напруженные для атаки, быстро перешли к защите, и после минутного проти-
водействия рука его разогнулась. Харниш опешил. Слоссон победил его не
каким-нибудь особым приемом. По умению они равны, он даже превосходит
умением этого юнца. Сила, одна только сила - вот что решило исход
борьбы. Харниш заказал коктейли для всей компании, но все еще не мог
прийти в себя и, далеко отставив руку, с недоумением рассматривал ее,
словно видел какой-то новый, незнакомый ему предмет. Нет, этой руки он
не знает. Это совсем не та рука, которая была при нем всю его жизнь. Ку-
да девалась его прежняя рука? Ей-то ничего бы не стоило прижать руку
этого мальчишки. Ну, а эта... Он продолжал смотреть на свою руку с таким
недоверчивым удивлением, что молодые люди расхохотались.
Услышав их смех, Харниш встрепенулся. Сначала он посмеялся вместе с
ними, но потом лицо его стало очень серьезным. Он нагнулся к метателю
молота.
- Юноша, - заговорил он, - я хочу сказать вам коечто на ушко: уйдите
отсюда и бросьте пить, пока не поздно.
Слоссон вспыхнул от обиды, но Харниш продолжал невозмутимо:
- Послушайте меня, я старше вас и говорю для вашей же пользы. Я и сам
еще молодой, только молодости-то во мне нет. Не так давно я посовестился
бы прижимать вашу руку: все одно что учинить разгром в детском саду.
Слоссон слушал Харниша с явным недоверием; остальные сгрудились вок-
руг него и, ухмыляясь, ждали продолжения.
- Я, знаете, не любитель мораль разводить. Первый раз на меня покаян-
ный стих нашел, и это оттого, что вы меня стукнули, крепко стукнули. Я
кое-что повидал на своем веку, и не то, чтоб я уж больно много требовал
от жизни. Но я вам прямо скажу: у меня черт знает сколько миллионов, и я
бы все их, до последнего гроша, выложил сию минуту на эту стойку, лишь
бы прижать вашу руку. А это значит, что я отдал бы все на свете, чтобы
опять стать таким, каким был, когда я спал под звездами, а не жил в го-
родских курятниках, не пил коктейлей и не катался в машине. Вот в чем
мое горе, сынок; и вот что я вам скажу: игра не стоит свеч. Мой вам со-
вет - поразмыслите над этим и остерегайтесь. Спокойной ночи!
Он повернулся и вышел, пошатываясь, чем сильно ослабил воздействие
своей проповеди на слушателей, ибо было слишком явно, что говорил он с
пьяных глаз.
Харниш вернулся в гостиницу, пообедал и улегся в постель. Но понесен-
ное им поражение не выходило у него из головы.
- Негодный мальчишка! - пробормотал он. - Раз - и готово, побил меня.
Меня!
Он поднял провинившуюся руку и тупо уставился на нее. Рука, которая
не знала поражения! Рука, которой страшились силачи Серкла! А какой-то
молокосос, безусый студент, шутя прижал ее к стойке, дважды прижал! Пра-
ва Дид. Он стал не тем человеком. Дело дрянь, теперь не отвертишься, по-
ра вникнуть серьезно. Но только не сейчас. Утро вечера мудренее.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Харниш проснулся с привычным ощущением сухости в горле, во рту и на
губах, налил себе полный стакан воды из стоявшего возле кровати графина
и задумался; мысли были те же, что и накануне вечером. Начал он с обзора
финансового положения. Наконец-то дела поправляются. Самая грозная опас-
ность миновала. Как он сказал Хигану, теперь нужно только немножко тер-
пения и оглядки, и все пойдет на лад. Конечно, еще будут всякие бури, но
уже не такие страшные, как те, что им пришлось выдержать. Его изрядно
потрепало, но кости остались целы, чего нельзя сказать о Саймоне Долли-
вере и о многих других. И ни один из его деловых друзей не разорился. Он
ради своего спасения заставил их не сдаваться, и тем самым они спасли
самих себя.
