уже вместе с ней упрашивал индуса, чтобы тот протанцевал танго.
И Дар-Хиал наконец уступил, забыв Азию и азиатов, и исполнил, вывер-
тывая руки и ноги, пародию на танго, назвав эту импровизацию "циническим
апофеозом современных танцев".
- А теперь. Багряное Облако, спой мистеру Грэхему свою песенку про
желудь, - приказала Паола.
Форрест, все еще обнимавший Паолу за талию, чтобы предупредить нака-
зание, которое ему угрожало, мрачно покачал головой.
- Песнь о желуде! - крикнула Эрнестина из-за рояля; и ее требование
подхватили Эдди Мэзон и остальные девушки.
- Ну, пожалуйста. Дик, спой, - настаивала Паола, - мистер Грэхем ведь
еще не слышал ее.
Дик опять покачал головой.
- Тогда спой ему песню о золотой рыбке.
- Я спою ему песнь нашего Горца, - упрямо заявил Дик, и в глазах его
блеснуло лукавство; он затопал ногами, сделал вид, что встает на дыбы,
заржал, довольно удачно подражая жеребцу, потряс воображаемой гривой и
начал: - "Внемлите! Я - Эрос! Я попираю холмы!.."
- Нет. Песнь о желуде! - тут же спокойно прервала его Паола, причем в
звуке ее голоса чуть зазвенела сталь.
Дик послушно прекратил песнь Горца, но все же замотал головой, как
упрямый ребенок.
- Ну хорошо, я знаю новую песню, - заявил он торжественно. - Она о
нас с тобой, Паола. Меня научили ей нишинамы.
- Нишинамы - это вымершие первобытные племена Калифорнии, - быстро
проговорила, обернувшись к Грэхему, Паола.
Дик сделал несколько па, не сгибая колен, как танцуют индейцы, хлоп-
нул себя ладонями по бедрам и, не отпуская жену, начал новую песню.
- "Я - Ай-Кут, первый человек из племени нишинамов. Ай-Кут - сокра-
щенное Адам. Отцом мне был койот, матерью - луна. А это Йо-то-то-ви, моя
жена, первая женщина из племени нишинамов. Отцом ей был кузнечик, а ма-
терью - мексиканская дикая кошка. После моих они были самыми лучшими ро-
дителями. Койот очень мудр, а луна очень стара: но никто не слышал ниче-
го хорошего про кузнечика и дикую кошку. Нишинамы правы всегда. Должно
быть, матерью всех женщин была дикая кошка - маленькая, мудрая, грустная
и хитрая кошка с полосатым хвостом".
На этом песня о первых мужчине и женщине прервалась, так как женщины
возмутились, а мужчины шумно выразили свое одобрение.
- "Йо-то-то-ви - сокращенное Ева, - запел Дик опять, грубо прижав к
себе Паолу и изображая дикаря. - Ио-то-то-ви у меня невелика. Но не бра-
ните ее за это. Виноваты кузнечик и дикая кошка. Я - Ай-Кут, первый че-
ловек, не браните меня за мой дурной вкус. Я был первым мужчиной и уви-
дел ее - первую женщину. Когда выбора нет, берешь то, что есть. Так было
с Адамом, - он выбрал Еву! Ио-то-то-ви была для меня единственной женщи-
ной на свете, - и я выбрал Ио-тото-ви".
Ивэн Грэхем, прислушиваясь к этой песне и не сводя глаз с руки Фор-
реста, властно обнимавшей Паолу, почувствовал какую-то боль и обиду; у
него даже мелькнула мысль, которую он тотчас с негодованием подавил:
"Дику Форресту везет, слишком везет".
- "Я - Ай-Кут, - распевал Дик. - Это моя жена, моя росинка, моя мед-
вяная роса. Я вам солгал. Ее отец и мать не кузнечик и не кошка. Это бы-
ли заря Сьерры и летний восточный ветер с гор. Они любили друг друга и
пили всю сладость земля и воздуха, пока из мглы, в которой они любили,
на листья вечнозеленого кустарника и мансаниты не упали капли медвяной
росы.
Ио-то-то-ви - моя медвяная роса. Внемлите мне! Я - Ай-Кут.
Ио-то-то-ви - моя жена, моя перепелка, моя лань, пьяная теплым дождем и
соками плодоносной земли. Она родилась из нежного света звезд и первых
лучей зари".
