действовала ее опрятность и чистота, и всем своим существом он теперь
жаждал стать опрятным. Это необходимо, иначе он никогда не будет достоин
дышать одним с ней воздухом. Он стал чистить зубы, скрести руки щеткой
для мытья посуды и, наконец, в аптечной витрине увидел щеточку для ног-
тей и догадался, для чего она. Он купил ее, а продавец, поглядев на его
ногти, предложил ему еще и пилку для ногтей, так что он завел еще одну
туалетную принадлежность. В библиотеке ему попалась книжка об уходе за
телом, и он тотчас пристрастился обливаться по утрам холодной водой, чей
немало удивил Джима и смутил Хиггинботема, который не одобрял подобные
новомодные фокусы, но всерьез задумался, не стребовать ли с Мартина до-
полнительной платы за воду. Следующим шагом были отутюженные брюки. Став
внимательней к внешности, Мартин быстро заметил разницу: у трудового лю-
да штаны пузырятся на коленях, а у всех, кто рангом повыше, ровная
складка идет от колен к башмакам. Узнал он и отчего так получается и
вторгся в кухню сестры в поисках утюга и гладильной доски. Поначалу у
него случилась беда: он непоправимо сжег одну пару брюк и купил новые, и
этот расход еще приблизил день, когда надо будет отправиться в плавание.
Но перемены коснулись не только внешнего вида, они шли глубже. Он еще
курил, но больше не пил. Прежде ему казалось, выпивка - самое что ни на
есть мужское занятие, и он гордился, что голова у него крепкая и уж поч-
ти все собутыльники валяются под столом, а он все не хмелеет. Теперь же,
встретив кого-нибудь из товарищей по плаванию, а в Сан-Франциско их было
немало, он, как и раньше, угощал их, и они его угощали, но для себя он
заказывал кружку легкого пива или имбирную шипучку и добродушно сносил
их насмешки. А когда на них нападала пьяная плаксивость, приглядывался к
ним, видел, как пьяный понемногу превращается в животное, и благодарил
бога, что сам уже не такой. Каждый жил не так, как хотел, и рад был про
это забыть, а напившись, эти тусклые тупые души уподоблялись богам, и
каждый становился владыкой в своем раю, вволю предавался пьяным страс-
тям. Мартину крепкие напитки были теперь ни к чему. Он был пьян по-ино-
му, глубже, - пьянила Руфь, она зажгла в нем любовь и на миг дала приоб-
щиться к жизни возвышенной и вечной; пьянили книги, они породили мириады
навязчивых желаний, не дающих покоя; пьянило и ощущение чистоты, которой
он достиг, от нее еще прибыло здоровья, бодрость духа и сила так и игра-
ли в нем.
Как-то вечером он наудачу пошел в театр - вдруг она тоже там - и
действительно углядел ее с галерки. Она шла по проходу партера с Артуром
и каким-то молодым человеком в очках, с курчавой гривой, при виде кото-
рого в Мартине мигом вспыхнули и опасения и ревность. Она села в первом
ряду, и он уже мало что видел в этот вечер, только ее - издали, словно в
дымке - хрупкие белые плечи и пышные золотистые волосы. Зато другие
смотрели по сторонам, и, изредка взлядывая на соседей; он заметил двух
девушек в ряду перед ним, чуть в стороне, они оборачивались и бойко улы-
бались ему. Он всегда легко знакомился. Не свойственно ему было задирать
нос. В прежние времена он улыбнулся бы в ответ, и не только, и подзадо-
рил бы их на новые улыбки. Но теперь все стало по-другому. Ответив улыб-
кой, он отвернулся и намеренно не смотрел в сторону девушек. Но нес-
колько раз, забыв и думать про них, он случайно встречал их улыбки. В
один день себя не переделаешь, не мог он подавить в себе присущее ему
добродушие, и в такие минуты тепло, дружески улыбался девушкам. Все это
было привычно. Он понимал, они по-женски заигрывают с ним. Но все теперь
стало по-другому. Далеко внизу, в партере, сидела единственная на свете
женщина, совсем иная, бесконечно непохожая на этих девушек из его среды,
и оттого они вызывали у него лишь жалость и печаль. В душе он желал им
обрести хоть малую толику ее достоинств и светлой красоты. Но нипочем не
обидел бы их за кокетство. Оно не польстило ему, он даже почувствовал
себя униженным: не будь он простым матросом, с ним бы не заигрывали.