Потом он вспомнил о вчерашнем случае в баре Парфенона, когда молодой
чемпион прижал его руку к стойке. Неудача уже не поражала Харниша, но он
был возмущен и опечален, как всякий очень сильный человек, чувствующий,
что былая сила уходит. И он слишком ясно видел причину своего поражения,
чтобы хитрить и увиливать от прямого ответа. Он знал, почему его рука
сплоховала. Не потому, что он уже не молод. Он только-только достиг пер-
вой поры зрелости, и понастоящему не его рука, а рука Слоссона должна
была лечь на стойку. Он сам виноват - распустился. Он всегда думал, что
сила его нечто непреходящее, а она, оказывается, все последние годы убы-
вала капля за каплей. Как он накануне объяснил студентам, он променял
ночлег под открытым небом на городские курятники. Он почти разучился хо-
дить. Ноги его давно не касались земли, его катали в машинах, колясках,
вагонах трамвая. Он забыл, что значит двигаться, и мышцы его разъело ал-
коголем.
И ради чего? На что ему, в сущности, его миллионы?
Права Дид. Все равно больше чем в одну кровать сразу не ляжешь; зато
он сделался самым подневольным из рабов. Богатство так опутало его, что
не вырваться. Вот и сейчас он чувствует эти путы. Захоти он проваляться
весь день в постели - богатство не позволит, потребует, чтобы он встал.
Свистнет - и изволь ехать в контору. Утреннее солнце заглядывает в окна;
в такой день только бы носиться по горам - он на Бобе, а рядом Дид на
своей кобыле. Но всех его миллионов не хватит, чтобы купить
один-единственный свободный день. Может случиться какая-нибудь заминка в
делах, и он должен быть на своем посту. Тридцать миллионов!
И они бессильны перед Дид, не могут заставить ее сесть на кобылу, ко-
торую он купил и которая пропадает даром, жирея на подножном корму. Чего
стоят тридцать миллионов, если на них нельзя купить прогулку в горы с
любимой девушкой? Тридцать миллионов! Они гоняют его с места на место,
висят у него на шее, точно жернова, губят его, пока сами растут, помыка-
ют им, не дают завоевать сердце скромной стенографистки, работающей за
девяносто долларов в месяц.
"Что же делать?" - спрашивал он себя. Ведь это и есть то, о чем гово-
рила Дид. Вот почему она молилась о его банкротстве. Он вытянул злопо-
лучную правую руку. Это не прежняя его рука. Конечно, Дид не может лю-
бить эту руку и все его тело, как любила много лет назад, когда он еще
весь был чистый и сильный. Ему самому противно смотреть на свою руку и
на свое тело. Мальчишка, студентик, походя справился с ней. Она предала
его. Он вдруг сел в кровати. Нет, черт возьми, он сам предал себя. Он
предал Дид. Она права, тысячу раз права, и у нее хватило ума понять это
и отказаться выйти замуж за раба тридцати миллионов, насквозь пропитан-
ного виски.
Он встал с постели и, подойдя к зеркальному шкафу, посмотрел на себя.
Хорошего мало. Исчезли когда-то худые щеки, вместо них появились одутло-
ватые, обвисшие. Он поискал жестокие складки, о которых говорила Дид, и
нашел их; он отметил также черствое выражение глаз, мутных от бесчислен-
ных коктейлей, которые он выпил накануне, как выпивал каждый вечер, из
месяца в месяц, из года в год. Он посмотрел на очень заметные мешки под
глазами и ужаснулся. Потом он засучил рукава пижамы. Неудивительно, что
метатель молота одолел его. Разве это мускулы? Да они заплыли жиром. Он
скинул пижамную куртку. И опять ужаснулся, увидев, как он растолстел.
Глядеть противно! Вместо подтянутого живота - брюшко. Выпуклые мышцы
груди и плеч превратились в дряблые валики мяса.
Он отвернулся от зеркала, и в памяти его замелькали картины минувших
дней, когда все было ему нипочем; вспомнились лишения, которые он пере-
носил лучше всех; индейцы и лайки, загнанные им в суровые дни и ночи на
снежной тропе; чудеса силы и ловкости, поставившие его королем над бога-
тырским племенем первооткрывателей.
Итак - старость. И вдруг перед его внутренним взором возник образ
старика, которого он встретил в Глен Эллен; восьмидесятичетырехлетний
старец, седовласый и седобородый, поднимался по крутой тропинке в лучах
пламенеющего заката; в руке он нес ведерко с пенящимся молоком, а на ли-
це его лежал мирный отблеск уходящего летнего дня. Вот то была старость!
