был низменным, и он хотел очиститься от грязи низменной повседневности и
подняться в те возвышенные сферы, где обитали высшие классы. Все детство
и юность его одолевало смутное беспокойство, чего-то ему недоставало, он
сам не знал чего, и пока не встретил Руфь, все время искал что-то и не
находил. Теперь же беспокойство стало острым, мучительным, он понимал
наконец, понимал ясно, отчетливо, что ему нужно: красота, и напряженная
умственная жизнь, и любовь.
За эти несколько недель он раз шесть видел Руфь, и каждая встреча
вдохновляла его. Руфь помогала ему в занятиях грамматикой, поправляла
произношение и надоумила взяться за математику. Но встречи их были пос-
вящены не только этим простейшим занятиям. Слишком много он уже повидал,
слишком зрелый, был у него ум, и конечно же, он не мог удовлетвориться
одними только дробями, кубическими корнями, грамматическим и синтакси-
ческим разбором; и временами они разговаривали о другом - о стихах, ко-
торые он недавно прочел, о поэте, чьим творчеством она занималась в пос-
леднее время. И если она читала вслух свои любимые строфы, Мaртин нас-
лаждался безмерно. Никогда ни у одной женщины не слышал он такого голо-
са. Малейший его звук воспламенял любовь, каждое слово повергало в вол-
нение и трепет. Голос ее покорял, как музыка, богатством оттенков, мяг-
костью и глубиной - такое рождают культура и утонченность души. Он слу-
шал ее, а в памяти звучали резкие крики темнокожих дикарок и злобных
старых ведьм и чуть менее грубые, но все равно режущие слух голоса фаб-
ричных работниц, женщин и девушек его среды. Потом все они воплощались в
зримые образы и чередой проходили перед его мысленным взором, и каждая,
по контрасту, умножала прелесть Руфи. Мартин блаженствовал тем больше,
что он знал, она до тонкости постигает суть прочитанного, с радостным
трепетом по достоинству оценивает красоту выраженной на бумаге мысли.
Она много читала ему из "Принцессы", и так чутко, всей душой отзывалась
на красоту, что нередко он видел у нее на глазах слезы. В такие минуты
ее волнение возвышало его, он чувствовал себя чуть ли не божеством, и,
глядя на нее и слушая, казалось, глядел в лицо самой жизни, читал ее
тайны. А потом он осознал, какой тонкости восприятия достиг, и решил,
что это от любви и нет на свете ничего прекраснее любви и, пройдя вспять
коридорами памяти, оглядел все прежние утехи и наслаждения - опьяненье
вином, женские ласки, грубые драки и состязанья в силе, - и рядом с вы-
сокой страстью, что владела им сейчас все ему показалось мелким и низ-
менным.
Руфь не очень понимала, что происходит. Она никогда еще не испытывала
сердечных треволнений. Все познания по этой части она брала, из книг,
где по прихоти автора все, повседневное преображается в сказку; она не
подозревала, что этот неотесанный матрос прокрадывается к ней в сердце,
что там копятся потаенные силы, что однажды они вырвутся на свободу и в
ней забушует пожар. Истинного пламени любви она не знала. Ее понятия о
любви были чисто теоретические, ей представлялся ясный огонек, ласковый,
как роса на заре или легкая зыбь на озере, нежаркий, как бархатно-черные
летние ночи. Пожалуй, ей казалось, что любовь - это безмятежная привя-
занность, нежное служение любимому в неярком свете напоенного ароматом
цветов неземного покоя. Ей и не снились вулканические потрясения любви,
палящий жар, что испепеляет сердце, обращает в бесплодную пустыню. Не
знала она, какие силы таятся в людях и в ней самой; пучины жизни прикры-
вала красивая сказка. Супружеская привязанность, соединявшая ее родите-
лей, представлялась ей идеальной любовной близостью, и она предвкушала,
как рано или поздно, без потрясений и волнений, и сама вступит в такую
же исполненную тихой прелести жизнь бок о бок с любимым.