Принадлежи он к кругу Руфи, они не отважились бы на это, и при каждом их
взгляде Мартин чувствовал, как цепко держит его родная среда, не давая
вырваться.
Он встал раньше, чем занавес опустился в последний раз, - хотел уви-
деть Руфь, когда она выйдет из театра. На тротуаре у подъезда всегда
толпятся мужчины, можно надвинуть кепку на глаза, укрыться за чьей-ни-
будь спиной, и она его не заметит. В толпе, которая хлынула из театра,
он оказался из первых, но едва занял место на краю тротуара, как появи-
лись обе девушки. Он понял, они ищут его, и готов был сейчас проклясть в
себе то, что влечет к нему женщин; Понял, когда неторопливо будто нена-
роком они подошли поближе. Замедлили шаг и, поравнявшись с ним, оказа-
лись в гуще толпы. Одна, проходя, задела Мартина и словно бы только те-
перь его заметила. Была она тоненькая, темноволосая, с черными дерзкими
глазами. Но обе улыбнулись ему, и он ответил улыбкой.
- Привет! - сказал он.
Это вышло само собой - сколько раз все так и начиналось при подобных
случайных встречах. Да и как было не сказать. Присущая ему широта нату-
ры, терпимость и доброжелательность не дали бы поскупиться на такую ма-
лость. Черноглазая девушка приветливо улыбнулась, довольная и явно гото-
вая остановиться, а подружка, держа ее под руку, хихикнула и тоже явно
не прочь была задержаться. Он поспешно соображал. Вдруг Руфь выйдет и
увидит, что он разговаривает с ними, это не годится. Он круто повернулся
и естественно, будто так и надо, зашагал рядом с черноглазой. Теперь-то
он не был неловким, и язык не прилипал к гортани. Он чувствовал себя в
своей тарелке, распрекрасно шутил, сыпал жаргонными словечками, острил -
все, как и положено поначалу при таких вот знакомствах и быстротечных
романах.. На углу, где почти весь людской поток двинулся прямо, он хотел
свернуть. Но черноглазая пошла следом, ухватила его за руку повыше локтя
и, увлекая за собой подругу, крикнула:
- Постой, Билл! Куда помчался? Чего это ты вдруг - решил, что ль, из-
бавиться от нас?
Он со смехом остановился и обернулся к ним. Видно было, как позади
них под фонарями движется толпа. А здесь темнее и можно незамеченным
увидеть, как мимо пройдет Руфь. Должна пройти, ведь это дорога к ее до-
му.
- Как ее звать? - спросил он ту, что хихикала, кивнув на черноглазую.
- У ней спроси, - прыснула она в ответ.
- Так как - же? - повернувшись к черноглазой, спросил он.
- А ты сам еще не назвался, - возразила, она.
- А ты не спрашивала, - Мартин улыбнулся. - Зато сразу попала в точ-
ку. Я и есть Билл, право слово.
- Прямо уж! - Она глянула ему в глаза горячо, призывно. - Ну,
по-честному, как тебя?
И опять заглянула в глаза... Вся извечная женская суть красноречиво
выразилась в этом взгляде. И он без труда разгадал ее, и уже знал навер-
няка, что, едва он пойдет в наступление, она начнет застенчиво, мягко
уклоняться, готовая в любую минуту дать обратный ход, окажись он недос-
таточно напорист. И потом, все-таки он живой человек, не мог он не ощу-
тить, как она привлекательна, и, конечно же, ее внимание льстило мужско-
му тщеславию. Да, он отлично понимал эту игру; знал таких девчонок как
свои пять пальцев. Добропорядочные, по меркам их среды, она тяжко тру-
дятся, получают гроши и, презирая возможность себя продать, чтобы зажить
полегче, робко мечтают о крупице счастья в пустыне жизни, а впереди, в
будущем, борьба двух возможностей: беспросветный тяжкий труд или черная
пропасть последнего падения, куда путь короче, хотя платят больше.
- Билл, - ответил Мартин и кивнул в подтверждение. - Верное слово,
Билл и есть.
- Не разыгрываешь? - допытывалась она.
- Никакой он не Билл, - встряла ее подруга.
