лугов, разбивка их на городские кварталы, намечались места будущих
бульваров и парков - все по последнему слову науки. Прокладывали канали-
зационные и водопроводные трубы, широкие ровные улицы мостили щебнем из
принадлежащих Харнишу каменоломен, тротуары заливали цементом. Покупате-
лю оставалось только выбрать участок, нанять архитектора и начать стро-
ить. Когда открылись пригородные трамвайные линии, окрестности Окленда
сразу оживились, и задолго до того, как был закончен мол для переправы,
их стали заселять новые домовладельцы. Земельные участки принесли Харни-
шу огромную прибыль. Чуть ли не в один день силой своих миллионов он су-
мел превратить сельскую местность в образцовый квартал городских особня-
ков.
Но все деньги, которые текли ему в руки, он немедля вкладывал в дру-
гие предприятия. Трамвайных вагонов требовалось так много, что он открыл
собственный вагоностроительный завод. И, несмотря на то, что земля
сильно вздорожала, он продолжал приобретать участки под строительство
фабрик и домов. По совету Уилкинсона он приступил к переделке почти всех
ранее действовавших трамвайных путей. Легкие, устаревшего образца рельсы
были сняты и заменены новыми, тяжелыми. Он скупал угловые участки на уз-
ких улицах и без сожаления отдавал их городу, чтобы можно было срезать
углы и трамваи могли свободно мчаться на полной скорости. Кроме того,
еще предстояло проложить трамвайную линию до конца мола, с ответвления-
ми, которые охватят все районы Окленда, Аламеды и Беркли. С таким же
размахом планировалась система водоснабжения. Только образцовое обслужи-
вание могло оправдать огромную затрату капитала, вложенного Харнишем в
земельную собственность. Он был полон решимости превратить Окленд в та-
кой город, где каждому хотелось бы поселиться. Выстроив несколько
больших отелей, он открыл общедоступные парки с аттракционами, а для бо-
лее изысканной публики - картинные галереи и загородные клубы. Еще до
того, как увеличилось население Окленда, городской транспорт стал прино-
сить хороший доход. Харниш был уверен, что риск оправдает себя и что он
весьма разумно помещает свой капитал.
- Окленду требуется первоклассный театр, - решил он и, после безус-
пешных попыток заинтересовать местных капиталистов, сам взялся за это
дело: только он один предвидел, что недалеко то время, когда в городе
появится двести тысяч новых жителей.
Но как бы он ни был завален делами, воскресные дни он посвящал про-
гулкам в горы. Однако, вопреки ожиданиям, не зимняя непогода прекратила
эти прогулки в обществе Дид. В одну из суббот она сказала ему, чтобы он
не рассчитывал встретить ее завтра, а на его настойчивые вопросы ответи-
ла:
- Я продала Маб.
С минуту Харниш не мог выговорить ни слова. Ее поступок допускал так
много толкований, что Харниш не знал, как отнестись к нему. Ведь это
граничило с изменой. А может, она очутилась без средств? А вдруг она хо-
чет таким способом дать ему понять, что он ей надоел? Или...
- Что случилось? - с трудом выдавил он наконец.
- Я не могу платить сорок пять долларов за тонну сена, - ответила
Дид.
- Только потому вы продали Маб? - спросил он, пристально глядя ей в
лицо; он отлично помнил ее рассказы о том, как пять лет назад она сумела
продержать кобылу всю зиму, хотя сено стоило шестьдесят долларов.
- Нет, не только. Содержание брата тоже обходится теперь дороже, и
мне пришлось сделать выбор. Я решила, что раз я не могу прокормить обо-
их, то лучше отказаться от Маб, чем от брата.
Глубокая печаль охватила Харниша. Он вдруг ощутил гнетущую пустоту.
Что же это будет за воскресенье - без Дид? И еще много-много воскресений
без нее? Он в полной растерянности барабанил пальцами по столу.
- Кто купил Маб? - спросил он.
Глаза ее вспыхнули, как вспыхивали всегда, когда она сердилась.
- Посмейте только перекупить ее для меня! - вскричала она. - И пос-
мейте отрицать, что именно об этом вы думали.
- Я и не отрицаю. Вы угадали совершенно точно.
