серьезное, очень серьезное.
Он ушел к себе, а я не мешкая отправился в гостиную Старого Боба за
Рультабийлем, однако на пороге столкнулся с Дамой в черном и ее сыном,
которые как раз выходили оттуда. Оба они были молчаливы и держались как-то
непонятно: я ведь только что слышал их восторги и полагал, что увижу сына в
материнских объятиях. Я молча застыл от удивления. Поспешность, с какою г-жа
Дарзак стремилась в столь исключительных обстоятельствах расстаться с
Рультабийлем, невероятно заинтриговала меня, а покорность, с какою
Рультабийль подчинился, меня просто изумила. Матильда поцеловала моего друга
в лоб и сказала: "До свидания, дитя мое" - столь бесцветным, печальным и в
то же время торжественным тоном, словно прощалась, лежа на смертном одре.
Рультабийль молча увлек меня вон из башни. Он дрожал как лист.
Дверь в Квадратную башню закрыла сама Дама в черном. Я был уверен, что
там произошло нечто неслыханное. История с револьвером меня не
удовлетворяла; Рультабийль, без сомнения, думал так же, если, конечно, его
рассудок и сердце не помутились окончательно от того, что произошло между
ним и Дамой в черном. А потом, с чего я взял, что Рультабийль думает не так
же, как и я?
Едва мы вышли из Квадратной башни, как я схватил Рультабийля и подтолкнул
его к парапету, соединяющему Квадратную и Круглую башни, под крышу Круглой
башни. Репортер, послушный как ребенок, прошептал:
- Сенклер, я поклялся матери, что не буду видеть и слышать ничего, что
произойдет этой ночью в Квадратной башне. Это мое первое обещание матери,
Сенклер, но свое место в раю я уступаю ей. Я должен все видеть и слышать.
Мы стояли неподалеку от еще горевшего окна гостиной Старого Боба, которое
выдавалось над морем. Окно это было открыто, благодаря чему мы и услышали
так отчетливо выстрел и смертный крик, невзирая на толстые стены башни. С
того места, где мы стояли, заглянуть в окно мы не могли; но как знать, может
быть, мы услышим что-нибудь? Буря уже стихла, однако волны еще не улеглись и
разбивались о скалы полуострова Геркулеса с яростью, делавшей невозможным
приближение лодки к берегу. Мысль о лодке возникла у меня потому, что на
какую-то секунду мне почудилось, будто во мраке появилась и исчезла тень
лодки. Впрочем, что я! Скорее всего, это была игра моего воображения,
которому везде мерещились зловещие тени, воображения, разыгравшегося гораздо
сильнее, чем волны.
***
Мы простояли так минут пять в полной неподвижности, как вдруг из окна
донесся вздох - тяжкий, протяжный, похожий на стон, на последний вздох
агонии, - тихая жалоба, далекая, как уходящая жизнь, и близкая, как стоящая
у порога смерть. На лбу у нас выступил пот. Потом - ничего, только
беспрестанный рев моря... А затем окно внезапно погасло. Квадратная башня
чернела в ночи. Мы с Рультабийлем, не сговариваясь, взялись за руки, как бы
приказывая друг другу молчать и не двигаться. Там, в башне, кто-то умирал.
Кто-то, кого от нас прятали. Почему? И кого? Кого же? Это не г-жа Дарзак, не
г-н Дарзак, не папаша Бернье и, разумеется, не Старый Боб: это был кто-то,
кто не должен находиться в башне.
Рискуя свалиться за парапет, вытянув шеи в сторону окна, через которое
донесся этот последний вздох, мы слушали. Прошли четверть часа, показавшиеся
нам вечностью. Рультабийль кивнул мне на освещенное окно своей комнаты. Я
понял. Мне следовало погасить свет и вернуться. С тысячью предосторожностей
я сделал это и через пять минут снова стоял рядом с Рультабийлем. Теперь
двор Карла Смелого был темен, если не считать слабого отблеска у подножия
Круглой башни, говорившего о том, что Старый Боб еще трудится в ее нижнем
зале, да свечи, горевшей в Садовой башне, где дежурил Маттони. В сущности,
если принять во внимание, где они находились, можно было прекрасно
объяснить, почему ни Старый Боб, ни Маттони не слышали того, что произошло в
Квадратной башне, равно как и криков Рультабийля, которые в стихающем
урагане пронеслись у них над головами. Стены Садовой башни были толсты, а
Старый Боб в буквальном смысле слова зарылся под землю.
