возражая. Старик поклонился и, покачивая головой, ушел. Он был явно очень
заинтригован, и я порадовался, что, охраняя северный вход, он подумал о
Ларсане. Он ведь сам чуть было не стал его жертвой и не забыл об этом -
значит, будет внимательнее стоять на часах.
Я не сразу вскрыл принесенную папашей Жаком телеграмму - и зря: с первого
же взгляда она оказалась весьма интересной. Мой парижский приятель, по моей
просьбе уже сообщивший мне кое-что о Бриньоле, писал, что накануне этот
самый Бриньоль уехал на юг, сев на поезд 10.35 вечера. По сведениям
приятеля, Бриньоль взял билет до Ниццы.
Что этот Бриньоль собирается делать в Ницце? Я задавал этот вопрос себе,
но - о чем потом сильно пожалел - в глупом приступе самолюбия не задал
Рультабийлю. Он посмеялся надо мною, когда я показал ему первую телеграмму,
где говорилось, что Бриньоль не выезжал из Парижа, и я решил не говорить ему
о второй. Раз Бриньоль так мало для него значит, я не стану надоедать ему с
этим типом и оставлю его себе. Напустив на себя безразличный вид, я подошел
к Рультабийлю, работавшему во дворе Карла Смелого. С помощью массивных
железных брусьев он укреплял тяжелый дубовый круг, которым закрывался
колодец. Рультабийль продемонстрировал мне, что даже если колодец сообщается
с морем, то человек, решивший проникнуть таким путем в замок, не сможет
поднять крышку и откажется от своих намерений. По лицу журналиста струился
пот, рукава были закатаны, воротничок съехал набок; в руке он держал тяжелый
молоток. Мне подумалось, что для такой несложной работы он тратит слишком
много физических усилий, и я, словно глупец, который не видит дальше своего
носа, сказал ему об этом. Разве трудно было догадаться: этот мальчишка
изнуряет себя добровольно, тяжелый физический труд служит лишь для того,
чтобы он мог забыть печаль, терзавшую его благородную душу? Так нет же! Я
понял это лишь полчаса спустя, когда застал его крепко спящим в развалинах
часовни; по-видимому, сон свалил его прямо здесь, на жесткой каменной
постели, и по простому слову "Матушка!", которое вырвалось у него во сне, я
понял, в каком он состоянии. Рультабийль видел во сне Даму в черном.
Возможно, ему снилось, что, раскрасневшись от бега, он влетел в гостиную
коллежа в Э и Дама в черном обнимает его, как когда-то. Я на несколько
секунд замешкался, размышляя, можно ли его так оставить и не выдаст ли он во
сне свою тайну? Однако, облегчив свое сердце произнесенным словом,
Рультабийль теперь оглашал воздух музыкальным храпом, напоминавшим гудение
волчка. Пожалуй, после нашего отъезда из Парижа Рультабийль впервые спал
по-настоящему.
***
Я воспользовался этим обстоятельством, никого не предупредив, вышел из
замка и с телеграммой в кармане сел в поезд на Ниццу. Вскоре я уже читал
свежие новости на первой полосе "Пти Нисуа": "Профессор Стейнджерсон прибыл
в Гараван, где собирается провести несколько недель у мистера Артура Ранса,
который купил форт Геркулес и вместе с очаровательной м-с Ранс с
удовольствием принимает друзей в этом средневековом уголке, изысканном и
живописном. В последнюю минуту нам сообщили, что дочь профессора
Стейнджерсона, только что сочетавшаяся в Париже браком с г-ном Робером
Дарзаком, также прибыла в форт Геркулес в сопровождении этого молодого и
прославленного профессора Сорбонны. Гости приехали к нам с Севера в пору,
когда все нас покидают. Как они правы! Самая прекрасная в мире весна - на
Лазурном берегу!" В Ницце, укрывшись за витриной кафе, я стал ждать прихода
парижского поезда, в котором мог находиться Бриньоль. И в самом деле, из
него вышел Бриньоль. Сердце у меня забилось: эта поездка, о которой он не
сообщил г-ну Дарзаку, казалась для меня вполне естественной. К тому же я
видел своими глазами: Бриньоль не хотел, чтобы его узнали. Опустив голову,
он быстро, словно вор, скользил между прохожими, направляясь к выходу. Но я
шел следом. Он прыгнул в закрытый экипаж, я поспешил взять другой, тоже
