тревогу, сжимавшую наши сердца. Создавалось впечатление, что все знают о
нависшей над нами угрозе и что вот-вот разразится драма. Супруги Дарзак к
еде не притронулись. М-с Эдит поглядывала на меня как-то странно. В десять
часов я с облегчением занял свой пост под потерной. Сидя в нашем маленьком
зале военного совета, я видел, как под аркой прошли Дама в черном и
Рультабийль. Их освещал свет фонаря. Г-жа Дарзак казалась необычайно
возбужденной. Она умоляла Рультабийля о чем-то, но слов я разобрать не мог.
Из всей их размолвки я уловил лишь одно произнесенное Рультабийлем слово:
"Вор!" Затем оба подошли к башне Карла Смелого. Дама в черном протянула
молодому человеку руки, но он этого не видел, так как резко повернулся и
убежал к себе. Несколько секунд она постояла, опершись о ствол эвкалипта, ее
поза выражала несказанное горе; потом Дама в черном медленно вернулась в
Квадратную башню.
Было 10 апреля. В ночь с 11-го на 12-е произошло нападение на Квадратную
башню.
Глава 10
11 апреля
Нападение было столь необъяснимым, до такой степени выходило за пределы
человеческого разумения, что, с позволения читателя, я остановлюсь подробнее
на отдельных событиях дня 11 апреля - так фантастичность и трагизм
происшедшего будут видны более отчетливо.
А. Утро
Весь этот день стояла изнуряющая жара; особенно тяжело нам пришлось в
часы дежурства. Солнце жгло немилосердно; на море, сверкающее, словно
раскаленный добела стальной лист, было больно смотреть даже сквозь темные
очки, без которых в этих краях всегда, за исключением зимы, трудно обойтись.
В девять утра я спустился вниз и, отправившись под потерну, в комнатку,
которую мы прозвали залом военного совета, сменил на часах Рультабийля. Ни
одного вопроса я задать ему не успел, потому что вошел г-н Дарзак и объявил,
что хочет сообщить нам нечто важное. Мы с тревогою просили, в чем дело, и он
ответил, что собирается вместе с г-жой Дарзак уехать из форта Геркулес. От
удивления мы с Рультабийлем потеряли дар речи. Придя в себя, я принялся
отговаривать его от столь опрометчивого шага. Рультабийль холодно
поинтересовался, какие причины побудили г-на Дарзака принять такое
неожиданное решение. В ответ г-н Дарзак поведал нам о сцене, которая
разыгралась накануне, и мы поняли, насколько трудно стало жить Дарзакам в
замке. Все дело сводилось к одной фразе: "С миссис Эдит случилась истерика".
Причину истерики мы с Рультабийлем поняли сразу, так как прекрасно видели,
что м-с Эдит с каждым часом ревнует все сильнее и все менее спокойно сносит
знаки внимания, оказываемые ее мужем г-же Дарзак. Отзвуки сцены, которую она
устроила в прошлую ночь г-ну Рансу, проникли сквозь толстые стены "Волчицы"
и донеслись до г-на Дарзака, как раз совершавшего обход двора.
Как и всегда в таких обстоятельствах, Рультабийль попытался прибегнуть к
голосу рассудка. Он согласился в принципе с г-ном Дарзаком, что их
пребывание в форте Геркулес следует по возможности сократить, однако
заметил, что речь идет об их безопасности, поэтому слишком спешить с
отъездом не следует. Только что опять завязалась борьба между ними и
Ларсаном. Если они уедут, Ларсан легко сможет их настичь, причем в самое
неожиданное время и в самом неожиданном месте. Здесь же они всегда наготове,
начеку. Уехав, они окажутся беззащитны: их уже не будут охранять крепостные
стены форта Геркулес. Да, так больше продолжаться не может, однако
Рультабийль попросил еще неделю - ни больше ни меньше. Когда-то Колумб
сказал: "Дайте мне неделю, и я подарю вам новый мир!" Рультабийль, казалось,
готов был переиначить эту фразу: "Дайте мне неделю, и я избавлю вас от
Ларсана!" Сказать он этого не сказал, но, определенно, подумал.
