ми мне было некогда. Поверьте, Саксон, хоть я и не всегда вел себя безу-
коризненно, - вы понимаете, про что я говорю, - все же я ни одной девуш-
ке еще не объяснился в любви. Не было основания.
- Но ведь девушки все равно вас любили, - поддразнила она его, хотя
сердце ее радостно затрепетало от этого признания чистой и нетронутой
души.
Он повернулся к лошадям.
- И не одна и не две, а очень, очень многие, - настаивала она.
Он все еще не отвечал.
- Разве не правда?
- Может быть, и правда, да не моя вина, - медленно проговорил он. -
Если им хотелось строить мне глазки, так я тут при чем? Но и я волен был
сторониться их, верно? Вы не представляете себе, Саксон, как женщины бе-
гают за боксерами. Иной раз мне казалось, что у всех у них - и у женщин
и у девушек - нет ни на столечко стыда, обыкновенного женского стыда. И
я вовсе не избегал их, нет, но я и не гонялся за ними. Дурак тот мужчи-
на, который из-за них страдает.
- Может, вы просто не способны любить? - заметила она.
- Может быть, - последовал ответ, повергший ее в уныние. - Во всяком
случае я не могу себе представить, чтобы полюбил девушку, которая сама
мне вешается на шею. Это хорошо для мальчишек, а настоящему мужчине не
нравится, когда женщина за ним бегает.
- Моя мать всегда говорила, что выше любви нет ничего на свете, - за-
метила Саксон. - И она писала стихи о любви. Некоторые из них были напе-
чатаны в газете "Меркурий в Сан-Хосе".
- А как вы смотрите на любовь?
- О, я не знаю... - уклончиво отвечала она, глядя ему в глаза с нето-
ропливой усмешкой. - Но в такой день, как сегодня, мне кажется, что жить
на свете - очень хорошо!
- Несомненно, - поспешно добавил он. - И еще когда такая прогулка...
В час Билл свернул с дороги и остановился на лесной полянке.
- Теперь мы закусим, - сказал он. - Я решил, что будет приятнее по-
завтракать вдвоем в лесу, чем заезжать в какой-нибудь деревенский трак-
тир. Здесь мы можем расположиться удобно и спокойно, и я прежде всего
распрягу лошадей. Спешить нам некуда. А вы займитесь завтраком, выньте
все из корзинки и разложите на фартуке от экипажа.
Саксон принялась распаковывать корзину и ужаснулась расточительности
Билла. Она извлекла оттуда множество всяких припасов: груду сандвичей с
ветчиной и цыплятами, салат из крабов, крутые яйца, свежий студень, мас-
лины и пикули, швейцарский сыр, соленый миндаль, апельсины и бананы и
несколько бутылок пива. Ее смутило и разнообразие закусок и их обилие;
казалось, Билл задался целью опустошить целый гастрономический магазин.
- Ну зачем вы истратили столько денег? - упрекнула его Саксон, когда
он опустился на траву рядом с ней. - Этим можно артель каменщиков накор-
мить.
- Уж очень все вкусные вещи... верно?
- Ну конечно, - успокоила она его, - только уж очень много, вот в чем
беда.
- Тогда все в порядке, - заявил он. - Не люблю, когда в обрез.
Возьмите немного пива, промочить горло с дороги. Кстати, осторожнее со
стаканами - придется их вернуть.
Когда они позавтракали, Билл лег на спину, закурил папиросу и стал
расспрашивать Саксон о ее детстве и юности. Она рассказала про жизнь у
брата, - она платит ему четыре с половиной доллара в неделю за свое со-
держание. Пятнадцати лет она окончила школу и поступила на джутовую фаб-
рику, на четыре доллара в неделю, из которых три приходилось отдавать
Саре.
- А тот трактирщик, помните? - спросил Билл. - Почему он взял вас на
воспитание?
Саксон пожала плечами.
