- Тогда едем. - Он сделал движение, словно хотел немедля повести ее к
двери. - Моя машина ждет внизу. Надевайте шляпу. - Он наклонился к ней.
- Теперь, я думаю, можно, - сказал он и поцеловал ее.
Поцелуй был долгий; первой заговорила Дид:
- Но вы не ответили на мои вопросы. Как это мыслимо? Разве вы можете
бросить свои дела? Чтонибудь случилось?
- Нет, пока ничего не случилось, но случится, и очень даже скоро. Не-
даром вы меня отчитывали, вот я и раскаялся. Вы для меня господь бог, и
я хочу послужить вам. А все остальное - ну его к шуту! Вы верно рассуди-
ли, ничего не скажешь. Я был рабом своих денег, а раз я не могу служить
двум господам, то пусть пропадают деньги. Я вас не променяю на все бо-
гатства мира, вот и все. - Он крепче прижал ее к себе. - И теперь ты
моя, Дид, моя.
И знаешь, что я тебе скажу? Пить я больше не стану.
Ты выходишь за пьянчугу, но муж твой будет трезвенник. Он так переме-
нится, что ты его не узнаешь! Не проживем мы и полгода в Глен Эллен, как
ты проснешься в одно прекрасное утро и увидишь, что у тебя в доме ка-
кой-то чужой мужчина и надо заново с ним знакомиться. Ты скажешь: "Я
миссис Харниш, а вы кто такой?" А я отвечу: "Я младший брат Элама Харни-
ша. Я только что приехал с Аляски на похороны". "Чьи похороны?" - спро-
сишь ты. А я скажу: "Да на похороны этого бездельника, картежника,
пьяницы, которого звали Время-не-ждет, того самого, что умер от ожирения
сердца, потому что день и ночь играл в бизнес. Да, сударыня, - скажу я,
- ему крышка, но я пришел, чтобы занять его место, и вы будете счастливы
со мной. А сейчас, сударыня, с вашего позволения, я схожу на лужок и по-
дою нашу корову, пока вы будете собирать завтрак".
Он опять схватил ее за руку и хотел потащить к двери, но Дид не под-
давалась; тогда он стал осыпать ее лицо поцелуями.
- Стосковался я по тебе, маленькая женщина, - прошептал он. - Рядом с
тобой тридцать миллионов все равно что тридцать центов.
- Сядьте, ради бога, и будьте благоразумны, - сказала Дид, вся раск-
расневшаяся, глядя на него сияющими глазами, в которых ярко, как никог-
да, вспыхивали золотистые огоньки.
Однако Харниша уже нельзя было остановить, и хотя он согласился
сесть, но только посадив Дид подле себя и обняв ее одной рукой за плечи.
- "Да, сударыня, - скажу я. - Время-не-ждет был славный малый, но это
к лучшему, что он помер. Когда-то он спал на снегу, завернувшись в зая-
чий мех, а потом забрался в курятник. Он разучился ходить, разучился ра-
ботать и стал накачиваться коктейлями и шотландским виски. Он воображал,
что любит вас, сударыня, и старался изо всех сил, но и коктейли, и свои
деньги, и самого себя, и еще много-много другого он любил больше, чем
вас". А потом я скажу: "Теперь взгляните на меня, и вы сразу увидите
разницу. Никаких коктейлей мне не нужно, а денег у меня - один доллар л
сорок центов, и те уйдут на новый топор, потому старый вконец иступился;
а любить я буду этак раз в одиннадцать сильнее, чем ваш первый муж. По-
нимаете, сударыня, он весь заплыл жиром. А на мне и капли жиру нет". По-
том я засучу рукав, чтобы показать мышцы, и скажу: "Миссис Харниш, после
того, как вы побывали за старым жирным денежным мешком, вы, может быть,
не откажетесь выйти за такого статного молодца, как я?" Ну, а ты
прольешь слезу над покойничком, потом ласково взглянешь на меня и протя-
нешь мне губы, а я, надо быть, зальюсь краской, потому что больно молод,
и обниму тебя... вот так... потом возьму да и женюсь на вдове своего
брата и пойду хлопотать по хозяйству, а она пока приготовит нам поесть.
- Но вы все еще не ответили на мои вопросы, - с упреком сказала Дид,
розовая и сияющая, высвобождаясь из объятия, которым он сопроводил зак-
лючительные слова своего рассказа.
- Ну, что ты хочешь знать? - спросил он.