Г-н Дарзак пожал плечами и ушел. Мне показалось, что он рассердился. В
таком состоянии мы видели его впервые.
- Госпожа Дарзак никуда не поедет, и господин Дарзак останется с нею, -
проговорил Рультабийль и тоже ушел.
Через несколько минут явилась м-с Эдит. Ее простой, но очаровательный
туалет был весьма ей к лицу. Она тут же принялась со мною кокетничать и с
несколько показной веселостью смеяться над службой, которую я нес. Я с
живостью ответил, что она немилосердна: ей ведь прекрасно известно, что мы
бросили вызов злу и несем эти утомительные дежурства, чтобы спасти
прекрасную женщину. М-с Эдит рассмеялась и воскликнула:
- Дама в черном! Да она всех вас просто околдовала. Боже мой, как мило
она смеялась! В другое время я, разумеется, не позволил бы говорить в таком
тоне о Даме в черном, однако в то утро у меня не было сил сердиться.
Напротив, я рассмеялся вместе с м-с Эдит:
- Быть может, вы в чем-то и правы.
- А мой муж еще и сумасшедший! Никогда не думала, что он так романтичен.
Но я тоже романтична, - призналась она и посмотрела на меня своим
необыкновенным взглядом, который уже не раз заставлял меня терять
спокойствие.
В ответ я лишь вздохнул.
- Во всяком случае, - продолжала она, - мне доставила много радости
беседа с князем Галичем, который, уж конечно, романтичнее всех вас вместе
взятых.
Я скроил такую мину, что она звонко расхохоталась. Что за непонятная
женщина!
Тогда я поинтересовался, что такое этот князь Галич, о котором она
столько говорит, но которого нигде не видно.
М-с Эдит ответила, что за завтраком мы его увидим - повинуясь нашему
желанию, она пригласила его, - и затем рассказала мне кое-что об этом
человеке.
Я узнал, что князь Галич - весьма богатый помещик из той области России,
которая именуется там "черноземьем", области весьма плодородной и
расположенной между лесами Севера и степями Юга. Унаследовав в
двадцатилетнем возрасте обширные подмосковные имения, он расширил их
благодаря экономному и разумному управлению, чего никак не ожидали от
молодого человека, главными занятиями которого были до этого охота и книги.
О нем говорили, будто он человек рассудительный, скупец и поэт. От своего
отца он унаследовал также высокое положение при дворе. Он был камергером;
ходили слухи, что за большие заслуги отца царь оказывает сыну особое
расположение. При этом князь Галич был нежен, словно девушка, и необычайно
силен. В общем, этот русский дворянин взял геем. Я его еще не знал, но он
был мне уже неприятен. Что до его отношений с супругами Ранс, то они были по
преимуществу соседскими. Купив два года назад великолепное имение, которое
за висячие сады, цветущие террасы и балконы прозвали "садами Семирамиды",
князь неоднократно оказывал помощь м-с Эдит, когда та надумала устроить в
крепостном дворе экзотический сад. Он подарил ей несколько растений, которые
прижились в форте Геркулес и цвели почти так же, как на берегах Тигра и
Евфрата. Мистер Ранс приглашал порою князя Галича отобедать, после чего тот
вместо цветов присылал то ниневийскую пальму, то кактус, именуемый
"Семирамида". Это ему ничего не стоило: у него их было слишком много, они
ему мешали, а сам он предпочитал розы. К посещениям молодого русского м-с
Эдит проявляла определенный интерес, потому что он читал ей стихи - сначала
по-русски, потом переводя на английский, а иногда и сам сочинял для нее
английские стихи. Стихи, настоящие стихи, посвященные м-с Эдит! Это до такой
степени ей льстило, что она даже попросила князя перевести написанные для
нее по-английски стихи на русский. Эти литературные забавы весьма нравились
м-с Эдит, но оставляли равнодушным ее мужа. Тот, впрочем, и не скрывал, что
в князе Галиче ему нравится лишь одна черта его характера, при этом, как ни
странно, как раз та, которая была по душе и м-с Эдит, то есть сторона
поэтическая, но, он не любил его за скупость. Мистер Ранс не понимал, как
поэт может быть скуп; и в этом я с ним согласен. У князя не было своего
выезда. Он пользовался трамваем, а иногда и вовсе ходил пешком в
сопровождении своего единственного слуги Ивана, тащившего за ним корзину со
съестным. К тому же - вздохнула м-с Эдит, узнавшая об этом от своей кухарки,
- к тому же он торговался из-за каждого морского ежа стоимостью в два су. Но
странное дело: эта необычная скупость вовсе не вызывала неудовольствия у м-с
Эдит; она даже находила ее оригинальной. Дома у князя никто никогда не был.
