутимой, Мартин же покраснел до корней волос. С прежней не-
ловкостью, спотыкаясь, он шагал за ней и поминутно рисковал задеть
что-нибудь из мебели плечом.
Едва они уселись в гостиной, он почувствовал себя свободнее, куда
свободней, чем ожидал. Это благодаря ей; и оттого, как приветливо она
держалась, он любил ее сейчас еще неистовее. Сперва поговорили о тех
книгах, что он брал у нее, - о Суинберне, перед которым он преклонялся,
и о Браунинге, которого не понял; Руфь переводила разговор с одной темы
- на другую и при этом обдумывала, чем бы ему помочь. С той первой их
встречи она часто об этом думала. Она очень хотела ему помочь. Он вызы-
вал у нее жалость и нежность, каких она ни к кому еще не испытывала, и
жалость не унижала Мартина, скорее, в ней было что-то материнское. Тако-
го человека не пожалеешь обычной жалостью, ведь он мужчина в полном
смысле слова - он пробудил в ней девичьи страхи, взволновал душу, заста-
вил трепетать от незнакомых мыслей и чувств. И опять неодолимо тянуло
смотреть на его шею и сладостно было думать, что если обхватить ее рука-
ми. Желание это и сейчас казалось сумасбродным, но Руфь уже стала привы-
кать к нему. У нее и в мыслях не было, что сама новорожденная любовь
явится ей в подобном обличье. В мыслях не было, что чувство, вызванное
Мартином, и есть любовь. Она думала, что ей просто-напросто интересен
человек незаурядный, в котором заложены и ждут пробуждения многие досто-
инства, и даже воображала, будто ее отношение к нему - чистейшая филант-
ропия.
Не знала она, что желает его; и для Мартина все было по-другому.
Он-то знал, что любит, и желал ее, как не желал никого и ничего за всю
свою жизнь. Он любил поэзию за красоту, но с тех пор как познакомился с
Руфью, перед ним распахнулись врата в безбрежные просторы любовной лири-
ки. Благодаря Руфи он понял даже больше, чем когда читал Булфинча, и
Гейли. Была одна строчка, на которую неделю назад он бы и внимания не
обратил: "Без памяти влюбленный, он умереть готов за поцелуй", а теперь
она не шла у него из головы. Чудо и правда этой строки восхищая, и, гля-
дя на Руфь, он знал, что и сам мог бы с радостью умереть за поцелуй. Это
он и есть без памяти влюбленный; никакой другой титул не заставил бы его
возгордиться больше. Наконец-то он понял смысл жизни, понял, для чего
появился на свет.
Он не сводил с нее глаз и слушал ее, и дерзкие мысли рождались у него
в голове. Он вспоминал неистовый восторг, какой испытал, когда в дверях
она подала ему руку, и страстно мечтал вновь ощутить ее руку в своей.
Невольно то и дело переводил взгляд на ее губы и жаждал коснуться их. Но
не было в этой жажде ничего грубого, приземленного. С беспредельным вос-
торгом следил он за их игрой, за каждым их движением, когда с них слета-
ли слова, и, однако, то были не обыкновенные губы, как у других людей.
Не просто губы из плоти и крови. То были уста непорочной души, и каза-
лось, желает он их по-иному, совсем-совсем не так, как тянуло его к гу-
бам других женщин. Он мог бы поцеловать ее губы, коснуться их своими
плотскими губами, но с тем возвышенным, благоговейным пылом, с каким
лобзают ризы господни. Он не сознавал, что в нем происходит переоценка
ценностей, не подозревал, что свет, сияющий в его глазах, когда он смот-
рит на нее, сияет и в глазах всех мужчин, охваченных любовью. Не догады-
вался, какой пылкий, какой мужской у него взгляд, даже и вообразить не
мог, что под этим жарким пламенем трепещет и ее душа. Всепокоряющая не-
порочность Руфи возвышала, преображала, и его чувства, мысли возносились
