щений, он блаженно плыл по морю чувствований, где само чувство, востор-
женное и одухотворенное, возносилось над высочайшими вершинами жизни.
Он шел шатаясь, точно пьяный, и лихорадочно бормотал:
- Черт подери! Черт подери!
Полицейский на углу с подозрением уставился на него, потом распознал
моряцкую походку.
- Где набрался-то? - резко спросил он.
Мартин Иден спустился с небес на землю. Натура у него была подвижная,
он быстро ко всему приспосабливался, легко перевоплощался, смотря по
обстоятельствам. Услыхав окрик полицейского, мгновенно очнулся, стал са-
мим обыкновенным матросом.
- Вот ловко! - со смехом отозвался он. - Вслух говорю, а самому нев-
домек.
- Еще немного и запоешь, - определил полицейский.
- Не, нипочем. Дайте-ка огоньку, сяду сейчас на трамвай и домой.
Он закурил, попрощался и пошел своей дорогой.
- Надо же! - тихонько воскликнул он. - Этот обалдуй решил, что я
пьяный. - Он улыбнулся про себя и задумался. - И верно, пьяный я, - при-
бавил он. - Вот не думал, чтоб поглядеть на женское лицо и такое с тобой
сделается.
На Телеграф-авеню он сел на трамвай, идущий в Беркли. В вагоне полно
было юнцов и молодых людей, они распевали песни, а время от времени хо-
ром что-нибудь выкрикивали Мартин Иден с любопытством, их разглядывал.
Студенты университета. Учатся вместе с ней, из того же общества, может,
и знакомы с ней, могли бы каждый день с ней видеться, только захоти. А
надо же, не хотят, вот ездили куда-то развлекаться, чем бы провести этот
вечер с ней, разговаривать с ней, сидеть вокруг нее, и восхищаться, и
обожать. Мысль перекинулась на другое. Он приметил одного из толпы -
глазки-щелочки, отвислая губа. Дрянь малый, сразу видать. На корабле
стал бы трусом, слюнтяем доносчиком, Нет, он, Мартин Иден, куда как луч-
ше. При этой мысли он повеселел. Будто стал ближе к Ней. И начал сравни-
вать себя с этими студентами. Ощутил свое сильное мускулистое тело, -
да, он наверняка покрепче будет. А вот головы ихние набиты знаниями, и
они могут разговаривать с ней на ее языке. Осознав это он пришел в уны-
ние. Но мозги-то у нас на что? - мысленно воскликнул он. Чего они смог-
ли, то и он сможет. Узнавали про жизнь по книгам, а он-то жил вовсю
по-настоящему. Он тоже много чего знает, только совсем про другое. Есть
ли среди них такие, кто, умеет вязать узлы, стоять за штурвалом, на вах-
те? Жизнь его развернулась перед ним вереницей картин - опасности, риск,
лишения, тяжкий труд. Он припомнил свои неудачи, передряги, в какие по-
падал, пока набирался ума-разума. Уж в этом-то он их превзошел. Рано или
поздно им тоже придется зажить подлинной жизнью, и хватить лиха. Очень
хорошо. Покуда они будут проходить эту науку, он сможет изучать другую
сторону жизни по книгам.
Трамвай пересекал местность, отделявшую Окленд от Беркли, дома здесь
были редки, и Мартин глядел в оба, чтоб не прозевать знакомый двухэтаж-
ный домик с самодовольной вывеской "Розничная торговля Хиггинботема за
наличный расчет". На углу Мартин Иден сошел. Задержался взглядом на вы-
веске. Она говорила ему больше, чем сами слова. Буквы и те выдавали са-
мовлюбленное ничтожество, душонку, склонную к мелким подлостям. Бернард
Хиггинботем был женат на сестре Мартина, и Мартин Идеи хорошо его изу-
чил. Он отпер дверь своим ключом и поднялся на второй этаж. Здесь обитал
его зять. Бакалейная лавка помещалась внизу. В воздухе стоял запах гнию-
щих овощей. Ощупью пробираясь по коридору, Мартин споткнулся об игрушеч-
ную коляску, брошенную кем-то из его многочисленных племянников и пле-
мянниц, и с грохотом стукнулся о дверь. "Скряга! - пронеслась мысль. -
Скаредничает, грошовую лампочку не зажжет, а квартирантам недолго и шею
сломать".
