лу, у ее ног, стояла рабочая корзинка, через край которой свешивалось
что-то воздушное, белое, из кружев и батиста. Она посмотрела на него и
снова улыбнулась. - Хотя, признаюсь, вы несколько удивили меня.
- Смешно даже, - почти с сожалением вздохнул Харниш. - Вот я здесь,
перед вами; силы во мне довольно, чтобы согнуть вас пополам и вязать из
вас узлы. Не помню такого случая, когда бы я не настоял на своем, - с
людьми ли, с животными, все равно с кем и с чем. И вот, не угодно ли,
сижу на этом стуле, слабосильный и смирный, как ягненок. Скрутили вы ме-
ня, ничего не скажешь!
Дид тщетно ломала голову в поисках ответа на его рассуждения. Больше
всего ее занимал вопрос: чем объяснить, что он так легко оборвал свое
страстное признание в любви и пустился философствовать? Откуда у него
такая уверенность? Он, видимо, нисколько не сомневается, что добьется
ее, и поэтому может позволить себе не спешить и немного порассуждать о
любви и о действии, которое она оказывает на влюбленных.
Она заметила, что он знакомым ей движением опустил руку в карман, где
у него всегда лежал табак и папиросная бумага.
- Если хотите курить, пожалуйста, - сказала она.
Он резко отдернул руку, как будто накололся на что-то в кармане.
- Нет, я и не думал о куреве. Я думал о вас. Что же человеку делать,
если он любит женщину, как не просить ее стать его женой? Именно это я и
делаю. Я знаю, что не умею делать предложение по всей форме. Но я, ка-
жется, выражаюсь достаточно ясно. Я очень сильно люблю вас, мисс Мэсон.
Вы, можно сказать, у меня из головы не выходите. И я хочу знать только
одно: вы-то как? Хотите за меня замуж? Вот и все.
- Лучше бы... лучше бы вы не спрашивали, - тихо сказала она.
- Пожалуй, вам следует кое-что узнать обо мне, раньше, чем вы дадите
ответ, - продолжал он, не обращая внимания на то, что она, собственно
говоря, уже ответила ему. - Что бы обо мне ни писали, я еще в жизни не
ухаживал ни за одной женщиной. Все, что вы читали про меня в газетах и
книжках, будто я известный сердцеед, - это сплошное вранье. Там ни одно-
го слова правды нет. Каюсь, в карты я играл лихо и в спиртном себе не
отказывал, но с женщинами не связывался. Одна женщина наложила на себя
руки, но я не знал, что она без меня жить не может, не то я бы женился
на ней - не из любви, а чтобы она не убивала себя. Она была лучше всех
там, но я никогда не обнадеживал ее. Рассказываю я вам потому, что вы об
этом читали, а я хочу, чтобы вы от меня узнали, как дело было.
- Сердцеед! - фыркнул он. - Я уж вам сознаюсь, мисс Мэсон: ведь я всю
жизнь до смерти боялся женщин. Вы первая, которой я не боюсь, вот это
самое чудное и есть. Я души в вас не чаю, а бояться - не боюсь. Может,
это потому, что вы не такая, как другие. Вы никогда меня не ловили.
Сердцеед! Да я, с тех пор как себя помню, только и делал, что бегал от
женщин. Счастье мое, что у меня легкие здоровые и что я ни разу не упал.
У меня никогда и в мыслях не было жениться, пока я вас не встретил,
да и то не сразу. Вы мне с первого взгляда понравились, но я никак не
думал, что до того дойдет, что нужно будет жениться. Я уже ночи не сплю,
все думаю о вас, тоска меня заела.
Он умолк и выжидательно посмотрел на нее. Пока он говорил, она доста-
ла из корзинки кружево и батист, быть может, с целью овладеть собой и
собраться с мыслями. Пользуясь тем, что она усердно шьет, не поднимая
головы, Харниш так и впился в нее глазами. Он видел крепкие ловкие руки
- руки, которые умели справиться с таким конем, как Боб, печатать на ма-
шинке почти с такой же быстротой, с какой человек произносит слова, шить
красивые наряды и, конечно, умели играть на пианино, что стоит вон там в
углу. Потом взгляд его упал на ее бронзового цвета туфли. Никогда он не
думал, что у нее такие маленькие ножки. Он видел на них только ботинки
для улицы или сапоги для верховой езды и понятия не имел, какие они на
самом деле. Бронзовые туфельки совсем заворожили его, и он глаз не мог
оторвать от них.