- Я хочу знать, как это возможно? Как вы можете бросить свои дела в
такое время? Что вы имели в виду, когда сказали, что очень скоро что-ни-
будь случится? Я... - Она запнулась и покраснела. - Я-то ведь ответила
на ваш вопрос.
- Поедем венчаться, - весело сказал он, и глаза его блеснули задором.
- Ты же знаешь, я должен уступить место своему лихому братцу, и мне не-
долго осталось жить. - Она досадливо надула губы, и он заговорил серьез-
но: - Сейчас я тебе объясню, Дид. С самого начала этой чертовой паники я
работал не как лошадь, а как сорок лошадей, и все время твои слова пус-
кали ростки в моей голове. Ну, а нынче утром ростки вылезли на свет бо-
жий, вот и все. Я проснулся и стал подыматься с постели, чтобы, как
всегда, ехать в контору. Но в контору я не поехал. Все перевернулось в
одну минуту. Солнце светило в окна, и я подумал, что хорошо бы такой
день провести в горах. И я подумал, что в тридцать миллионов раз прият-
нее кататься с тобой в горах, чем сидеть в конторе. Потом я подумал, что
хоть и приятнее, но нельзя. А почему нельзя? Из-за конторы. Контора не
пустит. Все мои миллионы сразу встанут на дыбы и не пустят. Деньги это
хорошо умеют, сама знаешь.
И тогда я понял, что я на распутье: одна дорога - в контору, другая -
в Беркли. И я выбрал дорогу в Беркли. Ноги моей больше не будет в конто-
ре. С этим покончено, и пропади оно пропадом. Я уж так решил. Видишь ли,
я человек верующий и верую по старине - в тебя и в любовь, и старее этой
веры нет на земле. Это и есть то - "То" с большой буквы.
Она почти с испугом смотрела на него.
- Вы хотите сказать... - начала она.
- Я хочу сказать то, что говорю. Начинаю жить сызнова. Все пошлю к
черту. Когда мои тридцать миллионов встали передо мной и запретили мне
погулять с тобой в горах, я понял, что пришло время действовать. И вот я
действую. У меня есть ты, есть сила, чтобы работать для тебя, и ма-
ленькое ранчо в долине Сонома. Это все, что мне нужно, и это все, что я
сохраню, не считая Боба, Волка, чемодана и ста сорока уздечек. Остальное
к черту - туда ему и дорога. Мусор это - и больше ничего.
Но Дид не унималась.
- Так, значит, в потере вашего огромного состояния нет никакой необ-
ходимости? - спросила она.
- Как это нет необходимости? Именно есть. Уж если дошло до того, что
мои деньги запрещают мне кататься с тобой...
- Бросьте шутить, - прервала его Дид. - Вы отлично понимаете, о чем я
говорю. Я спрашиваю вас: вызвано ли ваше банкротство состоянием ваших
дел?
Он отрицательно покачал головой.
- Ничего подобного. В этом-то вся соль. Я не потому бросаю свой биз-
нес, что паника меня разорила и я должен все бросить. Наоборот, я одолел
панику и расправился с ней. А бизнес я просто вышвырнул, потому что мне
плевать на него. Только ты мне нужна, маленькая женщина, вся моя ставка
на тебя.
Но Дид выскользнула из его объятий и отодвинулась.
- Элам, ты с ума сошел.
- Еще раз назови меня так, - прошептал он с нежностью. - Это куда
приятнее для уха, чем звон долларов.
Но она не слушала его.
- Это безумие. Ты сам не знаешь, что делаешь...
- Не беспокойся, отлично знаю. Исполняется самое заветное мое жела-
ние. Мизинца твоего не стоит...
- Образумься хоть на одну минуту.
- В жизни своей не делал ничего разумнее. Я знаю, что мне нужно, и
добьюсь этого. Мне нужна ты и вольный воздух. Не желаю больше ходить по
мощеным улицам, не желаю говорить в телефонную трубку. Я хочу иметь до-
мик на маленьком ранчо в самой что ни на есть красивой местности, и я
хочу работать около этого домика - доить коров, колоть дрова, чистить
лошадей, пахать землю и прочее; и я хочу, чтобы в доме со мной была ты.
А все другое мне осточертело, с души воротит. И счастливее меня нет че-
ловека на свете, потому что мне досталось такое, что ни за какие деньги
не купишь. Ты мне досталась, а я не мог бы купить тебя ни за тридцать
миллионов, ни за три миллиарда, ни за тридцать центов...
