своим невесомым покровом.
Опустив глаза, я увидел во дворе, у парапета рядом с дверью в Квадратную
башню две тени. Более высокая из них, казалось, удерживала другую и о чем-то
ее умоляла, а та словно старалась вырваться и броситься по направлению к
морю. Послышался голос г-жи Дарзак:
- Берегитесь! Он устроил вам ловушку. Я запрещаю вам покидать меня
сегодня вечером. Голос Рультабийля ответил:
- Он обязательно пристанет к берегу. Пустите меня, я сбегаю на берег. -
Что вы там станете делать?
- То, что следует.
Испуганный голос Матильды воскликнул:
- Я запрещаю вам прикасаться к этому человеку. Больше я ничего не слышал.
***
Спустившись вниз, я нашел Рультабийля, в одиночестве сидевшего на краю
колодца. На мою попытку заговорить с ним он не ответил, как это уже
случалось неоднократно. Пройдя в первый двор, я увидел г-на Дарзака, который
взволнованно крикнул мне издали:
- Видели его?
- Да, видел, - ответил я.
- А вы не знаете - она его видела?
- Видела: она была вместе с Рультабийлем, когда он проплывал мимо. Какая
наглость!
Робер Дарзак все еще дрожал от волнения. Он рассказал мне, что, едва
завидев Ларсана, он сломя голову бросился на берег, но опоздал: когда он
прибежал на мыс Гарибальди, лодка, словно по волшебству, исчезла. Сообщив
все это, Робер Дарзак оставил меня и кинулся к Матильде, беспокоясь за ее
состояние, но тут же вернулся, грустный и удрученный. Дверь в комнаты жены
оказалась закрытой: ей захотелось побыть немного одной.
- А Рультабийль? - спросил я.
- Его я не видел.
Мы подошли к парапету, вглядываясь в ночь, которая унесла Ларсана. Робер
Дарзак выглядел бесконечно опечаленным. Чтобы отвлечь его от невеселых
мыслей, я завел разговор о чете Рансов, и понемногу он разговорился.
От него я узнал, что после версальского процесса Артур Ранс вернулся в
Филадельфию и однажды вечером, на каком-то семейном обеде, оказался рядом с
весьма романтичной особой, тут же покорившей его своей любовью к литературе,
которая не часто встречается у его хорошеньких соотечественниц. Особа эта
совсем не походила на бодрых, развязных, независимых и дерзких, с ветерком в
голове девиц, которых так часто встречаешь в наши дни. Слегка высокомерная,
мягкая и грустная, с интересной бледностью на лице, она скорее напоминала
нежных героинь Вальтера Скотта, кстати сказать, ее любимого писателя. Да,
она безусловно отстала от века, но отстала так восхитительно! Как случилось,
что это нежное создание произвело сильнейшее впечатление на Артура Ранса,
столь сильно любившего величественную Матильду? Это уже относится к тайнам
сердца. Несмотря на новую влюбленность, Артур Ранс ухитрился в этот вечер
напиться до чертиков. Он вел себя весьма некрасиво и даже брякнул нечто
настолько неподобающее, что мисс Эдит во всеуслышание попросила его больше с
нею не заговаривать. На следующий день Артур Ранс публично перед ней
извинился и поклялся, что ничего, кроме воды, больше в рот не возьмет;
клятву свою он сдержал.