В дверь постучали, и Дид вышла в прихожую. Харниш невольно подслушал
разговор: Дид звали к телефону.
- Попросите его позвонить через десять минут, - сказала она, и это
местоимение мужского рода кольнуло Харниша в самое сердце.
Ладно, решил он про себя, кто бы он ни был, Время-не-ждет еще потяга-
ется с ним. Это вообще чудо, что такая девушка, как Дид, давным-давно не
вышла замуж.
Она вернулась в комнату, улыбнулась ему и снова принялась за шитье.
Он опять посмотрел на ее руки, на ножки, опять на руки и подумал, что не
много найдется на свете таких стенографисток. Должно быть, это потому,
что она не из простой семьи и получила хорошее воспитание. Иначе откуда
бы взялась такая обстановка, ее красивые платья и умение носить их?
- Десять минут скоро кончатся, - напомнил он.
- Я не могу быть вашей женой, - сказала она.
- Вы меня не любите? Она отрицательно покачала головой.
- Но я хоть чуточку нравлюсь вам?
Она кивнула в ответ, но при этом насмешливо улыбнулась. Впрочем, в ее
насмешке не было презрения. Просто она не могла не видеть комической
стороны их разговора.
- Ну что ж, это уже кое-что, - объявил Харниш. - Лиха беда - начало.
Ведь и вы мне сперва только нравились, а глядите, что получилось. Помни-
те, вы говорили, что вам не по душе, как я живу? Теперь я живу по-друго-
му. Я уже не просто играю на бирже, а делаю дела, как вы советовали, -
выращиваю две минуты, где раньше росла одна, и триста тысяч жителей, где
раньше жило всего сто тысяч. А через год, в это время, в горах уже будут
расти два миллиона эвкалиптов. Скажите, может, я нравлюсь вам больше,
чем чуточку?
Она подняла глаза от работы и посмотрела ему прямо в лицо.
- Вы мне очень нравитесь, но...
Харниш молчал, дожидаясь конца ответа, но она не продолжала, и он за-
говорил сам:
- Я не из тех, кто много о себе воображает, но могу сказать, не хвас-
тая, что муж из меня выйдет неплохой. Я не любитель пилить и приди-
раться. И я хорошо понимаю, что такая женщина, как вы, любит все делать
по-своему. Ну что ж, вы и будете все делать по-своему. Полная воля. Жи-
вите, как вам нравится. А уж я для вас... я все вам дам, чего бы вы
ни...
- Кроме самого себя, - прервала она почти резко.
Харниш на секунду опешил, но не замедлил ответить:
- Это вы оставьте. Все будет по-честному, без обмана и без фальши. Я
свою любовь делить не намерен.
- Вы меня не поняли, - возразила Дид. - Я хочу сказать, что вы не же-
не будете принадлежать, а тремстам тысячам жителей Окленда, вашим трам-
вайным линиям и переправам, двум миллионам деревьев на горных склонах...
и всему, что с этим связано.
- Уж это моя забота, - сказал он твердо. - Уверяю вас, я всегда буду
к вашим услугам...
- Это вам так кажется, но получится подругому. - Она досадливо помор-
щилась. - Давайте прекратим этот разговор. Мы с вами точно торгуемся:
"Сколько дадите?" "Столько-то..." "Мало. Надбавьте немножко", и так да-
лее. Вы мне нравитесь, но недостаточно, чтобы выйти за вас, и никогда вы
мне настолько не понравитесь.
- Почему вы так думаете? - спросил он.
- Потому что вы мне нравитесь все меньше и меньше.
Харниш молчал, сраженный ее словами. Лицо его исказилось от боли.
- Ах, ничего вы не понимаете! - воскликнула она почти с отчаянием,
теряя самообладание. - Ну как вам объяснить? Вы мне нравитесь, и чем
ближе я вас узнаю, тем больше вы мне нравитесь. И в то же время чем бли-
же я вас узнаю, тем меньше я хочу выйти за вас.
От этих загадочных слов Харниш окончательно растерялся.
- Неужели вы не можете понять? - торопливо продолжала она. - Да мне в
сто раз легче было бы стать женой Элама Харниша с Клондайка, еще давно,
когда я впервые увидела его, чем теперь принять ваше предложение.
Он медленно покачал головой.