Но я бы этого не сделал, не спросив вашего согласия, а теперь, когда
я вижу, что вы сердитесь, я и спрашивать не буду. Но вы очень любили
свою кобылу, и вам, должно быть, нелегко было расстаться с нею. Очень,
очень жалко. А еще хуже, что завтра вы не поедете со мной кататься.
Просто не знаю, что я буду с собой делать.
- Я тоже, - с грустью созналась Дид. - Одно хорошо: я наконец займусь
шитьем.
- А у меня и шитья нет.
Харниш сказал это шутливо-жалобным тоном, но с тайным ликованием:
ведь она созналась, что ей тоже будет скучно. Ради этого можно даже при-
мириться с мыслью о продаже кобылы. Значит, он ей не совсем безразличен,
во всяком случае - не противен.
- Я очень просил бы вас еще раз подумать, - негромко сказал он. - Не
только из-за Маб, но из-за меня тоже. О деньгах тут и говорить не стоит.
Для меня купить вашу кобылу - все равно что для других мужчин послать
знакомой даме букет цветов или коробку конфет. А я никогда не посылал
вам ни цветов, ни конфет. - Заметив, что у нее опять загораются глаза,
он продолжал торопливо, пытаясь предотвратить немедленный отказ: - Я
знаю, что мы сделаем. Я куплю кобылу для себя и буду одалживать ее вам,
когда вы захотите кататься. Тут ничего такого нет. Всем известно, что
кто угодно может взять лошадь у кого угодно.
Он опять прочел на ее лице решительный отказ и опять не дал ей заго-
ворить.
- Мужчины постоянно катаются с дамами в колясках. Что же тут такого?
И всегда коляску и лошадь достает мужчина. Какая же разница? Почему я
могу завтра пригласить вас покататься со мной и предоставить коляску и
лошадь и не могу пригласить вас покататься со мной верхом и предоставить
вам лошадь?
Она ничего не ответила, но отрицательно покачала головой и взглянула
на дверь, словно давая понять, что пора кончать этот неделовой разговор.
Он сделал еще одну попытку:
- Известно ли вам, мисс Мэсон, что, кроме вас, у меня на всем свете
нет ни единого друга? Я хочу сказать, настоящего друга - все равно муж-
чина или женщина, - к которому ты привязан... радуешься, когда он с то-
бой, и скучаешь, когда его нет. Ближе других мне Хиган, а ведь между на-
ми миллионы миль. Мы с ним только дела вместе делаем, а все прочее -
врозь. У него большая библиотека, и он человек образованный. В свободное
время он читает какие-то чудные книжки - по-французски, по-немецки и еще
невесть на каких языках, а то сам пишет стихи или драмы. Я ни с кем не
дружу, кроме вас, и вы сами знаете, часто ли мы с вами бываем вместе, -
только по воскресеньям, и то когда нет дождя. Мне без вас трудно будет.
Вы стали для меня, как бы это сказать...
- Привычкой, - улыбнувшись, подсказала она.
- Вроде того. Я так и вижу, как вы едете мне навстречу на вашей гне-
дой кобыле, в тени деревьев или на солнце, по открытому месту... а те-
перь не будет ни Маб, ни вас... Я всю неделю, бывало, ждал воскресенья.
Если бы вы только позволили мне купить ее...
- Нет, нет, ни в коем случае, - нетерпеливо прервала его Дид и повер-
нулась к двери, но на глазах у нее выступили слезы. - Очень прошу вас,
не говорите со мной больше о Маб. Если вы думаете, что мне легко было с
ней расстаться, то вы сильно ошибаетесь. Но я это сделала и теперь хочу
забыть о ней.
Харниш ничего не ответил, и она вышла из комнаты.
Через полчаса перед ним уже сидел Джонс, бывший лифтер и бунтующий
пролетарий, которого Харниш когда-то содержал целый год, чтобы открыть
ему доступ в литературу. Но усилия Джонса не увенчались успехом: издате-
ли и редакторы отвергли написанный им роман; и с тех пор разочарованный
автор состоял на службе в частном детективном агентстве, которое Харнишу
пришлось открыть для своих личных нужд. Джонс утверждал, что после зна-
комства с железнодорожными тарифами на перевозку дров и древесного угля
его уже ничто удивить не может; он и сейчас ничем не выдал своего удив-
ления, выслушав приказ Харниша разыскать человека, купившего некую гне-
дую кобылу.
