Он боялся женщин потому, что не понимал их, и не понимал их, потому
что боялся. Дид верхом на гнедой кобыле, Дид, в летний полдень собираю-
щая маки на горном склоне, Дид, быстро и уверенно стенографирующая под
диктовку, - все это было ясно и понятно. Но той Дид, у которой мгновенно
менялось настроение, которая упорно отказывалась встречаться с ним и
вдруг соглашалась, в чьих глазах, словно непонятные ему сигналы, то
вспыхивали, то гасли золотые искорки, - той Дид он не знал. Во всем этом
он видел таинственные глубины женственности, поддавался их обаянию, но
постичь не надеялся.
И еще одна сторона ее жизни, как хорошо понимал Харниш, была закрыта
для него. Она любила книги, она обладала тем, что люди с почтением назы-
вают загадочным словом "культура". Но, к его величайшему удивлению, эта
культура никогда не вторгалась в их отношения. Дид не заговаривала ни о
книгах, ни об искусстве, ни о прочих высоких материях. Его неискушенному
уму она казалась такой же бесхитростной, как он сам. Она любила все
простое и естественное: свежий воздух, лошадей, солнце, цветы. Расти-
тельность этого края была ему мало знакома, и она учила его распознавать
различные виды дуба, показывала мансаниту и земляничное дерево, перечис-
ляла названия, свойства, места распространения бесконечных разновиднос-
тей полевых цветов, кустарников, папоротников. Ее зоркий глаз, от кото-
рого ничто лесное не укрывалось, восхищал Харниша. Этим она была обязана
детству, проведенному среди природы. Однажды они поспорили, кто из них
обнаружит больше птичьих гнезд. И ему, который всегда гордился своей
острой наблюдательностью, немало труда стоило победить в этом состяза-
нии. К концу дня он опередил ее только на три гнезда, и то одно из них
она прямо оспаривала, да и он должен был сознаться, что не верен, кто
первым увидел его. Он высказал ей свое "восхищение и прибавил, что - она
сама похожа на птицу - такая же зоркая и проворная.
Чем ближе он узнавал ее, тем больше убеждался, что многое в ней напо-
минает птицу. Вот почему она любит ездить верхом, говорил он себе. Это
почти то же, что летать. Поле, пестрящее маками, лощинка, заросшая папо-
ротником, проселок, окаймленный тополями, красновато-коричневая земля
косогора, луч солнца на далекой вершине - все это вызывало у нее радост-
ные возгласы, которые звучали в его ушах, как птичье пение. Она радова-
лась каждому пустяку, и песня ее не умолкала. Это впечатление не исчеза-
ло даже в те минуты, когда она проявляла суровость. Глядя, как она про-
езжает Боба и старается укротить неуемного жеребца, он мысленно сравни-
вал ее с орлицей.
Ее маленькие мимолетные радости были радостью и для него. Стоило ей
устремить восхищенный взор на что-нибудь, привлекшее ее внимание, как он
с не меньшим восхищением впивался глазами в ее лицо. Она же научила его
лучше видеть и понимать природу. Она указывала ему на краски пейзажа,
которых он без нее ни за что бы не приметил. До сих пор он знал только
простые цвета. Все оттенки красного цвета были для него красные, и
только. Черное - это черное, коричневое - коричневое, а когда коричневый
цвет переходит в желтое - это уже желтый цвет, а не коричневый. Пурпур-
ный он всегда воспринимал как кроваво-красный, но Дид объяснила ему, что
он ошибается. Однажды, когда они очутились на высоком гребне, где огнен-
ные маки, покачиваемые ветром, достигали коленей лошадей, Дид так и зас-
тыла на месте, потрясенная открывшимся перед ними видом. Она насчитала
семь планов, и Харниш, который всю свою жизнь смотрел на самые разнооб-
разные пейзажи, впервые узнал, что такое "план" в живописи. После этого
он стал более зрячими глазами приглядываться к лику земли и сам научился
постигать красоту горных кряжей, которые сомкнутыми рядами высились вок-
руг, и лиловой дымки летнего вечера, дремлющей в складках далеких гор.
Но сквозь все это золотой нитью проходила любовь.
