говоря, намочи опять полотенце, положи ей на голову и посмотри, как она
к этому отнесется.
Том был человек мягкий и покладистый. Но, как большинство жителей За-
пада, он не привык и не умел выражать свои чувства. Он кивнул, повернул-
ся к двери и нерешительно остановился. Во взгляде, который он бросил на
Саксон, была и благодарность и братская любовь. Она это почувствовала и
так и потянулась к нему.
- Ничего, ничего, все хорошо! - поспешила она его успокоить.
Том отрицательно покачал головой.
- Нет, не хорошо! Стыдно, гадко, а не хорошо! - Он повел плечами. -
Мне не за себя, а за тебя горько... Ведь ты, сестренка, только начинаешь
жить. Молодые годы пройдут так быстро, что и опомниться не успеешь. Вот
у тебя уже и день испорчен. Постарайся как можно скорее забыть все это,
удирай отсюда со своим приятелем и хорошенько повеселись. - Уже взявшись
за дверную ручку, он опять остановился. Лицо его было мрачно. - Черт!
Подумать только! Ведь и мы с Сарой когда-то уезжали кататься на целый
день! И у нее, наверно, тоже было три пары туфель! Даже не верится!
В своей комнате Саксон, кончая одеваться, влезла на стул, чтобы пос-
мотреть в маленькое стенное зеркальце, как на ней сидит полотняная юбка;
эту юбку и жакетку она купила готовыми, сама переделала и даже простро-
чила двойные швы, чтобы придать костюму такой вид, словно он от портно-
го. Все еще стоя на стуле, она уверенным движением поправила складки и
подтянула юбку. Нет, теперь все хорошо. Понравились ей и ее стройные ло-
дыжки над открытыми кожаными туфлями и мягкие, но сильные линии икр, об-
тянутых новенькими бумажными коричневыми чулками.
Соскочив со стула, она надела, приколов шляпной булавкой, плоскую бе-
лую соломенную шляпу с коричневой лентой, под цвет кушака, потом свирепо
растерла себе щеки, чтобы вернуть тот румянец, который исчез из-за исто-
рии с Сарой, и задержалась еще на минуту, натягивая свои нитяные перчат-
ки: в модном отделе воскресного приложения к газете она прочла, что ни
одна уважающая себя дама не надевает перчаток на улице.
Решительно встряхнувшись, она прошла через гостиную, мимо Сариной
спальни, откуда сквозь тонкую перегородку доносились тяжелые вздохи и
жалобные всхлипывания, и вынуждена была сделать огромное усилие, чтобы
щеки ее опять не побледнели и блеск в глазах не померк. И это ей уда-
лось. Глядя на сияющее, жизнерадостное молодое создание, так легко сбе-
жавшее к нему с крыльца, Билл никогда бы не поверил, что девушка сейчас
только выдержала мучительную сцену с полубезумной истеричкой. Она же бы-
ла поражена его освещенной солнцем белокурой красотой. Щеки с гладкой,
как у девушки, кожей были чуть тронуты легким румянцем; синева глаз была
темнее обычного, а короткие кудрявые волосы больше чем когда-либо напо-
минали бледное золото. Никогда он не казался ей таким царственно-юным.
Здороваясь, он ей улыбнулся, между алыми губами медленно сверкнула бе-
лизна зубов, - и она опять почувствовала в этой улыбке обещание покоя и
отдыха. Саксон еще находилась под впечатлением полубезумных выкриков не-
вестки, и несокрушимое спокойствие Билла подействовало на нее особенно
благотворно; она невольно рассмеялась про себя, вспомнив его уверения,
будто бы у него бешеный нрав.
Ей и прежде приходилось кататься, но всегда в одноконном тяжелом, не-
уклюжем экипаже, нанятом на извозчичьем дворе и рассчитанном главным об-
разом на прочность. А тут она увидела пару красивых лошадок, которые по-
матывали головами и от нетерпения едва стояли на месте, и каждый золо-
тистый блик на их гнедых шелковистых спинах как бы говорил о том, что
они за всю свою молодую и славную жизнь никогда еще не отдавались внай-
мы. Их разделяло до смешного тонкое дышло, и вся их сбруя казалась лег-
кой и хрупкой. А Билл, точно по праву, как будто являясь главной и не-
отъемлемой частью всей этой упряжки, сидел в узкой, изящной, до блеска
начищенной коляске на резиновом ходу с высокими желтыми колесами, - та-
кой сильный и ловкий, такой бесконечно не похожий на молодых людей, ко-
торые возили ее кататься на старых, нескладных клячах. Он держал вожжи в
одной руке и уговаривал молодых нервных лошадок своим негромким спокой-
ным голосом, в котором были и ласка и твердость; и они подчинялись его
воле и внутренней силе.
