изумительнее всего, что он знал, о чем мечтал, о чем догадывался.
Но его удручала разделявшая их пропасть. Так далека была от него
Руфь, он не знал, как к ней подступиться. У девушек и женщин своего кру-
га он пользовался успехом, но ни одну из них никогда не любил, а ее лю-
бил, и она была не просто из другого мира. Сама его любовь вознесла ее
над миром. Она совсем особенная, она так на всех не похожа, что, подобно
всякому влюбленному стремясь к близости с ней, он совершенно не знал,
как это сделать. Правда, обретая знания и дар речи, он становился ближе
к ней, говорил на ее языке, находил общие с ней мысли и радости, но это
не утоляло острую любовную тоску. Воображение влюбленного окружало ее
ореолом святости - слишком она святая, чистый, бесплотный дух, и не мо-
жет быть с ней близости во плоти. Как раз его любовь и отодвигала ее в
недосягаемую даль. Сама любовь отказывала ему в том единственном, чего
жаждала.
А потом, однажды, внезапно, через разделявшую их пропасть на миг был
перекинут мост, и с той поры пропасть стала не такой широкой. Они ели
вишни, огромные, сочные, черные вишни, исходившие темно-красным соком. А
после она читала ему вслух "Принцессу" Теннисона, и вдруг Мартин заметил
у нее на губе вишневое пятнышко. На миг она перестала быть божеством.
Она же из плоти и крови, из обыкновенной плоти, как он и как все люди,
те же законы правят и ее телом. У нее такие же губы как у него, и их то-
же окрасила вишня. А если так с губами, значит; и с ней со всей. Она
женщина, вся как есть, просто-напросто женщина. То было внезапное откро-
вение. И оно ошеломило его. Будто у него на глазах солнце упало с неба
или он увидел оскверненную святыню.
А потом он понял, что же это означает, и сердце заколотилось, требуя
вести себя с этой женщиной как подобает влюбленному, ведь она вовсе не
дух из иных миров, она просто женщина, вишневый сок оставил след на ее
губах. Дерзкая мысль эта бросила его в дрожь, а душа пела и ликовал ра-
зум, убеждая его, что он прав. Руфь, видно, уловила какую-то перемену в
нем и перестала читать, подняла голову, улыбнулась. Он перевел взгляд с
ее голубых глаз на губы - вишневое пятнышко сводило его с ума. Он чуть
было не рванулся к ней, не обнял, как обнимал других прежде, когда жил
беспечно, как жилось. Ему казалось, она подалась вперед, ждала, и он
удержался лишь огромным усилием воли.
- Вы совсем не слушаете, - укорила она.
И засмеялась, довольная его смущением, а он, встретив ее открытый
взгляд, понял, что она и не подозревает, что он сейчас чувствует, и ус-
тыдился. Да, в мыслях своих он занесся невесть куда. Любая знакомая ему
женщина догадалась бы, - любая, но не Руфь. А Руфь не догадалась. Вот
она, разница. Руфь и впрямь совсем другая. Его ужаснуло сознание
собственной грубости, охватил благоговейный трепет перед ее чистотой и
наивностью, и вновь он смотрел на нее через пропасть. Мост обрушился.
А все-таки с этой минуты Руфь стала ему ближе. Случай этот остался в
памяти, и, когда одолевало уныние, Мартин жадно вспоминал о нем. Про-
пасть уже больше не была так безмерна, как прежде. Он преодолел огромное
расстояние, куда большее, чем требовалось, чтобы получить степень бака-
лавра искусств, даже десяток степеней. Руфь чиста, это верно, такая чис-
тота ему прежде и не снилась, но от вишен на ее губах остаются следы.
Она подвластна законам вселенной так же неотвратимо, как он. Она должна
есть, чтобы жить, а если промочит ноги, схватит простуду. Но не в том
дело. Раз она чувствует голод, и жажду, и жару, и холод, значит, может
почувствовать и любовь, любовь к мужчине. Ну, а он мужчина. Тогда отчего
бы не к нему? "Все зависит от меня, - лихорадочно бормотал Мартин. - Я
добьюсь, чтоб она выбрала меня. Добьюсь".
Глава 12
Однажды под вечер Мартин бился над сонетом, в который никак не укла-
дывалась красота и мысль, что в жарком мареве маячила у него в мозгу, и
тут его позвали к телефону.