Сначала он довольствовался воскресными прогулками и чисто прия-
тельскими отношениями, установившимися между ним и Дид, но с каждым днем
его все сильнее влекло к ней. Чем ближе он узнавал ее, тем больше нахо-
дил в ней достоинств. Если бы она держалась неприступно и высокомерно
или жеманилась, заигрывала с ним, все было бы иначе. Но его пленяли в
ней именно простота, непосредственность, умение быть хорошим товарищем.
Этого он не предвидел. Так он еще никогда не смотрел на женщин. Игрушка,
хищница, жена и продолжательница рода - только в этих обличьях он предс-
тавлял себе женщину, только такой мыслил ее. Но женщина - друг и това-
рищ, какой оказалась Дид, повергала его в изумление. Он открывал в ней
все новые совершенства, и любовь его разгоралась все жарче и уже помимо
его воли прорывалась в ласковом звуке голоса, вспыхивала в устремленных
на нее глазах. Дид отлично все это видела, но, подобно многим женщинам,
думала, что можно играть с огнем и все же избежать пожара.
- Скоро настанет зима, - сказала она однажды со вздохом сожаления, но
не без лукавства, - и тогда конец прогулкам верхом.
- Но я должен и зимой встречаться с вами!
- Она покачала головой.
- Нам очень хорошо, когда мы вместе, - ответила она, глядя ему прямо
в глаза, - и я не забыла ваших смешных рассуждении о цели нашего зна-
комства. Но это ни к чему не приведет. Я слишком хорошо себя знаю. Уве-
ряю вас, я не ошибаюсь.
Она говорила очень серьезно, даже участливо, явно стараясь смягчить
удар, и по-прежнему без смущения смотрела ему в лицо; но в глазах ее
мерцал золотистый свет, за которым Харниш угадывал сокровенные тайны
женского сердца, - и теперь он уже не страшился их.
- Я, кажется, веду себя примерно, - заговорил он. - Думаю, вы согла-
ситесь со мной. Должен вам сказать, что мне это нелегко дается - Посуди-
те сами. Ни разу я не обмолвился и словом о моей любви, а вы знаете, что
я люблю вас. Это не пустяки для человека, который привык все делать
по-своему. Я вообще не из тех, кто любит мешкать. Посмотрели бы вы на
меня в пути. Сам господь бог не догнал бы меня на снежной тропе. Но с
вами я не тороплюсь. Из этого вы можете понять, как сильно я вас люблю.
Конечно, я хочу, чтобы вы стали моей женой. А говорил я вам об этом? Ни
разу ни слова не сказал. Молчал и вел себя примерно, хоть и тошно мне
было молчать. Я не просил вас выйти за меня замуж. И сейчас не прошу. Не
потому, что я сомневаюсь. Лучше вас мне не найти, это я верно знаю. Но
я-то вам подхожу? Можете вы это решить? Или вы еще слишком мало меня
знаете? - Он пожал плечами. - Это мне неизвестно, а рисковать я не наме-
рен. Мне нужно знать наверное, думаете ли вы, что могли бы ужиться со
мной или нет. Потому-то я и тяну и не иду ва-банк. Не хочу играть втем-
ную.
Так еще никто не объяснялся Дид в любви. Да и по наслышке она не зна-
ла ничего подобного. Больше всего его поразил ее рассудительный тон, ка-
ким говорил Харниш, но она тут же вспомнила, как у него дрожала рука во
время их первого разговора в конторе, с какой нежностью он смотрел на
нее и сегодня и во все предыдущие дни и как ласково звучал его голос.
Вспомнила она и слова, как-то сказанные им: "Вы, может, не знаете, что
такое терпение". А потом он рассказал ей, как стрелял белок из дробови-
ка, когда они с Дэвисом умирали с голоду на реке Стюарт.
- Так что, сами видите, - настаивал Харниш, - мы должны встречаться с
вами зимой. Чтобы все было по-честному. Я думаю, вы еще не решили...
- Вы ошибаетесь, - прервала его Дид. - Я никогда не позволю себе по-
любить вас. Счастья я с вами не найду. Вы мне нравитесь, мистер Харниш,
я не отрицаю, но больше этого ничего быть не может.
- Это потому, что вам не нравится, как я живу, - возразил он, подра-
зумевая кутежи и пьянство в разгульной компании, которые так любили рас-
писывать газеты; он выжидательно посмотрел на нее - постесняется она
признать, что ей это известно или нет?