Артур Ранс уже давно знал дядю мисс Эдит, почтенного Мандера, Старого
Боба, как прозвали его в университете, человека необыкновенного и известного
как своими приключениями и путешествиями, так и открытиями в области
геологии. Он был кроток как овца, но в то же время не имел себе равных в
охоте на ягуаров в пампасах. Половину своего времени он проводил на юге
Рио-Негро, в Патагонии, где искал человека третичного периода или хотя бы
его скелет - не антропоида, даже не питекантропа, которые ближе к обезьяне,
а настоящего человека, более сильного и могучего, чем современные обитатели
нашей планеты, человека, жившего в одно время с громадными млекопитающими,
появившимися на земле еще до четвертичного периода. Обычно он возвращался из
своих экспедиций с несколькими ящиками камней и внушительным количеством
берцовых и бедренных костей, над которыми потом жарко спорил весь ученый
мир, а также с внушительной коллекцией мехов - "кроличьих шкурок", как он их
называл, - которая свидетельствовала о том, что старый ученый в очках
прекрасно умел обращаться с оружием не столь древним, как кремневый топор
или скребок троглодитов. Возвратясь в Филадельфию, он опять взбирался на
свою кафедру, углублялся в книги и тетради и читал свой курс, буквально
просиживая штаны и развлекаясь тем, что кидал в сидящих неподалеку студентов
стружки от длинных карандашей, которыми никогда не пользовался, но которые
постоянно чинил. Когда он попадал в цель, над кафедрой показывалась
убеленная сединами голова с очками в золотой оправе на носу и рот,
расплывшийся в беззвучной ликующей улыбке.
Все эти подробности сообщил мне позже сам Артур Ранс, который в свое
время учился у Старого Боба, но после этого встретил его лишь через много
лет, когда познакомился с мисс Эдит; я так подробно останавливаюсь на этом,
поскольку через некоторое время мы, естественно, встретились с ученым в
Красных Скалах.
На вечере, когда Артур Ранс был представлен мисс Эдит и повел себя не
лучшим образом, девушка, быть может, и не была бы так грустна, не получи она
только что неприятных известий от своего дяди. Тот уже четыре года не
решался снова поехать в Патагонию. В последнем письме он писал, что очень
болен и надеется перед смертью повидать племянницу. Кое-кто подумает,
пожалуй, что при таких обстоятельствах любящая племянница могла бы и не
пойти на вечер, пусть даже семейный, однако мисс Эдит, будучи в курсе
дядюшкиных экспедиций, столько раз получала от него неприятные известия, а
он столько раз все равно возвращался бог знает откуда живым и невредимым,
что - не стоит судить ее слишком строго! - она и на этот раз не стала
предаваться печали в одиночестве. Между тем, получив от него через три
месяца новое письмо, она решила сама поехать к дядюшке, находившемуся в
дебрях Араукании. За эти три месяца, правда, в ее жизни произошли важные
события. Мисс Эдит тронули угрызения совести Артура Ранса, равно как и его
решимость не пить больше ничего, кроме воды. Она поняла, что
невоздержанность этого джентльмена явилась следствием несчастной любви, и
это пришлось ей весьма по душе. Сия романтическая черта, о которой я недавно
говорил, оказалась на руку Артуру Рансу, и, когда мисс Эдит уезжала в
Арауканию, никто не удивился, что вместе с нею отправился и бывший ученик
Старого Боба. Помолвка не была объявлена официально только потому, что
влюбленные хотели получить благословение старого геолога. В Сан-Луисе мисс
Эдит и Артур Ранс встретились с великолепным дядюшкой, который был в
превосходном настроении и вполне добром здравии. Давным-давно не видевший
его Ранс имел дерзость сказать профессору, что тот помолодел - комплимент
весьма искусный! Когда же племянница сообщила ему, что помолвлена с этим
очаровательным молодым человеком, дядюшкиной радости не было предела. Они
втроем вернулись в Филадельфию, где и была сыграна свадьба. Франции мисс
Эдит не знала. Артур Ранс решил, что они поедут туда в свадебное
путешествие. Вот так им и представилась возможность обосноваться с научной
целью в окрестностях Ментоны - правда, не в самой Франции, а в сотне метров
за итальянской границей, в Красных Скалах.
***
С первым ударом гонга перед нами возник Артур Ранс, и мы вместе
отправились к "Волчице", в нижнем зале которой в тот вечер был накрыт обед.
Когда собрались все, за исключением Старого Боба, отсутствовавшего в форте,
м-с Эдит поинтересовалась, не заметил ли кто-нибудь человека на носу лодки,
проплывавшей мимо замка. Ее поразила необычная поза этого человека.
Поскольку никто не ответил, она продолжала:
- Я узнаю, кто это был, - я ведь знакома с матросом, который сидел на
веслах. Это большой друг Старого Боба.
