когда он, вложив столько миллионов в свои сельскохозяйственные предприя-
тия, вдруг передал все дело специалистам, поручив им вести и развивать
его дальше по намеченному плану, установил между ними взаимный надзор,
чтобы они не слишком зарывались, а затем купил себе билет на остров Таи-
ти и уехал, чтобы пожить как ему вздумается.
Изредка до опекунов доходили вести о нем. Он вдруг оказался вла-
дельцем и капитаном четырехмачтового угольщика, который шел под английс-
ким флагом и вез уголь из Ньюкасла. Они узнали об этом потому, что им
пришлось заплатить за покупку судна, а также потому, что имя Форреста,
хозяина судна, было упомянуто в газетах в связи с тем, что он спас жизнь
пассажирам с потерпевшего кораблекрушение "Ориона"; кроме того, они же
получили страховку, когда судно Форреста погибло почти со всей командой
во время свирепого урагана у берегов островов Фиджи. В 1896 году он ока-
зался в Клондайке. В 1897 году - на Камчатке, где заболел цингой. Затем
неожиданно появился под американским флагом на Филиппинах. Однажды - они
так и
- не узнали, как и почему, - он стал владельцем обветшавшего пасса-
жирского парохода, давно вычеркнутого из списков Ллойда и теперь плавав-
шего под флагом Сиама.
Время от времени между ними и Форрестом завязывалась деловая перепис-
ка, - он писал им из многих сказочных гаваней сказочных морей. Был и та-
кой случай, когда им пришлось ходатайствовать перед правительством шта-
та, чтобы оно оказало давление на Вашингтон и вызволило Дика из какой-то
запутанной истории в России; впрочем, о ней в печать не проникло ни од-
ной строчки, но она вызвала злорадное ликование во всех европейских ми-
нистерствах.
Потом они случайно узнали, что он лежит раненый в
Мэйфкинге; потом, что он перенес в Гваякиле желтую лихорадку и что
его судили в Нью-Йорке за безжалостное обращение с матросами в открытом
море. Газеты трижды печатали извещение о его смерти: один раз он будто
бы умер, сражаясь в Мексике, и два раза - казнен в Венесуэле. После всех
этих ложных слухов и тревог опекуны решили больше не волноваться; они
уже спокойно принимали вести о том, что он будто бы переплыл Желтое море
на сампане, и что он умер от бери-бери, и что в числе русских военноп-
ленных взят японцами под Мукденом и теперь" находится в японской военной
тюрьме...
Только раз еще вызвал он их волнение, когда, верный своему обещанию,
нагулявшись по свету, вернулся домой и привез с собой жену. Ему было
тогда тридцать лет, он женился на ней, по его словам, несколько лет на-
зад, и, как потом оказалось, все три опекуна знали ее раньше. Ее отец
потерял все свое состояние после нашумевшей катастрофы в рудниках
Лос-Кокос в Чихуахуа, когда правительство изъяло серебро из обращения.
Мистер Слокум тоже потерял тогда восемьсот тысяч. Мистер Дэвидсон выка-
чал миллион из "Последней заявки" - высохшего русла реки в Амадорском
округе, а отец ее - восемь миллионов. Мистер Крокетт еще юношей "выскре-
бал" с ее отцом дно реки Мерсед, был его шафером, когда он женился на ее
матери, и в Грантс-Пассе играл в покер с ним и с лейтенантом Грантом
[4]: запад знал тогда об этом человеке лишь то, что он успешно сражается
с индейцами и очень плохо играет в покер.
А теперь Дик Форрест женился на дочери Филиппа Дестена! Тут нечего
было желать ему счастья. Тут можно было, наоборот, только доказывать,
что он еще не понимает, какое счастье ему послала судьба. Опекуны прос-
тили Дику все его грехи и безрассудства. Женился он удачно и наконец-то
поступил вполне благоразумно. Мало того, он поступил гениально. Паола
Дестен! Дочь Филиппа Дестена! Кровь Дестенов! Союз Дестенов и Форрестов!