Однако времени терять было нечего. Зорким женским взглядом Саксон
окинула улицу, и женское чутье не обмануло ее: она увидела, что со всех
сторон сбежалась не только любопытная детвора - из окон и дверей высовы-
вались лица взрослых, открывались ставни, откидывались занавески. Сво-
бодной рукой Билл отстегнул фартук и помог ей сесть рядом с ним. Роскош-
ное, на пружинах, сиденье с высокой спинкой, обитое темной кожей, оказа-
лось чрезвычайно удобным; но еще приятнее была близость ее спутника, его
сильного тела, полного спокойной уверенности.
- Ну как - нравятся они вам? - спросил он, забирая вожжи в обе руки и
пуская лошадей, которые сразу стремительно взяли с места, - Это ведь хо-
зяйские. Таких не наймешь. Он мне дает их иногда для проездки. Если их
время от времени не объезжать, так потом и не справишься. Посмотрите на
Короля, вон того, - видите какой аллюр! Шикарный! Да? Но другой все-таки
лучше. Его зовут Принц. Пришлось его взять на мундштук, а то не удер-
жишь. Ах ты! Озоруешь? Видели, Саксон? Вот это лошади! Это лошади!
Им вслед понеслись восторженные возгласы соседских ребят, и Саксон с
глубоким и радостным вздохом подумала, что ее счастливый день, наконец,
начался.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
- Я ничего не понимаю в лошадях, - сказала Саксон. - Ни разу в жизни
не ездила верхом, а если и приходилось править, то всегда какими-то хро-
мыми клячами, которые едва ноги переставляют. Но я лошадей не боюсь. Я
их ужасно люблю, - по-моему, это у меня врожденное.
Билл бросил на нее довольный и восхищенный взгляд.
- Это хорошо. Вот это я в женщине люблю - смелость! Мне случалось ка-
тать таких девушек, что, поверьте, тошно становилось. Ах, как они меня
сердили! Нервничают, дрожат, пищат, трясутся!.. Верно, они и ездили-то
не ради катанья, а из-за меня. А мне нравится девушка, которая любит ло-
шадей и не боится... Вот вы такая, Саксон, даю слово. С вами я могу бол-
тать без конца. А с другими - тощища. Молчу, словно в рот воды набрал.
Они ничего не знают и не понимают, все время трусят... Ну, мне кажется,
вы понимаете, что я имею в виду...
- Я думаю, - сказала она, - что любовь к лошадям - это врожденное.
Может, мне так кажется оттого, что я постоянно вспоминаю об отце, как он
сидел на своей чалой лошади. Ну в общем, я их люблю. Когда я была ребен-
ком, я постоянно рисовала их. И мать меня в этом поощряла. У меня сохра-
нилась целая тетрадка таких рисунков. И знаете. Билли, я очень часто ви-
жу во сне, что у меня есть лошадь, моя собственная. А сколько раз я ви-
дела, что еду верхом или правлю!
- Я вам дам править немного погодя, когда они успокоятся; теперь вы
их не удержите. Возьмитесь-ка за вожжи впереди меня и держите крепче.
Чувствуете? Конечно, чувствуете! И это еще что! Я боюсь пустить вас пра-
вить - уж: очень в вас мало весу.
Ее глаза засияли, когда она ощутила в тугих, напряженных вожаках жи-
вую силу прекрасных животных, и Билл, глядя на нее, тоже сиял, разделяя
ее восхищение.
- Какой толк в женщине, если она не может быть для мужчины товарищем?
- воскликнул он.
- Нам всегда лучше всего с теми, кто любит то же, что и мы, - рассу-
дительно откликнулась она, втайне радуясь тому, что между ними действи-
тельно так много общего.