- Это выше моего разумения. Чем ближе вы узнаете человека и чем
больше он вам нравится, тем меньше вы хотите выйти за него замуж. Не
знаешь - мил, а узнаешь - постыл, так, что ли?
- Нет, нет! - начала она с жаром, но стук в дверь не дал ей догово-
рить.
- Десять минут кончились, - сказал Харниш.
Когда Дид вышла, его зоркие, как у индейца, глаза быстро обшарили
комнату. Он еще сильнее почувствовал, как здесь тепло, уютно, красиво,
хотя и не сумел бы объяснить, почему это так. Особенно его пленяла прос-
тота убранства - дорогая простота, решил он; вся обстановка, вероятно,
осталась после отца, когда он разорился и умер. Он никогда бы не поду-
мал, что голый пол и волчьи шкуры - это так красиво, ни один ковер не
сравнится. Он мрачно посмотрел на шкаф, в котором стояли сотни две книг.
Книги оставались для него неразрешимой загадкой. Как это можно писать
такую уйму, о чем? Писать или читать о чем-нибудь - это совсем не то,
что делать, а Харнишу, человеку действия, только действие и было понят-
но.
Он перевел взгляд с Сидящей Венеры на чайный столик, уставленный оча-
ровательным хрупким фарфором, потом на сверкающий медный чайник и медную
жаровню. Такие жаровни были ему знакомы, и он подумал, что Дид, должно
быть, на этой вот стряпает ужин для тех студентов, о которых говорил ему
Моррисон. На стене висело несколько акварелей, и он решил, что она сама
писала их. Он скользнул взглядом по фотографиям лошадей, по репродукциям
с картин старых мастеров; пурпурные складки на одной из фигур "Положения
во гроб" привлекли его внимание. Но снова и снова глаза его обращались к
Венере, стоявшей на пианино. Его бесхитростный, полудикарский ум отказы-
вался понимать, как может порядочная женщина выставлять напоказ, в своей
собственной комнате, такую смелую, чтобы не сказать непристойную вещь.
Однако он отогнал эту мысль и положился на свою веру в Дид. Раз она так
делает, значит, это хорошо. Видимо, того требует культура. У Ларри Хига-
на, в его заваленной книгами квартире, тоже есть статуэтки и картины в
том же роде. Впрочем, Ларри Хиган совсем другой. В его присутствии Хар-
ниша всегда коробило от ощущения чего-то болезненного, противоестествен-
ного. Дид, напротив, неизменно радовала его своим здоровьем, избытком
сил; от нее веяло солнцем, ветром и пылью открытых дорог. Что ж, если
такая чистая, цветущая женщина, как она, хочет, чтобы у нее на пианино
стояла голая баба, да еще в такой позе, следовательно, это не может быть
плохо. Это хорошо, потому что так делает Дид. Все, что бы она ни сдела-
ла, хорошо. А кроме того, что он понимает в культуре?
Она вошла в комнату и направилась к своему креслу, а он любовался ее
походкой и пожирал глазами бронзовые туфельки.
- Я хочу задать вам несколько вопросов, - начал он сразу, как только
она села. - Вы собираетесь замуж за кого-нибудь другого?
Она весело засмеялась и покачала головой.
- Кто-нибудь вам нравится больше меня? Ну, к примеру, тот, что звонил
сейчас?
- Никого другого нет. Я никого не знаю, кто бы нравился мне нас-
только, чтобы выйти за него замуж. И вообще, мне кажется, я не создана
для замужества. Должно быть, работа в конторе оказывает такое действие.
Харниш недоверчиво покачал головой и окинул ее столь выразительным
взглядом от волос до носка бронзовой туфельки, что Дид покраснела.
- Сдается мне, что нет на свете другой женщины, которой бы так подхо-
дило замужество, как вам. Но ответьте мне еще на один вопрос. Видите ли,
мне необходимо точно знать границы моей заявки. Есть кто-нибудь, кто
нравится вам так же, как я?
Но Дид крепко держала себя в руках.
- Это уж нечестно, - сказала она. - И если вы неумного подумаете, то
сами поймете, что вы делаете как раз то, от чего только что отрекались,
- именно пилите меня. Я отказываюсь Отвечать на дальнейшие вопросы. По-
говорим о чем-нибудь другом. Как поживает Боб?
Полчаса спустя, возвращаясь под проливным дождем в Окленд по Телег-
