я счастлив, что дожил до встречи с нею, и был бы рад умереть за нее. Это
пылкое, страстное, нежное, благородное существо - королева, да и только.
И королева, которая слышала его слова и видела его восторженное лицо,
улыбнулась горделиво и неясно: какого любящего мужа обрела она.
- Ну, а дама... мм... отвечала тебе взаимностью? - спросил Пасмор.
Королева увидела, как Френсис многозначительно кивнул.
- Она любит меня так же, как я люблю ее, - серьезно ответил он. - Это
я знаю наверное. - Он вдруг поднялся со своего кресла. - Подожди, я сей-
час покажу тебе ее.
Френсис направился к двери, а королева, несказанно обрадованная приз-
нанием мужа, мгновенно шмыгнула в соседнюю роскошную комнату непонятного
назначения, которую горничная называла гостиной. Она с поистине детским
волнением представляла себе, как удивится Френсис, не найдя ее в посте-
ли, и лукаво смотрела ему вслед. А он взбежал по широкой мраморной лест-
нице и через минуту вернулся. Сердце королевы слегка сжалось, когда она
заметила, что он не проявляет никакого беспокойства по поводу ее от-
сутствия в спальне. В руке он нес свернутый в трубку кусок тонкого бело-
го картона и, не глядя по сторонам, прошел прямо в библиотеку.
Посмотрев в щелку, королева увидела, что он развернул свиток и, поло-
жив его перед Джонни Пасмором, сказал:
- Суди сам. Вот она.
- Но почему у тебя такой похоронный вид? - спросил Джонни Пасмор пос-
ле тщательного изучения фотографии.
- Потому что мы встретились слишком поздно. Я был вынужден жениться
на другой. И я расстался с ней навсегда за несколько часов до ее венча-
ния с другим. Этот брак был решен еще прежде, чем мы узнали о существо-
вании друг друга. Та, на которой я женился, да будет тебе известно, -
хорошая, чудесная женщина. Я всю жизнь буду предан ей. Но, к несчастью,
сердцем моим она никогда не завладеет.
Эти слова открыли королеве всю горькую правду. Ей стало дурно, и, ед-
ва не лишившись чувств, она схватилась за сердце. Хотя разговор в библи-
отеке продолжался, она уже не слышала ни слова из того, что там говори-
лось. Медленно, огромным усилием воли она овладела собой. Наконец, ссу-
тулившись, похожая больше на скорбную тень той блестящей красавицы и
гордой жены, какою она была всего несколько минут назад, королева, шата-
ясь, прошла через вестибюль и медленно, точно в страшном сне, точно на
каждой ноге у нее гиря привязана, стала подниматься по ступенькам. Очу-
тившись в спальне, она утратила всякую власть над собой. В ярости сорва-
ла с пальца кольцо Френсиса и принялась топтать его ногами. Сорвала с
себя ночной чепец и черепаховые шпильки и тоже принялась их топтать. По-
том, содрогаясь от рыданий и бормоча что-то невнятное, королева броси-
лась на кровать, ее трясло как в лихорадке; но когда Френсис, направля-
ясь к себе в комнату перед сном, заглянул к ней в спальню, она нашла в
себе силы притвориться спящей и ничем не выдать своего горя.
Целый час, показавшийся ей вечностью, она дожидалась, чтобы он уснул.
Лишь после этого встала, взяла острый, украшенный драгоценными камнями
кинжал, который она привезла с собой из Долины Затерянных Душ, и осто-
рожно, на цыпочках, прокралась в его комнату. Там, на туалетном столике,
лежал этот кусок картона - большая фотография Леонсии. Королева в нере-
шительности остановилась, сжимая кинжал так, что драгоценные камни на
рукоятке впились ей в пальцы и в ладонь. Кого же ударить: мужа или Леон-
сию? Она шагнула к его постели и уже занесла руку для удара, но тут до-
толе сухие глаза ее увлажнились, и слезы, точно завеса из тумана, скрыли
от нее мужа. Она всхлипнула и опустила руку, сжимавшую кинжал.