"Да, сударь, восемьдесят четыре годочка, а еще покрепче других буду! -
явственно слышал он голос старика. - Никогда не сидел сложа руки. В
пятьдесят первом перебрался сюда с Востока на паре волов. Воевал с ин-
дейцами. Я уже был отцом семерых детей".
Вспомнилась ему и старуха, которая жила в горах и делала вино на про-
дажу; и маленький Фергюсон, точно заяц, выскочивший на дорогу, бывший
заведующий редакцией влиятельной газеты, мирно живущий в глуши, радостно
смотрящий на свой родничок и ухоженные плодовые деревья. Фергюсон нашел
выход из тупика. Заморыш, пьянчуга, он бросил врачей и курятник, именуе-
мый городом, и, словно сухая губка, с жадностью начал впитывать в себя
здоровье. Но если больной, от которого отказались врачи, мог превра-
титься в здорового хлебопашца, рассуждал Харниш, то чего только не
добьется он сам в таких условиях, раз он не болен, а только растолстел?
Он уже мысленно видел себя стройным, помолодевшим; потом подумал о Дид и
вдруг резким движением сел на кровать, потрясенный величием осенившей
его идеи.
Сидел он недолго. Ум его всегда действовал, как стальная пружина, и
он мгновенно обдумал свой замысел со всеми его последствиями. Идея была
грандиозная - грандиознее всех когда-либо осуществленных им планов. Но
он не оробел перед нею и, смело взяв в руки, поворачивал во все стороны,
чтобы лучше рассмотреть. Простота ее восхитила его. Он засмеялся от ра-
дости, окончательно принял решение и начал одеваться. Но ему не терпе-
лось приступить к делу, и он, полуодетый, подошел к телефону.
Первой он вызвал Дид.
- Не приходите сегодня в контору, - сказал он. - Я сам заеду к вам на
минутку.
Он позвонил еще кое-кому. Велел подать машину. Джонсу он дал поруче-
ние - отправить Боба и Волка в Глен Эллен. Хигана он ошеломил просьбой:
разыскать купчую на ранчо и составить новую на имя Дид Мэсон.
- На чье имя? - переспросил Хиган.
- Дид Мэсон, - невозмутимо ответил Харниш. - Телефон, должно быть,
плохо работает. Ди-ид Мэ-сон. Поняли?
Полчаса спустя он уже мчался в Беркли. И впервые большая красная ма-
шина остановилась у самого дома. Дид попросила его в гостиную, но он за-
мотал головой и показал подбородком на дверь ее комнаты.
- Только там, - сказал он, - и больше нигде.
Едва за ними закрылась дверь, как он протянул к Дид руки и обнял ее.
Потом он взял ее за плечи и заглянул ей в лицо.
- Дид, если я скажу вам прямо и честно, что я решил поселиться на
своем ранчо в Глен Эллен, что я не возьму с собой ни цента и буду жить
на то, что сумею заработать, и никогда больше и близко не подойду к игре
в бизнес, - вы поедете со мной?
Она вскрикнула от радости, и он крепко прижал ее к себе. Но уже в
следующее мгновение она отстранилась, и он опять положил ей руки на пле-
чи.
- Я... я не понимаю, - задыхаясь, проговорила она.
- Вы не ответили ни да, ни нет, но, пожалуй, можно обойтись и без от-
вета. Мы просто-напросто сейчас обвенчаемся и уедем. Я уже послал вперед
Боба и Волка. Когда вы будете готовы?
Дид не могла сдержать улыбки.
- Да это какой-то ураган, а не человек! Вы меня совсем завертели.
Объясните хоть толком, в чем дело?
Глядя на нее, улыбнулся и Харниш.
- Видите ли, Дид, у шулеров это называется - карты на стол. Довольно
уж нам финтить и водить друг друга за нос. Пусть каждый скажет начистоту
- правду, всю правду и одну только правду. Сначала вы ответьте на мои
вопросы, а потом я отвечу на ваши. - Он помолчал. - Так вот, у меня к
вам, собственно, только один вопрос: любите ли вы меня, хотите быть моей
женой?
- Но... - начала было Дид.
- Никаких "но", - резко прервал он ее. - Я уже сказал - карты на
стол. Стать моей женой - это значит поехать со мной на ранчо и жить там.
Ну как, идет?
Она с минуту смотрела ему в лицо, потом опустила глаза, всем своим
существом выражая согласие.