И вот, - добавил Форрест, заканчивая свою импровизацию и возвращаясь
к обычному тону, - если вы еще воображаете, что старый, милый, синеокий
Соломон лучше меня сочинил "Песнь Песней", подпишитесь немедленно на из-
дание моей.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Миссис Мэзон одна из первых попросила Паолу сыграть. Тогда Терренс
Мак-Фейн и Аарон Хэнкок разогнали веселую группу у рояля, а смущенный
Теодор Мэлкен был послан пригласить Паолу.
- Прошу вас сыграть для просвещения этого язычника "Размышления на
воде", - услышал Грэхем голос Терренса.
- А потом, пожалуйста, "Девушку с льняными косами", - попросил Хэн-
кок, которого назвали язычником. - Сейчас моя точка зрения блестяще
подтвердится. Этот дикий кельт проповедует идиотскую теорию музыки пе-
щерного человека и настолько туп, что еще считает себя сверхсовременным.
- А-а, Дебюсси! - засмеялась Паола. - Все еще спорите о нем? Да? Хо-
рошо, я доберусь и до него, только не знаю, с чего начать.
Дар-Хиал присоединился к трем мудрецам, усаживавшим Паолу за большой
концертный рояль, не казавшийся, впрочем, слишком большим в этой огром-
ной комнате. Но едва она уселась, как три мудреца скользнули прочь и за-
няли, видимо, свои любимые места. Молодой поэт растянулся на пушистой
медвежьей шкуре, шагах в сорока от рояля, и запустил обе руки в волосы.
Терренс и Аарон уютно, устроились на подушках широкого дивана под окном,
впрочем, так, чтобы иметь возможность подталкивать друг друга локтем,
когда тот или другой находил в исполнении Паолы оттенки, подтверждавшие
именно его понимание.
Девушки расположились живописными группами, по две и по три, на широ-
ких диванах и в глубоких креслах из дерева коа, кое-кто даже на ручках.
Ивэн Грэхем хотел было подойти к роялю, чтобы иметь честь переверты-
вать Паоле ноты, но вовремя заметил, что Дар-Хиал предупредил его. Нето-
ропливо и с любопытством окинул он взглядом комнату. Концертный рояль
стоял на возвышении в самом дальнем ее конце; низкая арка придавала ему
вид сцены. Шутки и смех сразу прекратились: видимо, маленькая хозяйка
Большого дома требовала, чтобы к ней относились, как к настоящей,
серьезной пианистке. Грэхем решил заранее, что ничего исключительного не
услышит.
Эрнестина, сидевшая рядом, наклонилась к нему и прошептала:
- Когда она хочет, она может всего добиться. А ведь она почти не ра-
ботает... Вы знаете, она училась у Лешетицкого и у мадам Карреньо, и у
нее до сих пор остался их стиль игры. И она играет совсем не поженски.
Вот послушайте!
Грэхем продолжал относиться скептически к ее игре, даже когда уверен-
ные руки Паолы забегали по клавишам и зазвучали пассажи и аккорды, про-
тив чистоты которых он ничего не мог возразить; как часто слышал он их у
пианистов, обладавших блестящей техникой и совершенно лишенных музы-
кальной выразительности! Он ждал услышать от нее все что угодно, но не
мужественную прелюдию Рахманинова, которую, по мнению Грэхема, мог хоро-
шо исполнять только мужчина.
С первых же двух тактов Паола уверенно, по-мужски, овладела роялем;
она словно поднимала его клавиатуру и поющие струны обеими руками, вкла-
дывая в свою игру зрелую силу и твердость. А затем, как это делали
только мужчины, соскользнула, или перекинулась - он не мог найти более
точного определения для этого перехода - в уверенно-чистое, несказанно
нежное анданте.
Она продолжала играть со спокойствием и силой, которых меньше всего
можно было ожидать от такой маленькой, хрупкой женщины; и он с удивлени-
ем смотрел сквозь полузакрытые веки на нее и на огромный рояль, которым
она владела так же, как владела собой и замыслом композитора. Прислуши-
ваясь к замирающим аккордам прелюдии, в которых еще жила, как далекое
эхо, только что прозвучавшая мощь, Грэхем вынужден был признать, что
удар у Паолы точен, чист и тверд.
В то время как Терренс и Аарон взволнованно спорили шепотом на своем
подоконнике, а Дар-Хиал искал для Паолы ноты, она взглянула на Дика, и
он начал один за другим гасить свет в матовых шарах под потолком, так
что в конце концов одна Паола осталась как бы среди оазиса мягкого све-
та, в котором особенно заметно поблескивало золото ее волос и золотое
шитье на платье.