Он нашарил дверную ручку и вошел в освещенную комнату, где сидели его
сестра и Хиггинботем. Она латала мужнины брюки, а он, тощий, длинный,
развалился на двух стульях, - со второго свешивались ноги в поношенных
домашних туфлях. Оторвавшись от газеты, он взглянул поверх нее на вошед-
шего темными лживыми колючими глазами. При виде зятя в Мартине всегда
поднималось отвращение. Никак не понять, что нашла в этом Хиггинботеме
сестра. Этакое вредное насекомое, так и подмывает раздавить его ногой.
"Hичего, когда-нибудь я еще набью ему морду", - нередко утешал себя Мар-
тин, вынужденный терпеть его присутствие. Глазки зятя, злобные, точно у
хорька, впились в него с неудовольствием.
- Ну, чего еще? - резко спросил Мартин. - Bыкладывай.
- Эту дверь красили только на прошлой неделе, - угрожающе и вместе
жалобно произнес мистер Хиггинботем. - А ты знаешь, сколько нынче дерут
профсоюзники. Ходил бы поосторожней.
Мартин собрался было ответить, да раздумал - что толку связываться.
Не задерживаясь взглядом на подлом, мерзком человечишке, он посмотрел на
литографию на стене. И поразился. Прежде она всегда нравилась ему, а
сейчас будто увидел впервые. Барахло - вот что это такое, как все и этом
доме. Мысленно он вернулся в дом, откуда только что ушел, и увидел спер-
ва картины, а потом Ее - пожимая ему руку на прощанье, она глядела на
него так славно, по-доброму. Он забыл, где находится, забыл про Бернарда
Хиггинботема, пока сей джентльмен не спросил:
- Призрак что ли увидел?
Мартин очнулся, посмотрел в ехидные, свирепые, трусливые глаза-бусин-
ки, и перед ним, как на экране, возникли эти же глаза, когда Хиггинботем
продает что-нибудь внизу, в лавке, - подобострастные, самодовольные,
масленые и льстивые.
- Да, - ответил Мартин. - Увидел призрак. Спокойной ночи. Спокойной
ночи, Гертруда.
Он пошел из комнаты, споткнулся о распоровшийся шов заштопанного ков-
ра.
- Не хлопай дверью, - остерег Хиггинботем.
Мартина бросило в жар, но он сдержался и без стука притворил за собой
дверь..
Хиггинботем с торжеством поглядел на жену.
- Напился, - хрипло прошептал он. - Говорил я тебе, малый напьется.
Она покорно кивнула.
- Глаза у него очень блестели, - согласилась она, - и воротничка не-
ту, а уходил в воротничке. Но, может, и всего-то выпил стаканчик-другой.
- Да его ноги не держат, - заявил супруг. - Я-то видел. Идет - споты-
кается. Сама слыхала, в коридоре чуть не грохнулся.
- Наверно, об Алисину коляску споткнулся, - сказала она, - В темноте
не видать.
В душе Хиггинботем поднимался гнев, и голос он тоже возвысил. Весь
день в лавке он был тише воды, ниже травы, дожидаясь вечера, когда среди
домашних можно наконец стать самим собой.
- Говорят тебе, твой драгоценный братец пришел пьяный.
Он чеканил слова холодно, резко, безжалостно, точно штамповальная ма-
шина. Жена вздохнула и промолчала. Была она крупная, тучная, всегда не-
ряшливо одетая, всегда замученная бременем своей плоти, домашних забот и
мужнина нрава.
- Говорят тебе, сидит это в нем, от папаши унаследовал, - продолжал
Хиггинботем тоном обвинителя. - Помрет в канаве, тем же манером. Сама
знаешь.
Жена со вздохом кивнула и продолжала шить. Оба не сомневались, что
Мартин вернулся пьяный. Не способные воспринять красоту, они не распоз-
нали в блестящих глазах и пылающих щеках примет первой юношеской любви.
- Прекрасный пример подает детям, - вдруг фыркнул Хиггинботем, нару-
шив молчание, его злила безответность жены. Иногда ему хотелось даже,
чтобы она больше ему перечила. - Если еще раз придет выпивший, пускай
выметайся. Поняла? Не желаю терпеть его дебоширство, нечего ему
пьянством растлевать невинных деток. - Хиггинботему нравилось новое для
него слово, недавно вычитанное в газете. - Да, растлевать, вот как это
называется.
И опять жена только вздохнула, горестно покачала головой и все про-
должала шить. Хиггинботем вернулся к газете.
- А за последнюю неделю он заплатил? - метнул он поверх газетного
листа.