Едва я проскользнул в угол между башней и парапетом, где все еще стоял
настороже Рультабийль, как мы ясно услышали скрип дверных петель: кто-то
осторожно отворял дверь Квадратной башни. Я довольно сильно выдвинулся
вперед, однако Рультабийль оттеснил меня, а сам чуть-чуть высунул голову
из-за угла. Он стоял согнувшись, и я, вопреки его наказу, выглянул поверх
его головы. Вот что я увидел.
Сначала папаша Бернье, которого, несмотря на темноту, нетрудно было
узнать, вышел из башни и бесшумно направился в сторону потерны. Посреди
двора он остановился, поднял голову и посмотрел в сторону наших окон в Новом
замке, затем вернулся к башне и сделал знак, который можно было истолковать
как "все спокойно". Кому предназначался этот знак? Рультабийль высунулся еще
дальше, но вдруг отпрянул назад и оттолкнул меня.
Когда мы снова осмелились выглянуть во двор, там уже никого не было.
Потом папаша Бернье вернулся; сперва мы его не видели, но услышали его тихий
разговор с Маттони. Потом из-под арки потерны донесся какой-то звук, и
появился папаша Бернье; рядом с ним двигалась какая-то темная масса - мы
узнали в ней двуколку, в которую был запряжен Тоби - пони Артура Ранса. По
плотно сбитой земле двора Карла Смелого двуколка катилась почти неслышно,
словно ехала по ковру. Да и Тоби вел себя тихо и смирно, как будто следовал
наставлениям папаши Бернье. Дойдя до колодца, тот еще раз взглянул на наши
окна, после чего, держа Тоби под уздцы, благополучно добрался до дверей
Квадратной башни. Там он оставил двуколку и вошел внутрь. Следующие
несколько минут показались нам, как говорится, вечностью, особенно для моего
друга, который снова, непонятно почему, весь задрожал.
Папаша Бернье появился опять. Он в одиночестве пересек двор и скрылся под
потерной. Мы высунулись чуть дальше; посмотри сейчас в нашу сторону те, кто
находился на пороге Квадратной башни, мы были бы обнаружены, но им было не
до этого. Взошла яркая луна, осветившая двор голубоватым сиянием; на море
легла серебристая дорожка. Из башни вышли двое и, приблизившись к двуколке,
удивленно попятились. Мы отчетливо услышали, как Дама в черном тихо
проговорила: "Смелее, Робер, нужно именно так!" Позже мы с Рультабийлем
пытались выяснить, сказала она "именно так" или "именно там", но ни к какому
выводу не пришли.
Робер Дарзак ответил ей странно звучавшим голосом:
"Этого мне только не хватало!" Сгибаясь под тяжестью какого-то
громоздкого свертка, он подтащил его к двуколке и с огромным трудом засунул
под сиденье. Стуча зубами, Рультабийль сдернул с головы кепи. Насколько мы
могли рассмотреть, это был мешок. Когда г-н Дарзак с трудом поднял его, до
нас донесся вздох. Прислонившись к стене башни, Дама в черном смотрела на
мужа, но даже не пыталась помочь. И вдруг, когда г-н Дарзак затолкал наконец
мешок в двуколку, Матильда проговорила, глухо и с ужасом: "Он еще
шевелится!" "Это конец!" - ответил г-н Дарзак, утирая со лба пот. Затем,
надев пальто, он взял Тоби под уздцы и, махнул Даме в черном рукою, тронулся
в путь, а она, не ответив, так и осталась стоять у стены, словно ожидая
казни. Г-н Дарзак показался нам спокойным: он выпрямился, шел твердым шагом
- шагом честного человека, выполнившего свой долг. По-прежнему соблюдая все
предосторожности, он скрылся вместе с двуколкой под потерной; Дама в черном
вернулась в Квадратную башню.
Я хотел было выйти из нашего укрытия, но Рультабийль энергично остановил
меня и правильно сделал: из-под потерны вышел Бернье и направился по двору к
Квадратной башне. Когда он был метрах в двух от двери, Рультабийль медленно
вышел из угла и, встав между испуганным Бернье и дверью, схватил его за
руку.