Это искупало все! И престарелые товарищи Форреста и Дестена, некогда пе-
режившие с ними, теперь уже ушедшими, золотые дни прошлого, заговорили с
Диком даже сурово. Они напомнили ему о высокой ценности доставшегося ему
сокровища, об обязательствах, которые на него накладывает такой брак, и
обо всех прекрасных традициях и добродетелях Дестенов и Форрестов; они
наговорили ему столько, что в конце концов Дик рассмеялся и прервал их,
заявив, что они рассуждают, как коннозаводчики или чудаки, помешанные на
евгенике. И это была чистейшая правда, хотя им такое заявление и не дос-
тавило удовольствия.
Достаточно было того, что он женился на девушке из рода Дестенов, и
они одобрили и план Большого дома и все связанные с этим сметы. Благода-
ря Паоле Дестен они на этот раз признали, что его траты благоразумны и
целесообразны. Что же до его сельскохозяйственных затей, то, поскольку
рудники "Группы Харвест." процветают, - пусть забавляется! Он имел пол-
ное право разрешить себе кое-какие причуды.
Все же мистер Слокум заявил:
- Платить двадцать пять тысяч за рабочего жеребца - это безумие. По-
тому что рабочая лошадь - это рабочая лошадь. Я еще понимаю, если бы вы
купили скакового жеребца...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В это время как Дик Форрест просматривал выпущенную штатом Айова бро-
шюру о свиной холере, с дальнего конца двора в открытое окно стали доно-
ситься звуки, говорившие о пробуждении той, которая смеялась в рамке над
его постелью и всего лишь несколько часов тому назад оставила на полу
его спальни свой розовый кружевной чепчик, подобранный заботливым слу-
гой.
Дик слышал ее голос, ибо просыпалась она с песней, точно птичка. Она
пела, и ее звонкие трели вырывались то из одного, то из другого окна и
звучали по всему ее длинному флигелю. Он услышал затем ее голос в садике
посреди двора, но она вдруг прекратила пение, чтобы побранить своего
щенка колли", соблазнившегося мелькавшими в бассейне фонтана японскими
оранжевокрасными веерохвостками с пестрыми плавниками.
Форрест обрадовался пробуждению жены; это удовольствие было для него
всегда новым, и хотя он сам вставал много раньше. Большой дом казался
ему не совсем проснувшимся, пока через двор не доносилась утренняя песнь
Паолы.
Но, испытав радость от ее пробуждения. Дик, как обычно, тут же забыл
о жене, - его поглотили дела. Он снова погрузился в цифровые данные о
вспышке свиной холеры в Айове, и Паола исчезла из его сознания.
- С добрым утром, веселый Дик! - приветствовал его через некоторое
время всегда сладостный для его слуха голос, и Паола впорхнула к нему в
легком утреннем кимоно, стройная и живая, обвила его шею рукой и уселась
на услужливо подставленное им колено. Форрест прижал ее к себе, показы-
вая, что весьма дорожит ее присутствием и близостью, хотя его взгляд еще
с полминуты не отрывался от выводов, сделанных профессором Кенили отно-
сительно свиной холеры и опытов, произведенных на ферме Саймона Джонса в
Вашингтоне, штат Айова.
- Вот вы как! - возмутилась она. - Вам слишком везет, сударь! Вы пре-
сытились счастьем! К вам пришла ваша жена, ваш мальчик, ваша "маленькая
гордая луна", а вы ей даже не сказали: "С добрым утром, милый мальчик,
был ли ваш сон тих и сладок?"
Дик оторвался от цифр, приведенных профессором Кенили, крепко прижал
к себе жену, поцеловал ее, но указательным пальцем правой руки упорно
придерживал нужное место в брошюре.
Однако после ее слов он уже не спросил, как хотел раньше, хорошо ли
она спала после того, как оставила свой чепчик возле его постели. Он
захлопнул брошюру, продолжая придерживать пальцем страницу, и обеими ру-
ками обнял Паолу.
- О! О! Послушай! - закричала она вдруг. - Слышишь?
В открытые окна доносились певучие зовы перепелов.
Затрепетав, она прижалась к нему, - ее радовали эти мелодичные звуки.
- Начинается токование, - сказал он.
- Значит, весна! - воскликнула Паола.
- И знак, что будет хорошая погода.
- И любовь!
- Да, и птицы будут вить гнезда, нести яйца, - засмеялся Дик.