Она кивнула, потом прибавила:
- Кой-какие деньжата у него еще есть.
- А когда опять в море?
- Видать, когда спустит все заработанное, - ответила она. - Вчера в
Сан-Франциско ездил приглядеть корабль. Только он еще при деньгах, и
разборчивый он, не на всякий корабль станет наниматься.
- Нечего ему, голодранцу задирать нос, - фыркнул Хиггинботем. - Раз-
борчивый нашелся!
- Он чего-то говорил, мол, какая-то шхуна готовится плыть на край
света, клад будут искать... если, мол, хватит у него денег дождаться,
поплывет с ними.
- Захотел бы остепениться, я б его взял возчиком, - сказал супруг, но
в голосе не было и намека на благожелательность. - Том взял расчет.
На лице жены отразились тревога и недоумение.
- Сегодня, вечером ушел. Нанялся к Карузерам. Они будут ему платить
больше, мне это не по карману.
- Говорила я тебе, уйдет он, - воскликнула жена. - Ты мало ему пла-
тил, он больше стоит.
- Потише у меня, - взъелся Хиггинботем. - Тыщу раз тебе говорил, не
суйся в мои дела. Дождешься у меня.
- Мне все равно, - она шмыгнула носом. - Том был хороший парнишка.
Супруг свирепо поглядел на нее. Совсем от рук отбилась.
- Не был бы твой братец бездельником, я взял бы его возчиком, - про-
ворчал он.
- За стол и жилье он плати, - возразила она. - И он мне брат, и ниче-
го тебе пока что не задолжал, какое у тебя право бесперечь к нему цеп-
ляться. Я ведь тоже не бесчувственная, хоть и прожила с тобой семь лет.
- А сказала ему, пускай бросает читать за полночь, не то будешь брать
с него за газ? - спросил Хиггинботем.
Жена не ответила. Бунтарский дух ее сник, задавленный в глубине уста-
лой плоти. Муж торжествовал. Победа осталась за ним. Глаза блеснули, с
наслаждением он слушал, как она хлюпает носом. Он упивался, унижая ее,
унизить ее теперь куда легче, чем бывало в первые годы супружества, пока
орава детворы и вечные мужнины придирки не измотали ее вконец.
- Ну, скажешь завтра, только и делов, - продолжал Хиггинботем. - И
вот что, пока не забыл, пошли-ка завтра за Мэриан, пускай посидит с де-
тишками. Тома-то нет, придется самому стать за возчика, а ты, имей в ви-
ду, будешь заместо меня в лавке.
- Так ведь завтра у меня стирка, - слабо возразила жена.
- Тогда встань пораньше и сперва постирай. Я до десяти не выеду.
Он злобно зашуршал газетой и опять принялся читать.
Глава 4
Мартин Иден у которого от стычки с зятем все кипело внутри, ощупью
пробрался по темному коридору и вошел к себе в крохотную каморку для
прислуги, где только и умещались кровать, умывальник да стул. Мистер
Хиггинботем из скаредности прислугу не держал - жена и сама справится. К
тому же комната прислуги позволяла пускать не одного, а двух квартиран-
тов. Мартин положил Суинберна и Браунинга на стул, снял пиджак и сел на
кровать. Пружины одышливо заскрипели под ним, но он не обратил на это
внимания. Начал было снимать башмаки, но вдруг уперся взглядом в стену
напротив, где на белой штукатурке проступали длинные грязно-бурые пятна
- следы протекшего сквозь крышу дождя, и увидел: на этом нечистом фоне
то плывут, то вспыхивают видения. Он забыл про башмаки, и смотрел дол-
го-долго, потом губы его дрогнули и он шепнул: "Руфь! "
"Руфь!" Он и помыслить не мог, что обыкновенный звук может быть так
прекрасен. Имя это ласкало слух, и Мартин упоенно повторял его: "Руфь!"
То был талисман, волшебное слово, заклинанье. Стоит прошептать его - и
вот уже перед ним мерцает ее лицо, золотым сияньем заливает грязную сте-
ну. И не только стену. Оно уплывает в бесконечность, и душа устремляется
за ним в эти золотые глубины на поиск ее души. Все лучшее, что было в
Мартине, изливалось великолепным потоком. Уже одна мысль о ней облагора-
живала и очищала его, делала лучше и рождала желание стать лучше. Это
было ново. Никогда еще не встречал он женщину, рядом с которой стал бы
лучше. Наоборот, все они будили в нем животное. Он этого и не подозре-