- Знаете, Саксон, сколько раз мне приходилось драться добросовестно,
не щадя себя, чтобы победить, перед толпой зрителей - спившихся, проку-
ренных насквозь, еле живых мозгляков! От одного их вида меня тошнило! И
эта мразь, которая не вынесла бы и одного удара в подбородок или под ло-
жечку, подстрекала меня и требовала крови. Заметьте - крови, - а у самих
и рыбьей-то нет в жилах! Даю слово, я предпочел бы выйти в бой перед од-
ним зрителем, - хотя бы перед вами, - только пусть это будет кто-нибудь,
кто мне приятен. Тогда бы я гордился. Но драться перед этими слабоумными
болванами, перед этими слизняками, и чтобы они аплодировали мне? Мне?..
Неужели вы осудите меня за то, что я покончил с этим грязным делом? Да я
бы охотнее выступал перед старыми заезженными клячами, которым место
только на свалке, чем перед этой мразью, ведь у нее и в жилах-то не
кровь, а мутная вода с Контра-Косты в пору дождей.
- Я... я не думала, что бокс... такая вещь, - сказала Саксон упавшим
голосом и, невольно выпустив вожаки, опять откинулась на спинку сиденья.
- Не бокс, а публика, которая на него смотрит, - вдруг возразил он
ревниво. - Конечно, бокс может повредить здоровью молодого человека,
постепенно отнять у него силы и прочее. Но меня больше всего возмущают
эти болваны в публике. Даже их восторг и их похвала унизительны. Понима-
ете? Это меня роняет. Представьте себе, что этакий пьяный дохляк, кото-
рый больной кошки боится и не достоин даже пальто подать порядочному че-
ловеку, становится на дыбы, орет и подзуживает меня - меня!.. Ха-ха!
Посмотрите-ка, что он делает! Вот шельма!
Большой бульдог, крадучись перебиравшийся через улицу, прошел слишком
близко от Принца, и Принц вдруг оскалил зубы, опустил голову и натянул
вожжи, стараясь схватить собаку.
- Вот он - настоящий храбрец, наш Принц, - сказал Билл, - и у него
все естественно. Он старается куснуть собаку вовсе не потому, что ка-
кой-то бездельник его на пса натравил, - он поступает так по собственно-
му побуждению. И это правильно. Это хорошо. Потому что естественно. Но
на ринге, перед публикой - нет, бог с ними, Саксон!..
И Саксон, поглядывавшая на него сбоку и наблюдавшая, как он уверенно
правит лошадьми, проезжая в это воскресное утро по улицам, и как осадил
их, когда им попались по пути два мальчика в детской повозке, - Саксон
вдруг почувствовала в нем скрытые глубины и порывы, мощное и плени-
тельное сочетание пылкого темперамента и затаенных страстей с далекой и
суровой, как звезды, печалью; первобытной дикости, смелой, как у волка,
и прекрасной, как у породистой лошади, с гневом карающего ангела и с ка-
кой-то неистощимой вневозрастной юностью, полной огня и жизни. Она была
испугана и потрясена, по-женски рвалась к нему через все эти пропасти,
ибо сердце ее и объятия жаждали его, и она невольно шептала, отзываясь
на это чувство всеми струнами своей души: "Милый... милый!"
- И знаете, Саксон, - продолжал он прерванный разговор, - я иногда
так их ненавидел, что мне хотелось перепрыгнуть через канаты, ворваться
в эту толпу, надавать им по шее. Я бы им показал, что такое бокс! Был
такой вечер, когда мы дрались с Биллом Мэрфи. Ах, если бы вы знали его!
Это мой друг. Самый чудесный и веселый парень, когда-либо выходивший на
ринг! Мы вместе учились в школе, вместе росли. Его победы были моими по-
бедами. Его неудачи - моими неудачами. Оба мы увлекались боксом. Нас вы-
пускали друг против друга, и не раз. Дважды мы кончали вничью; потом раз
победил он, другой раз - я. И вот мы вышли в пятый раз. Вы понимаете - в
пятый раз должны бороться два человека, которые любят друг друга. Он на
три года старше меня. У него есть жена и двое-трое ребят, я их тоже
знаю. И он мой друг. Вы представляете себе?
Я на десять фунтов тяжелее его, но для тяжеловесов это неважно. Я
лучше чувствую время и дистанцию. И лучше веду нападение. Но он сообра-
зительнее и проворнее меня. Я никогда не отличался проворством. И оба мы
одинаково работаем и левой и правой, и у обоих сильный удар. Я знаю его
удары, а он мои, и мы друг друга уважаем. У нас равные шансы: две схват-
ки вничью и по одной победе. У меня - говорю по чести - никакого пред-
чувствия, кто победит, - словом, мы равны!