- Никогда я так не чувствовал плодородие мира, как сегодня, - продол-
жал он. - Леди Айлтон принесла одиннадцать поросят. Ангорских коз тоже
сегодня пригнали с гор, им пора котиться. Ты бы видела их! И дикие кана-
рейки бог знает сколько времени обсуждают во дворе свои брачные дела:
можно подумать, что какой-нибудь поклонник свободной любви пытается раз-
рушить их мирное единобрачие, проповедуя всякие модные теории. Удиви-
тельно, как это их диспуты не мешали тебе спать. Вот они начали снова...
Что они - выражают сочувствие или бунтуют?
Опять послышалось трепетное, тонкое щебетание канареек, но взволно-
ванное и переходящее в пронзительный писк. Паола и Дик слушали их с вос-
хищением, как вдруг в этот хор крошечных золотистых любовников, с вне-
запностью судьбы, мгновенно заглушив его и поглотив, ворвался другой
звук, не менее дикий, певучий и страстный, но потрясающий своей мощью и
широтой.
Мужчина и женщина тотчас устремили жадные взоры через застекленные
двери на дорожку, обсаженную сиренью, и, затаив дыхание, ждали, когда на
ней появится огромный жеребец, - ибо это он трубил свой любовный призыв.
Все еще невидимый, он затрубил вторично, и Дик сказал:
- Я спою тебе песню, моя гордая луна. Не я сложил ее. Это песнь наше-
го Горца. Это он ее трубит. Слышишь, опять! И вот что он поет: "Внемлите
мне! Я - Эрос. Я попираю холмы, моим голосом полны широкие долины. Кобы-
лицы на мирных пастбищах слышат меня и вздрагивают, ибо они знают мой
голос. Травы становятся все пышнее и выше, земля жирна, и деревья полны
соков. Это весна. Весна - моя. Я царь в моем царстве весны. Кобылицы
помнят мой голос, ведь он жил до них в крови их матерей. Внемлите мне! Я
- Эрос. Я попираю холмы; и, словно герольды, долины разносят мое ржание,
возвещая мой приход".
Паола теснее прижалась к мужу, и он крепче обнял ее; она коснулась
губами его лба. Оба смотрели на дорогу, на которой вдруг, как величест-
венное и прекрасное видение, появился Горец. Сидевший на его спине чело-
век казался до смешного маленьким; глаза Горца, подернутые, как обычно у
породистых жеребцов, синеватым блеском, горели страстью; он то опускал
голову и, роняя пену, терся вздрагивавшими от волнения губами о шелко-
вистые колени, то закидывал ее и, сотрясая воздух, бросал в небо свой
властный призыв.
И, почти как эхо, издалека донеслось в ответ певучее, нежное ржание.
- Это Принцесса, - прошептала Паола.
Снова Горец протрубил свой призыв, и Дик, вторя ему, запел:
- "Внемлите мне! Я - Эрос! Я попираю холмы..."
И вдруг Паола, сжатая кольцом его ласковых рук, ощутила вспышку рев-
ности к великолепному животному, которым он так любовался. Но вспышка
тут же погасла, и, чувствуя себя виноватой, она весело воскликнула:
- А теперь. Багряное Облако, спой про желудь!
Дик, уже снова увлеченный брошюрой, рассеянно посмотрел на Паолу, за-
тем опомнился и с тем же веселым азартом запел:
Желуди падают с неба!
Я сажаю маленький желудь в долине!
Я сажаю большой желудь в долине!
Я расту, я - желудь темного дуба, я расту, расту!
Пока он пел, Паола сидела, крепко прижавшись к нему, но, когда он
кончил, почувствовала нетерпеливое движение его руки, все еще державшей
брошюру о свиньях, и заметила быстрый взгляд, невольно скользнувший по
циферблату часов на письменном столе: они показывали 11.25. И снова она
попыталась удержать его, и опять в ее словах невольно прозвучал мягкий
упрек.
- Ты странное, удивительное создание. Багряное Облако, - медленно
проговорила она. - Иногда мне кажется, что ты в самом деле Багряное Об-
лако - сажаешь свои желуди, а потом славишь первобытную радость труда. А
иногда ты представляешься мне ультрасовременным человеком, последним
словом в царстве двуногих, мужчиной, для которого статистические таблицы
- это целая Троянская война, вооруженным пробирками и шприцами, при по-
мощи которых он, как гладиатор, борется с разными таинственными микроор-
ганизмами. Минутами я готова даже признать, что тебе следовало бы носить