закрытый. На площади Массена он вылез, направился в сторону набережной и там
нанял новый экипаж. Я не отставал от него ни на шаг. Эти маневры казались
мне все более подозрительными. Наконец экипаж Бриньоля свернул на дорогу,
называемую Корниш; я велел своему кучеру сделать то же самое. Большое число
крутых поворотов на этой дороге позволяю мне наблюдать за преследуемым,
оставаясь незамеченным. Я посулил извозчику хорошие чаевые, и он старался
изо всех сил. Так мы доехали до станции Болье. Там я с удивлением увидел,
что экипаж Бриньоля остановился, Бриньоль вылез, расплатился с кучером и
вошел в зал ожидания. Он явно собирался сесть в поезд. Я подумал: "Нужно бы
последовать за ним, но ведь станция маленькая, и он заметит меня на
безлюдном перроне". Делать было нечего. Если он меня заметит, придется
изобразить удивление и следить за ним до тех пор, пока не станет ясно, чем
он собирается заняться в этих краях. Однако все сложилось как нельзя лучше,
и Бриньоль меня не заметил. Он сел в пассажирский поезд, направлявшийся к
итальянской границе. Таким образом, он постепенно приближался к форту
Геркулес. Я сел в соседний вагон и стал внимательно наблюдать за входом и
выходом пассажиров на станциях.
Бриньоль сошел только в Ментоне. Он определенно хотел приехать туда не на
парижском поезде и в такое время, когда было мало шансов встретить на
вокзале кого-либо знакомого. Выйдя из вагона, он сразу же поднял воротник
пальто и поглубже надвинул фетровую шляпу. Затем оглядел перрон, успокоился
и поспешил к выходу. На улице Бриньоль бросился к старому и грязному
дилижансу, стоявшему у тротуара. Я наблюдал за Бриньолем, укрывшись в углу
зала ожидания. Что он здесь делает? И куда направляется эта пыльная дряхлая
колымага? От служащего я узнал, что это дилижанс на Соспель.
Соспель - живописный городок, затерянный в предгорьях Альп; езды туда от
Ментоны часа два с половиной. Железной дороги там нет. Этот укромный, мало
известный во Франции уголок внушает страх таможенным чиновникам и даже
альпийским стрелкам, стоящим там гарнизоном! Но дорога туда красивейшая:
прежде чем откроется Соспель, путник должен обогнуть множество гор, проехать
по краю нескольких пропастей и следовать вплоть до Кастийона узкой и
глубокой долиной Карей - то дикой и напоминающей древнюю Иудею, то зеленой,
цветущей и плодородной, радующей глаз трепещущим серебром оливковых
деревьев, которые словно спускаются с небес по гигантской лестнице к
прозрачному потоку. Несколько лет назад я вместе с компанией английских
туристов ехал в Соспель в огромной повозке, влекомой восьмеркой лошадей, и
от этого путешествия у меня осталось ощущение головокружения, которое
возвращается ко мне всякий раз, когда я слышу название этого городка. Но что
собирается делать в Соспеле Бриньоль? Это следовало выяснить. Дилижанс, в
котором свободных мест уже не было, тронулся в путь, лязгая железными
частями и дребезжа стеклами. Я прыгнул в ближайший экипаж, и вскоре мы уже
карабкались по склону долины Карей. Ах, как я жалел, что не предупредил
Рультабийля! Странное поведение Бриньоля натолкнуло бы его на мысли, мысли
полезные и разумные, тогда как я, не обладая его способностью рассуждать,
мог только идти по следу Бриньоля, словно пес за хозяином или полицейский за
своей дичью. И если бы я еще хорошо держал этот след! Бриньоль ускользнул от
меня, когда нельзя было его терять ни за что на свете, когда я сделал
потрясающее открытие! Мне пришлось пропустить дилижанс немного вперед -
предосторожность, на мой взгляд, необходимая, - и в Кастийон я приехал,
должно быть, минут через десять после Бриньоля. Кастийон находится в верхней
точке дороги между Ментоной и Соспелем. Кучер попросил у меня позволения
немного подождать, пока лошадь передохнет и напьется. Я вылез из экипажа, и
кого, по-вашему, увидел у въезда в туннель, который соединял оба склона
горы? Бриньоля и Фредерика Ларсана!