Но она ответила прямо, без обиняков:
- Да, не нравится.
- Я и сам знаю, что иногда хватал через край, - вот о чем в газетах
писали, - начал он, пытаясь оправдаться, - и я признаю, что приятели, с
которыми я катался, - народ довольно буйный...
- Я не о кутежах говорю, - перебила она его, - хотя и о них мне из-
вестно, и не могу сказать, чтобы мне это было по душе. Я имею в виду ва-
шу жизнь вообще, ваш бизнес. Есть женщины, которые охотно вышли бы за
такого человека, как вы, и жили бы счастливо. Но это не для меня. И чем
сильнее я любила бы такого человека, тем несчастнее была бы. Я и сама
страдала бы и его сделала бы несчастным. Я совершила бы ошибку, и он со-
вершил бы ошибку; но он легче перенес бы это, потому что у него остался
бы его бизнес.
- Бизнес! - воскликнул Харниш. - А что плохого в моем бизнесе? Я веду
честную игру, без всякого надувательства, а этого нельзя сказать почти
ни про кого из дельцов, будь то заправила крупной корпорации или хозяин
мелочной лавочки, обвешивающий покупателя. Я играю по правилам, и мне не
нужно ни врать, ни мошенничать, ни обманывать.
Дид, втайне радуясь, что разговор принял другой оборот, воспользова-
лась случаем, чтобы высказать Харнишу свое мнение.
- В древней Греции, - начала она наставительным тоном, - хорошим
гражданином слыл тот, кто строил дома, сажал деревья... - Она не докон-
чила цитаты и сразу перешла к выводам: - Сколько домов вы построили?
Сколько деревьев посадили?
Он неопределенно мотнул головой, так как не понял, куда она клонит.
- Например, - продолжала она, - в позапрошлую зиму вы скупили весь
уголь...
- Только местный, - усмехнулся он. - Я тогда воспользовался нехваткой
транспорта и забастовкой в Британской Колумбии.
- Но сами-то вы этот уголь не добывали? А вы подняли цену на четыре
доллара с тонны и нажили большие деньги. Это вы называете бизнесом. Вы
заставили бедняков платить за уголь дороже. Вы говорите, что играете
честно, а на самом деле вы залезли к ним в карман и обобрали их. Я это
знаю по опыту. У меня в Беркли комната отапливается камином. И вместо
одиннадцати долларов за тонну угля я в ту зиму заплатила пятнадцать. Вы
украли у меня четыре доллара. Меня вы этим не разорили. Но есть тысячи
бедняков, которым пришлось туго. По-вашему, может быть, это законная
спекуляция, а по-моему, это - чистое воровство.
Харниша ее слова не смутили. Ничего нового она ему не сказала. Он
вспомнил старуху, которая продавала свое вино в горах Со нома и так же,
как миллионы других обездоленных, была предназначена к тому, чтобы ее
грабили.
- Вот что я вам скажу, мисс Мэсон: отчасти вы правы, это я признаю.
Но вы давно знаете все мои дела, и вам отлично известно, что не в моих
привычках грабить бедняков. Я воюю с богачами. Они моя дичь. Они грабят
бедных, а я граблю их. Это дело с углем вышло случайно. Я не бедных хо-
тел прижать, а крупных воротил, и я прижал их. Бедняки нечаянно попали в
драку, и им досталось, только и всего.
- Разве вы не видите, - продолжал он, - что все на свете просто
азартная игра? Все люди так или иначе спекулируют. Фермер спекулирует на
погоде и на выгодном сбыте своего урожая. Спекулирует и Стальной трест
Соединенных Штатов. Уйма людей только тем и занимается, что обирает бед-
няков. Но только не я. Вы это сами знаете. Я всегда охочусь за грабите-
лями.
- Вы меня сбили, - сказала Дид, - погодите, я сейчас вспомню.
Несколько минут они ехали молча.
- Я не могу объяснить вам словами, но мне самой это совершенно ясно.
Понимаете, существует труд полезный и труд... как бы это сказать... бес-
полезный. Фермер пашет землю и производит хлеб. Его труд приносит чело-
вечеству пользу. Он создает что-то нужное - выращивает хлеб, который на-
кормит голодных.
- А потом железнодорожные компании, спекулянты и прочие преспокойно