- Похоже, дамочка звонит... по голосу слыхать, не из простых, - с по-
ганой ухмылкой сказал подозвавший его Хиггинботем.
Мартин подошел к телефону в углу комнаты, и, когда услыхал голос Ру-
фи, его обдало теплом. В единоборстве с сонетом он совсем о ней забыл, и
при звуке ее голоса любовь сразила его, словно внезапный удар. Что за
голое! Мягкий, нежный, певучий, словно доносящаяся издали едва уловимая
мелодия или, вернее, словно звон серебряного колокольчика, безупречный,
кристально-чистый звук. У обыкновенных женщин не бывает таких голосов.
Что-то в нем небесное, и доносится он из иных миров. Мартин едва разли-
чал, что она говорит, так чаровал его этот голос, но виду не подавал,
ведь Хиггинботем так и сверлил его глазами хорька.
Руфь не сказала ничего особенного - просто вечером Норман должен был
пойти с ней на лекцию, но у него разболелась голова, и она так огорчена,
билеты уже взяты, и, если у него нет других дел, не будет ли он так
добр, не пойдет ли с ней? Не пойдет ли? Он силился обуздать ликованье,
готовое прорваться в голосе. Невероятно! До сих пор он виделся с ней
только в доме Морзов. Не смел хоть раз куда-нибудь ее пригласить. И ни с
того ни с сего, пока он говорил с нею по телефону, нахлынуло неодолимое
желание умереть за нее, в воспаленном мозгу вспыхивали и гасли видения
героического самопожертвования. Он так ее любит, так отчаянно, так без-
надежно. В эту минуту безмерного счастья, оттого что она пойдет с ним,
пойдет на лекцию с ним, с Мартином Иденом, она вознеслась над ним так
высоко, что казалось, только и остается умереть за нее. Иначе не выра-
зить свою огромную, неземную любовь к ней. Такое возвышенное отречение
от истинной любви дано изведать всем любящим, изведал его и Мартин в
этот миг у телефона, в вихре пламенного блаженства; и он чувствовал,
умереть за нее значило бы, что он жил и любил достойно. А ему едва минул
двадцать один год, и он никогда еще никого не любил.
Он повесил трубку, рука дрожала, от внезапно испытанной сладостной
полноты слиянии с ней накатила слабость. Глаза лучисто сияли, лицо, от-
решенное от всего суетного, преобразилось, дышало какой-то неземной чис-
тотой.
- Свидания назначаешь, а? - съехидничал зять. - Сам знаешь, чем это
кончается. Угодишь на скамью подсудимых.
Но Мартин не мог спуститься с небес. Даже грязный намек не вернул его
на землю. Он не снизошел до гнева и обиды. Ему только что явилось дивное
виденье, и он уподобился богу, и мог лишь горько, глубоко пожалеть это
ничтожество. Он и не взглянул на Хиггинботема, поднял на него глаза, но
все равно не увидел; и, словно во сне, вышел из комнаты, надо было пере-
одеться. Только уже у себя, завязывая галстук, он как бы заново услышал
застрявший в ушах неприятный звук. Вслушался и запоздало сообразил: это
Бернард Хиггинботем презрительно фыркнул ему вслед.
Парадная дверь Морзов закрылась за Мартином и Руфью, и, спускаясь с
крыльца, он вдруг отчаянно растерялся. Оказалось, сопровождать ее на
лекцию не одно только блаженство. Неизвестно, как себя вести. Ему случа-
лось видеть, как ходят по улицам люди ее круга - обычно женщина идет под
руку с мужчиной. Но бывает, опять же, что идут и не под руку, неизвест-
но, может, под руку ходят только вечером, или только мужья с женами, или
вообще родня.
Перед тем как ступить на тротуар, он вспомнил Минни. Минни всегда
строго держалась правил хорошего тона. Уже при второй встрече она отчи-
тала его за то, что он шел со стороны домов, и решительно заявила, что,
если джентльмен провожает даму, ему полагается идти с края тротуара. И
всякий раз как они переходили через улицу, Минни непременно наподдавада
ему по ноге - напоминала, чтобы опять шел там где следует. Интересно,
откуда она взяла это правило, докатилось оно до нее из хорошего общест-
ва, и впрямь ли так полагается?