Он ни разу не пригласил супругов полюбоваться своим садом.
- Князь красив? - поинтересовался я, когда м-с Эдит закончила свой
панегирик.
- Даже слишком, - отозвалась она. - Сами увидите. Не знаю почему, но этот
ответ был мне особенно неприятен. После ухода м-с Эдит я размышлял о князе
до самого окончания своего дежурства, то есть до половины двенадцатого.
***
При первом ударе гонга к завтраку я, поспешно вымыв руки и приведя себя в
порядок, быстро поднялся по ступеням "Волчицы", так как думал, что накрыто
будет там, однако, дойдя до передней, услышал музыку и встал как вкопанный.
Кто мог осмелиться в такой момент играть в форте Геркулес на рояле? Да к
тому же еще и петь: я услышал тихий звук мягкого мужского голоса. Напев
звучал странно: то жалобно, то грозно. Теперь я знаю эту песню наизусть -
потом мне ее приходилось слышать много раз. Возможно, вы тоже ее знаете,
если вам доводилось когда-нибудь пересечь границу холодной Литвы, если вы
побывали в этой громадной северной стране. Это песня полуобнаженных дев,
которые увлекают путника в пучину и безжалостно его топят, песня "Озера
русалок", которую Сенкевич прочитал однажды Михаилу Верещаку. Вот она.
На Свитезь поедешь ночкою порою, -
Увидишь в недвижимых водах
Луну под собою, луну над собою
И звезды на двух небосводах...
Здесь жены и дочери Свитезя-града
Избегли резни и плененья.
На зелень вокруг обрати свои взгляды -
То бог превратил их в растенья.
Цветы серебром мотылькового роя
Трепещут над бездною синей,
И листья их ярки, как свежая хвоя,
Когда ее выбелит иней.
Как знак чистоты и в ином воплощенье
Хранят этот цвет белоснежный.
Не может их смертный в нечистом стремленье
Коснуться рукою небрежной.
Пришел сюда царь, что не ведал об этом, -
И воины русского края
Толпой устремились, серебряным цветом
Свои шишаки украшая.
Но стоило воинам жадные руки
К воде протянуть дерзновенно,
Как падали тут же в неслыханной муке, -
Их смерть поражала мгновенно.
С тех пор промелькнули чредою столетья,
Но, в память о том наказанье,
Доныне цветы называются эти
"Царями" в народном сказанье...
И тихо от нас отдаляется дева,
И тонут в пучине безмолвно
И лодки и невод... И, полные гнева,
На берег надвинулись волны.
И, деву встречая, разверзлась пучина
И снова сомкнулась, насытясь.
И вновь неподвижно, светло и пустынно
Хрустальное озеро Свитезь.
Эти-то слова и пел речитативом мягкий мужской голос под печальный
аккомпанемент рояля. Я вошел в зал; навстречу мне встал молодой человек. Тут
же позади меня послышались шаги м-с Эдит. Она представила нас друг другу.
Это был князь Галич.
Князь оказался, как говорится в романах, "красивым и задумчивым молодым
человеком": правильный, немного жесткий профиль придавал лицу выражение
суровости, тогда как светлые глаза, очень мягкие и наивные, выдавали почти
детскую душу. Его длинные ресницы не стали бы чернее, даже если б он их
подкрашивал тушью; именно эта особенность придавала его лицу необычный вид,
особенно в сочетании с весьма розовыми щеками, какие можно встретить лишь у
искусно нарумяненных женщин да у чахоточных. Во всяком случае, у меня
создалось такое впечатление, однако я был слишком настроен против князя