- Сколько можно заплатить за нее? - спросил он.
- Любую цену. Купите ее во что бы то ни стало.
Поторгуйтесь для вида, чтобы никто не догадался, но купите непремен-
но. И сейчас же отведите ее на мое ранчо в округе Сонома. Вот вам адрес.
Сдайте кобылу сторожу да скажите ему, чтобы получше ходил за ней. А по-
том забудьте про нее. И не говорите мне, у кого вы ее купили. Вообще ни-
чего не говорите, только дайте знать, что вы купили ее и доставили на
место. Понятно?
Но не прошло и недели, как Харниш опять увидел сердитый огонек в гла-
зах Дид.
- Чем вы недовольны? Что-нибудь случилось? - спросил он с самым не-
винным видом.
- Человек, который купил Маб, уже перепродал ее, - ответила Дид. - И
если вы к этому причастны...
- Я даже не знаю, кому вы ее продали, - заявил Харниш. - А кроме то-
го, я давно и думать о ней забыл.
Это была ваша кобыла, и меня не касается, что вы с ней сделали. Сей-
час у вас ее нет, и это очень жаль. А теперь, раз уж у нас зашел такой
разговор, то я хочу сказать вам еще кое-что. И, пожалуйста, не серди-
тесь, потому что, в сущности, это вас совсем не касается.
Он помолчал; Дид с явным подозрением смотрела на него.
- Речь идет о вашем брате. Вы не можете сделать для него все, что ему
нужно. Вы продали кобылу, но этих денег не хватит, чтобы отправить его в
Германию. А все врачи говорят, что он должен ехать. Там его вылечит этот
сумасшедший немец, который берет человека, делает кашу из его костей и
мускулов, а потом опять заново собирает их. Ну, я и хочу отправить ваше-
го брата в Германию, пусть немец себя покажет. Вот и все.
- Ах, если бы это было возможно! - воскликнула она, очень взволнован-
ная и отнюдь не сердясь. - Но этого нельзя, вы сами знаете почему. Не
могу я брать у вас деньги...
- Постойте, - прервал ее Харниш. - Если бы вы умирали от жажды, вы
согласились бы выпить воды из рук одного из двенадцати апостолов? Или
заподозрили бы его в злом умысле? (Дид протестующе подняла руку.) Или
побоялись бы сплетен?
- Это совсем другое, - начала она.
- Послушайте, мисс Мэсон. Вы как-то чудно судите о некоторых вещах.
Бросьте вы это. Вот хотя бы насчет денег. Ну не смешно ли? Вообразите
себе, что вы падаете в пропасть, а я хватаю вас за руку и удерживаю.
Дурно это? Конечно, нет. Ну, а если вам нужна другая помощь? Не моя ру-
ка, а мой карман? И что же - это дурно? Так все говорят. А почему все
так говорят? Потому что грабителям выгодно, чтобы дураки были честные и
уважали деньги. Если бы дураки не были честные и не уважали бы деньги,
что бы сталось с грабителями? Неужели вы не понимаете? Хватаю я вас за
руку, чтобы не дать вам упасть, или нет, - это им наплевать. У них одна
хватка - доллары. Пожалуйста, спасай сколько хочешь, только не доллара-
ми. Доллары - дело святое, такое святое, что вы боитесь взять их у меня,
когда я предлагаю вам помощь. И еще примите во внимание, - продолжал он,
чувствуя, что не сумел убедить ее, - вы не отказываетесь от силы моей
руки, когда падаете в пропасть. Но если я эту же силу приложу к заступу
и за день работы получу два доллара, то вы не дотронетесь до них. А ведь
это все та же сила моей руки, только в другом виде. А вообще я вовсе не
к вам обращаюсь. И не вам предлагаю деньги взаймы. Хочу удержать вашего
брата, чтобы он не упал в пропасть. А вы подскочили ко мне и кричите:
"Стой, пусть падает!" Хороша сестра, нечего сказать! Если этот сумасшед-
ший немец может вылечить ногу вашего брата, то я хочу помочь ему, вот и
все.
Поглядели бы вы на мою комнату: все стены увешаны уздечками из конс-
кого волоса, - там их десятки, больше сотни. Они мне не нужны, а за них
плачены большие деньги. Их делают арестанты, а я покупаю. Да я за одну