Я так и остался стоять, словно врос в землю, - молча и неподвижно.
Клянусь, я был поражен. Когда я собрался с мыслями, на меня нахлынули два
чувства: ужас перед Бриньолем и гордость за себя. Все-таки я был прав! Один
я догадался, что этот чертов Бриньоль представляет для Робера Дарзака
страшную опасность. Если бы меня послушали, он давно уже не работал бы у
профессора Сорбонны. Бриньоль - креатура Ларсана, сообщник Ларсана! Какое
открытие! Я же говорил, что происшествия в лаборатории не случайны. Ну,
теперь-то мне поверят? Я же своими глазами видел, как Бриньоль и Ларсан
обсуждают что-то у въезда в Кастийонский туннель. Видел... Но где же они?
Куда-то скрылись. Очевидно, в туннель. Оставив кучера, я поспешил к туннелю,
нащупывая в кармане револьвер. Можете себе представить мое состояние. Что
скажет Рультабийль, когда я расскажу ему все это? Я, я выследил Бриньоля с
Ларсаном.
Но где же они? Я вошел в черный туннель. Ни Ларсана, ни Бриньоля.
Взглянул на дорогу, спускающуюся к Соспелю, - никого. Однако слева, в
стороне старого Кастийона, я заметил две торопливо движущиеся тени. Они
скрылись из виду, и я побежал. Добежав до развалин, я остановился. А вдруг
эти тени подстерегают меня?
В старом Кастийоне больше не живут: он был разрушен до основания страшным
землетрясением 1887 года. Теперь там осталось лишь несколько полуразрушенных
стен, продолжающих потихоньку обваливаться, кое-где стоят почерневшие от
пожара лачуги без крыш да уцелевшие столбы, которые постепенно склоняются к
земле, словно горюя, что им нечего больше подпирать. Какая тишина! С
необычайной осторожностью я шел по этим развалинам, со страхом всматриваясь
в глубокие расселины, образовавшиеся в результате подземных толчков. Одна из
них показалась мне просто бездонной, и в тот миг, когда я, придерживаясь за
почерневший ствол оливы, заглянул в нее, какая-то птица вдруг вылетела
оттуда, чуть не задев меня крылом. Я вскрикнул и попятился. Это был орел,
который с быстротою молнии прянул из бездны. Он взмыл к солнцу, а потом, -
спустившись ниже, с грозным клекотом закружил надо мной, словно упрекая,
зачем я потревожил его в царстве одиночества и смерти, подаренном ему огнем
недр.
Неужели мне почудилось? Обе тени исчезли. Я уже подумал, что нахожусь во
власти воображения, как вдруг увидел на земле клочок писчей бумаги. Бумага
показалась мне похожей на ту, какой пользовался в Сорбонне Робер Дарзак.
На этом обрывке я разобрал только два слога, нацарапанных вроде бы рукою
Бриньоля. Это было похоже на окончание какого-то слова, начало которого
отсутствовало. Я прочитал два эти слога: "...бонне".
Два часа спустя я был уже в форте Геркулес и все рассказал Рультабийлю.
Он ограничился тем, что положил найденный мною клочок в бумажник, и попросил
меня никому не рассказывать об этом путешествии.
Удивленный тем, что такое, казалось бы, важное открытие произвело столь
слабый эффект, я взглянул на Рультабийля. Он отвернулся, но я успел заметить
у него на глазах слезы.
- Рультабийль! - воскликнул я.
- Тише, Сенклер! - прикрыл он мне ладонью рот.
Я взял его за руку. Да у него жар! Мне пришло в голову, что такое
возбуждение вызвано не только переживаниями, связанными с Ларсаном. Я
принялся его упрекать: почему он скрывает от меня то, что произошло между
ним и Дамой в черном? Однако он по обыкновению не ответил, а лишь глубоко
вздохнул и удалился.
Меня ждали с обедом. Было уже поздно. Обед прошел уныло, несмотря на
всплески веселости Старого Боба. Мы уже не пытались разогнать нестерпимую