Почему бы не попробовать, решил он и, едва они ступили на тротуар,
перешел за спиной Руфи к краю. И сразу оказался перед новой задачей.
Предложить ей руку? Сроду ни одной девушке не предлагал руку. Девушки, с
которыми он был знаком, никогда не брали парней под руку. В первые дни
знакомства парочка просто идет рядом, а потом, на улицах потемнее, - в
обнимку, и девушка кладет голову парню на плечо. Но теперь все иначе.
Руфь не такая, как те девчонки. Надо что-то делать.
Он согнул руку в локте, чуть-чуть согнул на пробу, словно и не пред-
лагал ей, а небрежно, вроде он всегда так ходит. И чудо свершилось. Руфь
взяла его под руку. От этого прикосновенья он ощутил восхитительный тре-
пет, на несколько мгновений словно оторвался от земли и вместе с ней па-
рил в воздухе. Но скоро опять спустился на землю, встревоженный новым
осложнением. Они переходят через улицу. Значит, он окажется с внутренней
стороны тротуара. А положено идти со стороны мостовой. Как быть - опус-
тить руку и перейти? А потом - переходить каждый раз, опять и опять?
Что-то здесь не так, не станет он скакать с места на место, нечего ва-
лять дурака. Однако он не совсем успокоился и, оказавшись с внутренней
стороны тротуара, стал быстро, с жаром что-то рассказывать, сделал вид,
будто увлекся разговором, - если ошибся и надо было перейти, она подума-
ет, что он просто заговорился.
Они пересекали Бродвей, и он столкнулся с новой задачей. В ярком све-
те электрических огней он увидел Лиззи Конноли и ее смешливую подружку.
Он заколебался было, но тотчас рука поднялась, он снял шляпу. Не мог он
предать своих, и не перед одной Лиззи Конноли снял он шляпу. Она кивну-
ла, смело глянула на него не мягким и кротким взглядом, как у Руфи, нет,
в ее красивых глазах был вызов, она перевела их на Руфь, явно заметила и
ее лицо, и платье, угадала положение в обществе. Он почувствовал, Руфь
тоже скользнула по ней взглядом, тихим и кротким, как у голубки, однако
вмиг оценила эту фабричную девчонку в дешевых украшениях и несуразной
шляпке, в каких щеголяли в ту пору все такие девчонки.
- Какая хорошенькая девушка! - чуть погодя сказала Руфь.
Мартин едва не задохнулся от благодарности, хотя сказал совсем не то:
- Ну не знаю. Наверно, это дело вкуса, по-моему, не такая уж она хо-
рошенькая.
- Да что вы, такие правильные черты, как у нее, большая редкость. Бе-
зукоризненно правильные черты. Лицо точеное, словно камея. И глаза прек-
расные.
- Вам так кажется? - рассеянно сказал Мартин, ведь, для него в целом
свете лишь одна женщина была прекрасна и она сейчас рядом и опирается на
его руку.
- Кажется? Будь у этой девушки возможность как следует одется, мистер
Иден, и если ее научить держаться, вы были бы ослеплены ею, да и все
мужчины тоже.
- Ее надо было бы научить правильно говорить, - заметил Мартин, - не
то большинство мужчин не поняли бы ее. Будьте уверены, если она загово-
рит посвоему, вы и четверти не поймете.
- Чепуха! Вы совсем как Артур, вас невозможно переубедить, - Вы забы-
ли, как я разговаривал вначале. С тех пор я научился новому языку. А
прежде разговаривал как эта девушка. Теперь я хоть как-то владею вашим
языком и могу вам сказать: вы не знаете языка той девушки. А знаете, по-
чему она так держится? Теперь я думаю о таких вещах, хотя прежде никогда
о них не задумывался, и начинаю понимать... многое.
- Почему же она так держится?
- Она несколько лет по много часов работала у машин. Молодое тело -
оно податливое, тяжелая работа мнет его, будто глину, на каждой работе
по-своему. Я когда встречу рабочего человека, почти всякого могу с ходу
определить, кто он такой Вот поглядите на меня. Почему я хожу враскачку?
Потому что сколько лет провел в море. А был бы все эти годы ковбоем, не
так бы ходил, зато ноги были б кривые, тело-то молодое, податливое. И с
этой девушкой то же самое. Вы приметили, глаза у ней, можно сказать,