- Идите за мной, - приказал он.
Привратник был ошеломлен. Я тоже вышел из укрытия. Бернье стоял в голубом
лунном свете и тревожно смотрел на нас; губы его прошептали:
- Какое несчастье!
Глава 12
Необъяснимое убийство
- Несчастье случится, если вы не расскажете нам правду, - тихо отозвался
Рультабийль. - Но если вы не станете ничего скрывать, несчастья не
произойдет. Пошли.
С этими словами Рультабийль повел привратника за руку к Новому замку; я
последовал за ними. Начиная с этого момента, я снова стал узнавать в молодом
человеке прежнего Рультабийля. Теперь, когда он столь счастливо разрешил
касавшуюся лично его загадку, когда он вернул себе аромат духов Дамы в
черном, - теперь он напряг всю силу своего ума, чтобы проникнуть в тайну.
Теперь, до тех пор пока все не будет закончено, до самой последней минуты -
самой драматичной, которую я пережил вместе с Рультабийлем, - минуты, когда
его устами говорили и были объяснены жизнь и смерть, он будет следовать
своим путем без тени сомнения и не произнесет ни единого слова, которое не
приближало бы нас к развязке страшной ситуации, сложившейся после нападения
на Квадратную башню в ночь с 11 на 12 апреля.
Бернье не сопротивлялся. Случалось, Рультабийлю пытались сопротивляться,
но он быстро преодолевал упорство таких людей, и они просили пощады.
Бернье шел перед нами с опущенной головой, словно обвиняемый, которому
предстоит держать ответ перед судьями. Придя в комнату Рультабийля, мы
предложили привратнику сесть; я зажег лампу.
Набивая трубку, молодой журналист молча смотрел на Бернье, по-видимому,
он хотел узнать по лицу старика, насколько тот откровенен. Затем он
нахмурился, глаза его засверкали, и, выпустив несколько клубов дыма, он
спросил:
- Итак, Бернье, как произошло убийство? Бернье покачал большой, как у
всех пикардийцев, головой.
- Я поклялся ничего не говорить. Я ничего не знаю, сударь. Честное слово,
ничего.
- Тогда расскажите то, чего не знаете, - посоветовал Рультабийль. - Если
вы, Бернье, не расскажете мне то, что не знаете, я ни за что не отвечаю.
- За что вы, сударь, не отвечаете?
- За вашу безопасность, Бернье...
- За мою безопасность? Но я же ничего не сделал.
- Не отвечаю за нашу общую безопасность, за нашу жизнь! - закончил
Рультабийль и, поднявшись, прошелся по комнате; за это время он явно успел
произвести в уме несколько алгебраических операций. - Итак, он был в
Квадратной башне?
- Да, - кивнул Бернье.
- Где? В спальне Старого Боба?
- Нет, - отрицательно покачал головой Бернье.
- Спрятался у вас в привратницкой?
- Нет, - снова покачал головой Бернье.
- Вот как! Так где же он был? Не в комнатах же господина и госпожи
Дарзак?
- Да, - кивнул Бернье.
- Мерзавец! - прошипел Рультабийль и вцепился Бернье в глотку. Я поспешил
привратнику на помощь и вырвал его из цепких рук Рультабийля. Немного придя
в себя, Бернье прошептал:
- Что с вами, господин Рультабийль? Почему вы хотели меня задушить?
- И вы еще спрашиваете, Бернье? И вы признаете, что он находился в
комнатах господина и госпожи Дарзак? А кто же его туда впустил, если не вы?
Ведь когда хозяев нет, единственный ключ у вас.
Сильно побледнев, Бернье встал:
- Вы обвиняете меня, господин Рультабийль, в том, что я сообщник
Ларсана?
- Я запрещаю вам произносить это имя, - вскричал репортер. - Вам
прекрасно известно, что Ларсан мертв, и давно!
- Давно! - с иронией повторил Бернье. - Верно, я и забыл! Если ты предан
хозяевам, если ты сражаешься за них, нужно забыть даже, с кем сражаешься.
Прошу прощения!
- Послушайте, Бернье, я знаю и ценю вас. Вы добрый малый. Я обвиняю вас
не в предательстве, а в небрежности.