Грэхем наблюдал, как высокая комната становится от набегающих теней
как будто еще выше. Она была длиной в восемьдесят футов и высотой в два
с половиной этажа. Точно хоры под потолком была перекинута галерея, с
которой свешивались шкуры диких зверей, домотканые покрывала, привезен-
ные из Окасаки и Эквадора, циновки с острова Океании, сплетенные женщи-
нами и выкрашенные растительными красками. И Грэхем понял, что напомина-
ет ему эта комната: праздничный зал в средневековом замке; и он вдруг
пожалел, что в ней нет длинного стола с оловянной посудой, солью в се-
ребряной солонке и огромных собак, дерущихся тут же из-за брошенных им
костей.
Позднее, когда Паола сыграла Дебюсси, чтобы дать Терренсу и Аарону
материал для новых споров, Грэхему удалось в течение нескольких волную-
щих минут поговорить с ней о музыке. И она обнаружила такое понимание
философии музыки, что Грэхем, сам того не замечая, принялся излагать, ей
свою любимую теорию.
- Итак, - закончил он, - понадобилось почти три тысячи лет, чтобы му-
зыка оказала свое истинное воздействие на душу западного человека. Де-
бюсси больше чем кто-либо из его предшественников достиг той высокой со-
зерцательной ясности, порождающей великие идеи, которая предощущалась,
скажем, во времена Пифагора...
Тут Паола прервала его, подозвав сражавшихся у окна Терренса и Ааро-
на.
- Ну и что же? - продолжал Терренс, когда оба подошли. - Попробуйте,
Аарон, попробуйте найти у Бергсона суждение о музыке более ясное, чем в
его "Философии смеха" [6], которая тоже, как известно, ясностью не отли-
чается.
- О, послушайте! - воскликнула Паола, и глаза ее заблестели. - У нас
появился новый пророк - мистер Грэхем. Он стоит вашей шпаги, обеих ваших
шпаг. Он согласен с вами, что музыка - это отдых от железа, крови и буд-
ничной прозы. Что слабые, чувствительные и возвышенные души бегут от тя-
желой и грубой земной жизни в сверхчувственный мир ритмов и звучаний...
- Атавизм! - фыркнул Аарон Хэнкок. - Пещерные люди, полуобезьяны и
все гнусные предки Терренса делали то же самое.
- Позвольте, - остановила его Паола. - Но ведь к этим выводам мистер
Грэхем пришел на основании собственных переживаний и умозаключений. А
кроме того, он коренным образом расходится с вашей точкой зрения, Аарон.
Он опирается на положение Патера: "Все искусства тяготеют к музыке..."
- Все это относится к предыстории, к химии микроорганизма, - опять
вмешался Аарон. - Все эти народные песни и синкопированные ритмы - прос-
тое реагирование клетки на световые волны солнечного луча. Терренс попа-
дает в заколдованный круг и сам сводит на нет свои заумные рассуждения.
А теперь послушайте, что я вам скажу...
- Да подождите же! - остановила его Паола. - Мистер Грэхем говорит,
что английский пуританизм сковал музыку - настоящую музыку - на многие
века...
- Верно... - согласился Терренс.
- И что Англия вернулась к эстетическому наслаждению музыкой только
через ритмы Мильтона и Шелли...
- Который был метафизиком, - прервал ее Аарон.
- Лирическим метафизиком, - тотчас же ввернул Терренс. - Это-то уж вы
должны признать, Аарон.
- А Суинберн? - спросил Аарон, очевидно, возвращаясь еще к одной теме
из давнишних споров.
- Аарон уверяет, что Оффенбах - предшественник Артура Сюлливена, -
вызывающе воскликнула Паола, - и что Обер - предшественник Оффенбаха. А
относительно Вагнера... Нет, спросите-ка его, спросите, что он думает о
Вагнере...
Она ускользнула, предоставив Грэхема его судьбе. А он не спускал с
нее глаз, любуясь пластичными движениями ее стройных колен, приподнимав-
ших тяжелые складки платья, когда она шла через всю комнату к миссис Мэ-
зон, чтобы устроить для нее партию в бридж; он едва мог заставить себя
вслушаться в то, что опять бубнил Терренс.
- Установлено, что все искусства Греции родились из духа музыки...
Много позднее, когда оба мудреца самозабвенно углубились в жаркий