Оттого она и смотрела на Мартина Идена как на некую новинку, личность
необычную, и воображала, что этой новизной и необычностью он так на нее
и действует. Что ж тут удивительного! Ведь когда смотришь на диких жи-
вотных в зверинце, когда видишь, как разыгралась буря, когда вздрагива-
ешь при вспышке зигзага молнии, тоже испытываешь непривычные чувства. Во
всем этом узнаешь стихию, что-то стихийное есть и в нем. Он приносит с
собой дыхание морских ветров, необъятных просторов. Отблески тропическо-
го солнца пламенеют в его лице, а в упругих вздувшихся мышцах ощущается
первобытная сила жизни. Таинственный мир суровых людей и еще более суро-
вых дел, мир, недоступный ей, оставил на нем рубцы и шрамы. Он неприру-
чен, дик, и то, как он покорен ей, в глубине души льстило ее тщеславию.
Да еще родилось самое обыкновенное желание приручить дикаря. Желание не-
осознанное, у нее и в мыслях не было, что, в сущности, она хочет выле-
пить его по образу и подобию своего отца, которого она считала прекрас-
нейшим человеком. И где ей, такой неискушенной, было понять, что ощуще-
ние стихийности, которое исходит от него, и есть величайшая стихия на
свете - сама любовь, - сила, что необоримо влечет друг к другу через
весь мир мужчин и женщин, и столь же властно вынуждает оленей в должный
час убивать друг друга ради самки, и даже простейшие частицы заставляет
соединяться.
Быстрый духовный рост Мартина изумлял и занимал Руфь. Она обнаружила
в нем достоинства, о которых и не подозревала и которые раскрывались
день ото дня, точно цветы на щедрой почве. Она читала ему вслух Браунин-
га и часто поражалась, как оригинально он толковал спорные места. Ей не
понять было, что, зная людей и самую жизнь, он как раз поэтому очень
часто толковал эти места правильнее, чем она. Его суждения казались ей
наивными, хотя нередко дерзкий полет мысли уносил его в такие звездные
дали, куда она не в силах была следовать за ним, и лишь загоралась и
трепетала от столкновения с этой неведомой силой. Потом она играла ему,
уже без всякого вызова, но испытывая его музыкой, и музыка проникала в
глубины, каких ей было не измерить. Все его существо раскрывалось
навстречу музыке, словно цветок навстречу солнцу, и он быстро одолел
пропасть, отделявшую привычные ему подстегивающие ритмы и созвучия тан-
цулек от той классики, которую Руфь знала чуть ли не наизусть. Однако он
обнаружил плебейское пристрастие к Вагнеру - когда Руфь познакомила его
с увертюрой к "Тангейзеру", музыка эта захватила его как ничто другое. В
этой увертюре словно отразилась вся его жизнь. Его прошлое воплотилось в
музыкальной теме "Грота Венеры". Руфь же для него слилась с темой "Хора
пилигримов"; и, восхищенный увертюрой, он уносился ввысь, в далекие да-
ли, в смутный мир духовных поисков, где вечно борются добро и зло.
Случалось ему усомниться, правильно ли она определяет и толкует то
или иное музыкальное произведение, и на время он заражал сомнениями
Руфь. Но когда она пела, сомнениям места не было, в пении была вся Руфь,
и он только изумлялся дивной, мелодичности ее чистого сопрано. И не-
вольно сравнивал: что перед ним пискливые голоса, надрывное взвизгиванье
недокормленных и необученных фабричных девчонок и хриплые вопли, пропи-
тые голоса женщин в портовых городах. Руфь с удовольствием пела и играла
ему. По правде сказать, впервые в жизни к ней в руки попала живая душа,
с которой можно было поиграть, душа податливая, наслаждением было лепить
ее как глину; ведь Руфи казалось, будто она формирует его душу, и она
движима была самыми благими намерениями. Да и приятно было проводить с
ним время. Он уже не вызывал неприязни. Враждебность, которую она ощути-
ла при первой встрече, была, в сущности, страхом перед тем, что всколых-
нулось в ней самой, а потом страх угас, Она сама того не понимала, но
словно чувствовала, что он принадлежит ей. К тому же его присутствие
бодрило. Она усердно занималась в университете и, когда отрывалась от
пыльных книг и ощущала исходящее от этого человека дыхание свежего морс-
кого ветра, у нее прибывало сил. Сила! Именно силы ей недоставало, и он
щедро дарил ей силу. Оказаться с ним в одной комнате или встретить его в
дверях - значило получить жизненный заряд. А когда он уходил, она с но-
вым запасом энергии, с удвоенным пылом возвращалась к своим книгам.