Тогда она приняла другое решение и быстро направилась к туалетному
столику. Внимание ее привлекли лежавшие там карандаш и блокнот. Она на-
царапала два слова, вырвала из блокнота листок, положила фотографию Ле-
онсии на блестящую, полированную поверхность стола, накрыла ее этим
листком и нанесла удар, - он пришелся точно между глаз соперницы; острие
кинжала вонзилось в дерево, рукоятка качнулась и застыла.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Пока в Нью-Йорке происходили всякие события и Риган ловко продолжал
свое гигантское наступление на все акции Френсиса, а Френсис и Бэском
тщетно пытались выяснить, кто этим занимается, в Панаме тоже происходили
не менее важные события, которые столкнули Леонсию и семейство Солано с
Торресом и начальником полиции и в которых отнюдь не последнюю роль иг-
рал некто И Пын - толстый китаец с лунообразной физиономией.
Маленький старикашка судья - ставленник начальника полиции - похрапы-
вал на заседании суда в Сан-Антонио. Он безмятежно проспал таким образом
уже около двух часов, время от времени вскидывая голову и что-то глубо-
комысленно бормоча во сне, хотя дело, которое разбиралось, и было весьма
серьезным: обвиняемому грозила ссылка на двадцать лет в Сан-Хуан, где
даже самые крепкие люди выдерживали не более десяти. Но судье не было
нужды вслушиваться в показания свидетелей или в прения сторон: прежде,
чем начался разбор дела, в мозгу его уже сложилось решение, и он заранее
вынес приговор в соответствии с пожеланиями шефа. Наконец, защитник
окончил свою весьма пространную речь, секретарь суда чихнул, и судья
проснулся. Он проворно огляделся вокруг и изрек:
- Виновен.
Никто не удивился, даже сам подсудимый.
- Предстать завтра утром перед судом для заслушания приговора! Следу-
ющее дело!
Отдав такое распоряжение, судья уже приготовился погрузиться снова в
сон, как вдруг увидел Торреса и начальника полиции, входивших в зал. По
тому, как блестели глаза шефа, судья сразу понял, что надо делать, и бы-
стро закрыл судебное присутствие.
Через пять минут, когда зал опустел, начальник полиции заговорил:
- Я был у Родригеса Фернандеса. Он говорит, что это настоящий камень
и что хотя от него немало отойдет при шлифовке, тем не менее он готов
дать за него пятьсот долларов золотом. Покажите камешек судье, сеньор
Торрес, а заодно и остальные - из тех, что побольше.
Тут Торрес начал лгать. Он вынужден был лгать: не мог же он приз-
наться в том, что Солано и Морганы с позором отобрали у него камни и са-
мого его вышвырнули из асьенды! И так искусно он лгал, что убедил даже
начальника полиции, а судья - тот принимал на веру решительно все, что
требовал шеф, сохраняя независимое суждение только по части спиртных на-
питков. Вкратце рассказ Торреса, если освободить его от множества цвети-
стых подробностей, которыми тот его уснастил, сводился к следующему: он,
Торрес, был уверен, что ювелир занизил оценку камней, и потому отправил
их своему агенту в Колон с приказанием переслать дальше - в Нью-Йорк,
фирме "Тиффани" - для оценки, а возможно, и для продажи.
Когда они вышли из зала суда и стали спускаться по ступеням между
глинобитными колоннами, хранившими следы пуль всех революций, какие бы-
ли, начальник полиции сказал:
- Так вот, поскольку нам необходима защита закона, чтобы отправиться
за этими драгоценностями, а главное - поскольку мы оба любим нашего доб-
рого друга - судью, мы выделим ему скромную долю из того, что найдем. Он
будет замещать нас на время нашего отсутствия из Сан-Антонио и, если
потребуется, окажет нам поддержку законом.
Как раз в это время за одной из колонн, низко надвинув на глаза шля-
пу, сидел И Пын. Был он тут не случайно. Давно уже он понял, что ценные
секреты, порождающие тревоги и волнения в сердцах людей, как правило,
витают вокруг судебных помещений, где эти волнения, достигнув наивысшего
накала, выставляются напоказ. Никто не знает, в какую минуту можно натк-
нуться на тайну или услышать секрет. И вот И Пын, подобно рыболову, заб-
росившему в море сеть, наблюдал за истцами и ответчиками, за свидетелями
той и другой стороны и даже приглядывался к завсегдатаям судебных засе-
даний и случайной публике.