- В самом деле? Вы знаете этого моряка, сударыня? - спросил Рультабийль.
- Он несколько раз приходил в замок продавать рыбу. Местные жители дали
ему странное прозвище - я не могу выговорить его на ужасном здешнем
диалекте, лучше скажу вам его перевод: "Морской Палач". Милое имечко, а?
Глава 7
Повествующая о мерах предосторожности, которые принял Жозеф Рультабийль для защиты форта Геркулес от вражеского нападения
Рультабийль даже из вежливости не попросил объяснить эту удивительную
кличку. Он, казалось, погрузился в самые мрачные размышления. Нелепый замок,
нелепый обед, нелепые люди! Томной грации м-с Эдит оказалось недостаточно,
чтобы нас расшевелить. Среди нас находились две молодые супружеские четы,
четверо влюбленных, которые должны были бы веселиться, источать радость
жизни.
Однако обед проходил печально. Над сотрапезниками витал призрак Ларсана -
даже над теми из них, кто не знал его достаточно близко.
К тому же следует заметить, что профессор Стейнджерсон, узнав жестокую и
мучительную правду о дочери, никак не мог избавиться от бремени своего горя.
Думаю, не будет преувеличением утверждать, что главной жертвой драмы в
Гландье и самым несчастным из всех оказался профессор Стейнджерсон. Он
потерял все: веру в науку, любовь к работе и - что самое ужасное -
благоговейное преклонение перед дочерью. А он так в нее верил! Как гордился
ею! Сколько лет приобщал ее, возвышенную и чистую, к поискам неведомого! Он
был совершенно ослеплен решимостью, с какою она отказывалась отдать свою
красоту кому бы то ни было, кто мог отдалить ее от отца и науки. И, с
восхищением размышляя об этой жертве, он вдруг узнал, что дочь отказывалась
выходить замуж, поскольку уже была г-жой Балмейер! В день, когда Матильда
решила во всем признаться отцу, открыть ему свое прошлое, узнав о котором
профессор, уже насторожившийся после событий в Гландье, увидел настоящее в
новом, трагическом освещении, в день, когда она, упав к его ногам и обнимая
его колени, поведала ему о трагической любви своей юности, - в этот день
профессор Стейнджерсон дрожащими руками обнял свое дорогое дитя, покрыл
поцелуями прощения ее любимую головку, рыдая вместе с дочерью, которая
безумием искупила свою ошибку, и поклялся ей, что теперь, когда он узнал о
ее страданиях, она стала ему еще дороже. И она удалилась, немного
успокоившись. Но он стал другим - одиноким, совершенно одиноким человеком.
Профессор Стейнджерсон потерял дочь, потерял свой идеал!
К ее свадьбе с Робером Дарзаком он отнесся равнодушно, хотя тот и был его
любимым учеником. Напрасно Матильда старалась согреть отца своею нежностью.
Она хорошо чувствовала, что он более ей не принадлежит, что он смотрит мимо
нее, что его блуждающий взгляд устремлен в прошлое, на образ дочери, какою
она когда-то была для него; она чувствовала, что если он и обращает теперь
внимание на нее, г-жу Дарзак, то видит рядом с нею не честного человека, а
вечно живую и позорную тень другого - того, кто был ее первым мужем, того,
кто украл у него дочь. Профессор бросил работать. Великая тайна распада
материи, обещанная им человечеству, вернулась в небытие, откуда он на
мгновение ее извлек, и людям на протяжении веков придется повторять глупое
изречение: "Ex nihilo nihil" <"Из ничего ничто не происходит" (лат.).>.
Iрачность обеда усугублялась еще и обстановкой, в которой он проходил:
темный зал освещался лишь лампой в готическом стиле да старинными коваными
канделябрами, которые висели на крепостных стенах, украшенных восточными
коврами; у стен стояли древние шкафы времен первого сарацинского нашествия и
осад на манер Дагобера <То есть времен королей из династии Меровингов -
конец VII - начало VIII в.>.
Поочередно изучая сидевших за столом, я наконец понял причины всеобщего