Она хорошо знала стихи Браунинга, но ей и в голову не приходило, что
играть с чужой ли душой, со своей ли не годится. Мартин все больше инте-
ресовал ее, и теперь она была одержима желанием перекроить его жизнь.
- Вот хотя бы мистер Батлер, - сказала она однажды, когда с граммати-
кой, математикой и поэзией на сегодня было покончено. - Вначале у него
не было особых преимуществ. Его отец был кассиром в банке, но много лет
страдал чахоткой, умер в Аризоне, и после его смерти мистер Батлер, его
еще звали просто Чарльз Батлер, оказался один в целом свете. Видите ли,
отец был из Австралии, так что в Калифорнии родных у него не было. Он
пошел работать в типографию - я слышала это от него много раз - и внача-
ле получал три доллара в неделю. Теперь же его годовой доход тридцать
тысяч, не меньше. Как он этого достиг? Он был честен, добросовестен,
усерден и бережлив. Он отказывал себе в удовольствиях, не то что
большинство молодых людей. Он взял себе за правило каждую неделю откла-
дывать определенную сумму, как бы это ни было трудно. Вскоре он, разуме-
ется, зарабатывал уже не три доллара в неделю, а больше, и чем выше ста-
новился его заработок, тем больше он откладывал.
Днем он работал, а после работы посещал вечернюю школу. Он всегда ду-
мал о будущем. Потом он поступил в полную среднюю школу, тоже вечернюю.
Ему было только семнадцать лет, а он уже прекрасно зарабатывал в качест-
ве наборщика, но он был честолюбив. Он хотел выдвинуться, а не только
зарабатывать на хлеб, и готов был на многие лишения, чтобы в конце кон-
цов добиться успеха. Он решил изучить право и поступил в контору моего
отца рассыльным, - подумайте только! - всего по четыре доллара в неделю.
Но он умел быть бережливым и кое-что экономил даже из этих четырех дол-
ларов.
Она замолкла, надо было перевести дыхание и проверить, как Мартин
принимает ее рассказ. И увидела в его лице живой интерес к нелегкой
юности мистера Батлера, однако при этом он хмурился тоже.
- Да, нелегко пришлось парню, - заметил он. - Четыре доллара в неде-
лю. Попробуй-ка проживи.
Бьюсь об заклад, никаких разносолов не видывал. Я вон отдаю за жилье
и за стол пять долларов в неделю, и ем только что досыта, верно вам го-
ворю. Видать, собачья была у него жизнь. Xapч...
- Он сам готовил себе еду, - перебила Руфь, - на керосинке.
- Харч у него, видать, был хуже матросского на самых распоследних су-
дах, а уж это хуже некуда, там, бывает, матроса голодом морят.
- Но подумайте, какого положения он добился! - с восторгом воскликну-
ла Руфь. - Подумайте, что он может себе позволить на свои теперешние до-
ходы! Теперь он может стократ возместить лишения той ранней поры.
Мартин пристально на нее посмотрел.
- А вот бьюсь об заклад, - сказал он, - невесело ему нынче, хоть он и
при больших деньгах. Смолоду голодом сидел, кишки свои не жалел, теперь,
видать, ему от них лихо.
Под его испытующим взглядом Руфь опустила глаза.
- Бьюсь об заклад, теперь он желудком хворает! - вызывающе бросил
Мартин.
- Да, правда, - призналась она, - но...
- Бьюсь об заклад, - не дослушал Мартин, - серьезный он всегда, угрю-
мый, вроде старого филина, и нет веселья ему, при всех его тыщах, И ког-
да кто другой радуется, ему не больно весело смотреть. Верно я говорю?
Она кивнула и поспешила объяснить:
- Но просто он человек другого склада. Серьезный, рассудительный. Он
всегда такой был.
- А как же, - подхватил Мартин. - Три доллара в неделю, четыре долла-
ра в неделю, молодой парень сам куховарит на керосинке и гроши отклады-