В это утро единственным человеком, внушившим И Пыну смутные надежды,
был оборванный старик пеон, который выглядел так, точно он всю жизнь че-
ресчур много пил и теперь немедленно погибнет, если ему не поднесут ста-
канчик. Глаза у него были мутные, с красными веками, но на изможденном
лице читалась отчаянная решимость. Когда зал суда опустел, он вышел и
занял позицию на ступеньках у колонны.
"Зачем собственно он тут стоит? - недоумевал И Пын. - Ведь в суде ос-
талось лишь трое заправил Сан-Антонио - шеф, Торрес и судья!" Какая
связь могла существовать между ними, или кем-нибудь из них, и этим жал-
ким пьянчужкой, который под палящими лучами полуденного солнца трясется
точно на морозе? Хотя И Пын и не знал ничего, но подсознательно чувство-
вал, что подождать стоит: а вдруг, как это ни маловероятно, что-нибудь
да клюнет! И так, растянувшись на камне за колонной, где ни один атом
тени не защищал его от испепеляющего и столь ненавистного ему солнца, И
Пын принял вид человека, любящего погреться на солнышке. Старый пеон
сделал шаг, покачнулся, чуть было не упав при этом, но все-таки ухитрил-
ся привлечь внимание Торреса и побудить его отстать от своих спутников.
А те прошли немного и остановились, поджидая его. Они переминались с но-
ги на ногу и всячески выражали сильнейшее нетерпение, точно стояли на
раскаленной жаровне, хотя вели в это время между собою оживленный разго-
вор.
И Пын тем временем внимательно следил за разговором между величест-
венным Торресом и жалким пеоном, не упуская ни единого слова или жеста.
- Ну, что там еще? - грубо спросил Торрес.
- Денег, немного денег! Ради бога, сеньор, немножко денег! - затянул
старик.
- Ты же получил свое, - рявкнул на него Торрес. - Когда я уезжал, я
дал тебе вдвое больше того, что тебе нужно, чтобы прожить не две недели,
как обычно, а целый месяц. Так что теперь ты у меня еще две недели не
получишь ни одного сентаво.
- Я кругом должен, - продолжал хныкать старик, весь дрожа от жажды
алкоголя, хотя он совсем недавно предавался возлияниям.
- Хозяину пулькерии "У Петра и Павла"? - с презрительной усмешкой бе-
зошибочно угадал Торрес.
- Хозяину пулькерии "У Петра и Павла", - откровенно признался тот. -
И доска, на которой он записывает мои долги, уже вся заполнена. Мне те-
перь ни капли в долг не дадут. Я бедный, несчастный человек: тысяча чер-
тей грызет меня, когда я не выпью пульки.
- Безмозглая свинья, вот ты кто! Старик вдруг выпрямился с удиви-
тельным достоинством, словно осененный величайшей мудростью, и даже пе-
рестал дрожать.
- Я старый человек, - торжественно произнес он. - В моих жилах и в
моем сердце остывает кровь. Желания молодости исчезли. Мое разбитое тело
не дает мне возможности работать, хоть я и хорошо знаю, что труд дает
облегчение и забвение. А я не могу ни работать, ни забыться. Пища вызы-
вает у меня отвращение и боль в желудке. Женщины для меня - все равно
что чума; мне противно подумать, что я когда-то желал их. Дети? Послед-
него из своих детей я похоронил двенадцать лет назад. Религия пугает ме-
ня. Смерть? Я даже во сне с ужасом думаю о ней. Пулька - о боги! - это
единственная моя отрада, только она и осталась у меня в жизни!
Ну, и что же, если я пью слишком много? Ведь это потому, что мне нуж-
но многое забыть и у меня осталось слишком мало времени, чтобы погреться
в лучах солнца, прежде чем тьма навеки скроет его от моих старческих
глаз.
Торрес сделал нетерпеливое движение, точно собираясь уйти: разгла-
гольствования старика явно раздражали его.
- Несколько песо, всего лишь несколько песо! - взмолился старый пеон.
- Ни одного сентаво! - решительно отрезал Торрес.
- Очень хорошо! - так же решительно сказал старик.
- Что это значит? - раздраженно спросил Торрес, заподозрив недоброе.
- Ты что, забыл? - ответил старик столь многозначительно, что И Пын