- А ты почем знаешь? - спросил он. - Ты ж меня раньше в глаза не ви-
дала.
- А мне и так видать, заливаешь, - был ответ.
- По-честному, Билл, как тебя звать-то? - спросила черноглазая.
- Сойдет хоть Билл, - признался он.
Она игриво ткнула его в плечо.
- Я ж знала, врешь, а все одно, ты славный парень.
Он поймал ее зовущую руку и ощутил на ладони знакомые рубцы и меты.
- Когда с консервного ушла? - спросил он.
- А ты почем знаешь? Да он мысли угадывает! - в один голос воскликну-
ли девушки.
Он вел с ними бессмысленный разговор, обычный между теми, кто не уме-
ет мыслить, а перед его внутренним взором высились библиотечные полки,
хранящие вековечную мудрость человечества. С горечью улыбнулся он этой
несообразности, и его одолели сомнения. Но меж тем, что он видел внут-
ренним зрением, и шутливой болтовней он успевал следить за текущей мимо
толпой из театра. И вот он увидел Ее в свете фонарей, между братом и
незнакомым молодым человеком в очках, и сердце у него упало. Так долго
ждал он этой минуты. Он успел заметить что-то светлое, пушистое, что ук-
рывало ее царственную головку, заметил благородство линий ее укутанной
фигурки, изящество ее осанки и руки, которая слегка приподняла юбку; и
вот уже ее не видно, а перед ним девушки с консервной фабрики с их безв-
кусными попытками принарядиться, с безнадежными потугами сохранить оп-
рятность, в дешевых платьях, с дешевыми лентами, с дешевенькими кольцами
на пальцах. Его потянули за рукав, и он услышал голос:
- Проснись, Вилл! Чего это с тобой?
- Что ты говоришь? - спросил он.
- Да ничего, - ответила темноглазая, вскинув голову. - Я только ска-
зала...
- Что?
- Я говорю, хорошо бы ты где ни то откопал приятеля... для нее (пока-
зав на подругу), и мы б куда сходили выпили фруктовой воды с мороженым,
а то кофе или еще чего.
Мартина вдруг одолела душевная тошнота. Слишком резок был переход от
Руфи - к такому. Совсем рядом с дерзкими вызывающими глазами этой девуш-
ки сияли ему из непостижимых глубин непорочности ясные лучистые, точно у
святой, глаза Руфи. И он ощутил, как в нем встрепенулись силы. Он лучше
своего окружения. Жизнь для него означает больше, чем для этих фабричных
девчонок которые только и думают о мороженом да ухажере. А ведь в мыслях
он всегда жил иной, тайной жизнью. Он пытался поделиться ими, но не наш-
лось ни одной женщины, да, и ни одного мужчины, кто бы его понял. Пытал-
ся, да, но только озадачивал слушателей. А раз его мысли выше их понима-
ния, значит, и сам он должен быть выше, убеждал он себя сейчас. В нем
заговорила сила, и он сжал кулаки. Если для него жизнь означает больше,
так и потребовать от нее надо больше; но с таких вот разве чего стребу-
ешь. Этим дерзким черным глазам нечего ему предложить. Известно, какие
за ними скрываются мысли, - о мороженом да еще кой о чем. А вот глаза
рядом с ними, глаза как у святой, - они предлагали все мыслимое и немыс-
лимое, до чего он еще и додуматься не мог. Книги и картины предлагают
они, красоту и покой и все утонченное изящество более возвышенного су-
ществования. Ему знаком ход каждой мысли этой черноглазой. Все равно как
часовой механизм. Можно проследить движение каждого колесика. Они зовут
к низменному удовольствию, ограниченному, как могила, оно быстро приеда-
ется, и за ним ждет лишь могила. А глаза святой зовут к тайне, к невооб-
разимому чуду, к жизни вечной. Он увидел в них ее душу и свою душу тоже.
- Одно плохо в этой программе, - вслух сказал он. - свиданье у меня.
В глазах девушки вспыхнуло разочарование.
- Не иначе, больного друга надо навестить, - съехидничала она.
- Нет, настоящее свиданье, как полагается.. - Мартин запнулся. - С
девушкой.
- Не врешь, нет? - серьезно спросила она.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
- Нет, верно говорю. А чего б нам в другой раз не встретиться? Ты так
и не сказала, как тебя звать. И живешь где?