Стук в дверь прервал поток его слов. Дид пошла к телефону, а Харниш,
оставшись один, погрузился в созерцание, Сидящей Венеры, картин и безде-
лушек, украшавших комнату.
- Это мистер Хиган, - сказала Дид, появляясь в дверях. - Он ждет у
телефона. Говорит, что дело очень важное.
Харниш с улыбкой покачал головой.
- Пожалуйста, скажи мистеру Хигану, чтобы он повесил трубку. С конто-
рой я покончил, и я ничего и ни о чем знать не хочу.
Через минуту Дид вернулась.
- Он отказывается повесить трубку. Он просит передать вам, что в кон-
торе вас дожидается Энвин и что Гаррисон тоже там. Мистер Хиган сказал,
что с "Гримшоу и Ходжкинс" плохо. Похоже, что лопнет. И еще он что-то
сказал о поручительстве.
Такая новость хоть кого ошеломила бы. Энвин и Гаррисон были предста-
вителями крупных банкирских домов; Харниш знал, что если банк "Гримшоу и
Ходжкинс" лопнет, то это повлечет за собой крах и нескольких других бан-
ков и положение может стать весьма серьезным. Но он только улыбнулся и,
покачав головой, сказал официальным тоном, каким еще накануне говорил с
Дид в конторе:
- Мисс Мэсон, будьте любезны, передайте мистеру Хигану, что ничего не
выйдет и что я прошу его повесить трубку.
- Но нельзя же так, - вступилась было Дид.
- Ах, нельзя? Увидим! - с угрозой посулил он.
- Элам!
- Повтори еще раз! - воскликнул он. - Повтори, и пусть десять Гримшоу
и Ходжкинсов летят в трубу!
Он схватил ее за руку и притянул к себе.
- Хиган может висеть на телефоне, пока ему не надоест. В такой день,
как нынче, мы не станем тратить на него ни секунды. Он влюблен только в
книги и всякое такое, а у меня есть живая женщина, и я знаю, что она ме-
ня любит, сколько бы она ни брыкалась.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
- Я ведь знаю, какую ты вел воину, - возражала Дид. - Если ты сейчас
отступишься, все пропало. Ты не имеешь права это делать. Так нельзя.
Но Харниш стоял на своем. Он только качал головой и снисходительно
улыбался.
- Ничего не пропадет, Дид, ничего. Ты не понимаешь этой игры в биз-
нес. Все делается на бумаге. Подумай сама: куда девалось золото, которое
я добыл на Клондайке? Оно в двадцатидолларовых монетах, в золотых часах,
в обручальных кольцах. Что бы со мной ни случилось, монеты, часы и
кольца останутся. Умри я сию минуту, все равно золото будет золотом. Так
и с моим банкротством. Богатства мои - на бумаге. У меня имеются купчие
на тысячи акров земли. Очень хорошо. А если сжечь купчие и меня заодно с
ними? Земля-то останется, верно? По-прежнему будет поливать ее дождь,
семя будет прорастать в ней, деревья пускать в нее корни, дома стоять на
ней, трамвай ходить по ней. Все сделки заключаются на бумаге. Пусть я
лишусь бумаги, пусть лишусь жизни - все едино. Ни одна песчинка на этой
земле не сдвинется, ни один листок не колыхнется.
Ничего не пропадет, ни одна свая в порту, ни один костыль на трамвай-
ных путях, ни одна унция пара из пароходного котла. Трамваи будут хо-
дить, у кого бы ни хранились бумаги, у меня или у другого владельца. В
Окленде все на ходу. Люди стекаются сюда отовсюду. Участки опять раску-
пают. Этот поток ничем не остановишь. Меня может не быть, бумаги может
не быть, а триста тысяч жителей все равно явятся. И для них готовы трам-
ваи, которые будут возить их, и дома, где они поселятся, и хорошая вода
для питья, и электричество для освещения, и все прочее.
Но тут с улицы донесся автомобильный гудок. Подойдя к открытому окну,
Харниш и Дид увидели машину, остановившуюся рядом с большим красным ав-
томобилем. В машине сидели Хиган, Энвин и Гаррисон, а рядом с шофером
Джонс.
- С Хиганом я поговорю, - сказал Харниш, - остальных не нужно. Пусть
дожидаются в машине.
- Пьян он, что ли? - шепотом спросил Хиган, когда Дид открыла ему
дверь.
Она отрицательно покачала головой и провела его в комнату.
- Доброе утро, Ларри, - приветствовал гостя Харниш. - Садитесь и от-
дохните. Я вижу, вы малость не в себе.