- Право, не знаю. Может быть, оттого, что всем моим родственникам
плохо жилось. Едва на жизнь хватало. Кэди - трактирщик, он был солдатом
в роте отца и клялся именем "капитана Кита" - так они его прозвали. Отец
не дал хирургам отрезать Кэди ногу, когда его ранили во время войны, и
тот навсегда сохранил благодарность к своему старому командиру. Гостини-
ца и бар давали ему хороший доход, и я потом узнала, что он нам очень
много помогал, платил врачам и похоронил мою мать рядом с отцом. Я долж-
на была, по желанию мамы, поехать к дяде Виллу, но в Вентурских горах,
где находилось его ранчо, произошли беспорядки и были даже убитые. Все
вышло из-за гуртовщиков и каких-то там изгородей. Дядя долго просидел в
тюрьме, а когда он вышел, ранчо его было продано с молотка по иску адво-
катов. Он был тогда уже стариком - нищий, с больной женой на руках; и
ему пришлось поступить ночным сторожем за сорок долларов в месяц. Поэто-
му он ничем не мог мне помочь, и меня взял Кэди.
Кэди был очень хороший человек, хоть и трактирщик.
Жена у него была рослая, красивая такая... Правда, вела она себя не
совсем хорошо... Так я потом слышала. Но ко мне она относилась прекрас-
но, потому мне дела нет до того, что про нее рассказывали, - даже если
это и верно. От нее я видела только хорошее. После смерти мужа она сов-
сем сбилась с пути, вот я и попала в сиротский приют. Жилось мне там
очень неважно, однако я пробыла в нем три года. А тут Том женился, полу-
чил постоянную работу и взял меня к себе. И вот с тех пор я у него и
почти все время работаю.
Она устремила вдаль печальный взгляд и остановила его на какой-то из-
городи, поднимавшейся среди цветущих маков. Билл все еще лежал на траве,
с удовольствием разглядывая снизу вверх чуть заостренный овал ее
женственного личика; наконец, он неторопливо коснулся ее и прошептал:
- Бедная детка! При этом его рука ласково обхватила запястье ее обна-
женной до локтя руки; и когда, опустив глаза, она посмотрела на него, то
прочла на его лице удивление и радость.
- Какая у вас прохладная кожа, - заметил он, - а я всегда горячий.
Троньте-ка.
Его рука была теплая и влажная, и она заметила у него на лбу и на
чисто выбритой верхней "губе мелкие, как бисер, капельки пота.
- Ой, да вы весь мокрый! Она склонилась над ним и отерла своим плат-
ком сначала его лоб и губы, а затем и ладони.
- Я, верно, дышу через кожу, - засмеялся он. - Наши умники в гимнас-
тических школах и тренировочных лагерях уверяют, что это признак здо-
ровья. Но сегодня я почему-то потею больше, чем обычно. Чудно, правда?
Чтобы вытереть ему ладони, ей пришлось снять его руку со своей, но,
как только она кончила, пальцы Билла опять легли на прежнее место.
- Нет, на самом деле у вас замечательно прохладная кожа, - повторил
он, опять удивившись. - Неясная, как бархат, и гладкая, как шелк...
очень приятно.
Рука его осторожно скользнула от кисти к локтю и, возвращаясь, замер-
ла на полпути. Охваченная сладкой истомой и утомленная этим долгим сол-
нечным днем, она призналась себе, что ее волнуют его прикосновения, и в
полудремоте решила, что этого человека она могла бы полюбить - его руки
и все...
- Ну вот, всю свежесть я себе забрал, - сказал он, не глядя на нее,
но она видела лукавую улыбку, тронувшую его губы. - Теперь согрею ла-
донь.
Он нежно скользнул рукой по ее руке, она же, глядя вниз, на его губы,
невольно вспомнила странное и волнующее ощущение от его первого поцелуя.
- Ну говорите, продолжайте, - попросил он после нескольких восхити-
тельных минут молчания. - Я люблю смотреть на ваши губы, когда вы гово-
рите; это очень смешно, но каждое их движение похоже на легкий поцелуй.
Ей так не хотелось нарушать это настроение, однако она сказала:
- Боюсь, вам не понравится то, что я скажу.
- Скажите, - настаивал он, - вы не можете сказать ничего, что бы мне
не понравилось.
- Ну, слушайте: вон там, под изгородью, растет красный мак, мне очень
хочется сорвать его. А потом... пора возвращаться.
- Я проиграл, - засмеялся он. - А все-таки вы послали в воздух двад-
цать пять поцелуев. Я сосчитал. И знаете - что? Спойте-ка "Когда кончит-
ся жатва"... А пока вы будете петь, дайте мне подержать вашу другую
прохладную руку. Тогда и поедем.
Она запела, глядя в его глаза, а он смотрел на ее губы. Когда она
кончила, то тихонько сняла его руки со своих и встала. Он хотел было
пойти к лошадям, но она протянула ему свою верхнюю кофточку. Несмотря на
самостоятельность, естественную для девушки, которая сама зарабатывает
себе кусок хлеба, она очень ценила в мужчинах внимание и предупреди-
тельность; кроме того, она еще с детства помнила рассказы жен первых
американских пионеров о галантности и рыцарских нравах приехавших в Ка-
лифорнию испано-калифорнийских кабальеро былых времен.
Солнце уже заходило, когда, описав большой круг к юго-востоку, они
перевалили через холмы Контра-Коста и начали спускаться по пологому
склону, мимо Редвудского пика в Фрутвэйл. Внизу под ними простиралась до
моря плоская равнина с шахматной доской полей и разбросанными там и сям
городками: Элм-Хэрст, Сан-Леандро, Хейуордс. На западе дымы Окленда за-
тянули горизонт туманной пеленой, а дальше, по ту сторону залива, уже
загорались первые огни Сан-Франциско.
Но вот спустился мрак, и Биллом овладела странная молчаливость. Он на
целых полчаса как будто совсем забыл о существовании Саксон и вспомнил о
ней только раз, чтобы плотнее закутать фартуком ноги себе и ей, так как
подул холодный вечерний ветер. Саксон раз десять была готова прервать
молчание и спросить: "О чем вы думаете? ", но почему-то все не решалась.
Она сидела к нему очень близко, почти прижавшись. Их тела грели друг
друга, и она испытывала чувство блаженного покоя.
- Слушайте, Саксон, - вдруг сказал он. - Незачем дольше молчать. Весь
день, с самого завтрака, это вертится у меня на языке. А почему бы нам
не пожениться?
Охваченная тихой радостью, Саксон поняла, что он говорит серьезно.
Однако чутье подсказало ей, что лучше помедлить, не соглашаться сразу,
пусть он добивается ее, пусть она станет для него еще желаннее, еще до-
роже. Кроме того, он задел ее женскую мечтательность и гордость. Она ни-
когда не представляла себе, что человек, которому она отдаст себя, сде-
лает ей предложение так спокойно и трезво. Эта простота и прямолиней-
ность почти оскорбили ее. С другой стороны, только теперь, когда он
вдруг стал для нее доступен, она поняла, до какой степени он дорог ей.
- Ну, скажите же что-нибудь, Саксон. Да или нет, вы должны мне отве-
тить. Имейте в виду, что я люблю вас. Я черт знает как сильно люблю вас,
Саксон. И это наверно так, раз я прошу вас выйти за меня, я еще ни одной
девушке этого не предлагал.
Вновь наступило молчание, и Саксон поймала себя на том, что всецело
отдается ощущению волнующего тепла под фартуком экипажа, где их колени
соприкасались. Когда она поняла, куда ведут эти мысли, она виновато пок-
раснела в темноте.
- Сколько вам лет. Билли? - спросила она с той внезапной расхолажива-
ющей трезвостью, с какой было сделано и его предложение.
- Двадцать два, - ответил он.
- А мне двадцать четыре.
- Разве я не знаю! Вы сказали, сколько вам было, когда вы вышли из
приюта, сколько времени проработали на фабриках, на консервном заводе, в
прачечной... Что ж, вы думаете, я считать не умею? Конечно, я мог отга-
дать, сколько вам лет, и чуть ли не день вашего рождения.
- А все-таки факт остается фактом - я на два года старше вас.
- Ну и что же? Если бы это имело какое-нибудь значение, я не любил бы
вас, - верно? Ваша мать была совершенно права: очень много значит в жиз-
ни любовь. В этом все дело. Разве вы не видите? Я вас люблю и хочу, что-
бы вы были моей. Ведь это же естественно. Когда я имею дело с лошадьми,
с собаками, да и с людьми, я вижу, что все, что естественно, правильно и
хорошо. Тут уж ничего не поделаешь. Саксон, вы мне нужны, и, надеюсь, я
вам тоже. Может быть, у меня не такие нежные руки, как у разных там бух-
галтеров да приказчиков, но эти руки будут работать для вас и защищать
вас черт знает как. А главное, Саксон, они будут вас любить.
