вая ее на мелкую монету "подкреплений" и "самоподкреплений" в духе скин-
неровского бихевиоризма.
Человеческая деятельность отнюдь не побуждается и не управляется так,
как поведение лабораторных крыс с вживленными в мозговые "центры удо-
вольствия" электродами, которые, если обучить их включению тока, беско-
нечно предаются этому занятию145. Можно, конечно, сослаться на сходные
явления и у человека, такие, как, например, потребление наркотиков или
гиперболизация секса; однако явления эти решительно ничего не говорят о
действительной природе мотивов, об утверждающей себя человеческой жизни.
Она ими, наоборот, разрушается.
Несостоятельность гедонистических концепций мотивации состоит, разу-
меется, не в том, что они преувеличивают роль эмоциональных переживаний
в регулировании деятельности, а в том, что они уплощают и извращают ре-
альные отношения. Эмоции не подчиняют себе деятельность, а являются ее
результатом и "механизмом" ее движения.
В свое время Дж. Ст. Милль писал: "Я понял, что для того, чтобы быть
счастливым, человек должен поставить перед собой какую-нибудь цель; тог-
да, стремясь к ней, он будет испытывать счастье, не заботясь о нем". Та-
кова "хитрая" стратегия счастья. Это, говорил он, психологический закон.
Эмоции выполняют функцию внутренних сигналов, внутренних в том смыс-
ле, что они не являются психическим отражением непосредственно самой
предметной действительности. Особенность эмоций состоит в том, что они
отражают отношения между мотивами (потребностями) и успехом или возмож-
ностью успешной реализации отвечающей им деятельности субъекта146. При
этом речь идет не о рефлексии этих отношений, а о непосредствен-
но-чувственном их отражении, о переживании. Таким образом, они возникают
вслед за актуализацией мотива (потребности) и до рациональной оценки
субъектом своей деятельности.
Я не могу останавливаться здесь на анализе различных гипотез, которые
так или иначе выражают факт зависимости эмоций от соотношения между "бы-
тием и долженствованием". Замечу только, что факт, который прежде всего
должен быть принят во внимание, заключается в том, что эмоции релевантны
деятельности, а не реализующим ее действиям или операциям. Поэтому-то
одни и те же процессы, осуществляющие разные деятельности, могут приоб-
ретать разную и даже противоположную эмоциональную окраску. Иначе гово-
ря, роль положительного или отрицательно "санкционирования" выполняется
эмоциями по отношению к эффектам, заданным мотивом. Даже успешное выпол-
нение того или иного действия вовсе не всегда ведет к положительной эмо-
ции, оно может породить и резко отрицательное переживание, сигнализирую-
щее о том, что со стороны ведущего для личности мотива достигнутый успех
психологически является поражением. Это относится и к уровню простейших
приспособительных реакций. Акт чихания сам по себе, т.е. исключенный из
каких бы то ни было отношений, вызывает, говорят нам, удовольствие; од-
нако совсем иное чувство переживает герой рассказа Чехова, чихнувший в
театре: это вызывает у него эмоцию ужаса, и он совершает ряд поступков,
в результате которых погибает...
Многообразие и сложность эмоциональных состояний являются результатом
раздвоения первичной чувственности, в которой ее познавательные и аффек-
тивные моменты слиты. Это раздвоение нельзя, конечно, представлять себе
так, что эмоциональные состояния преобретают независимое от предметного
мира существование. Возникая в предметных ситуациях, они как бы "метят"
на своем языке эти ситуации и отдельные объекты, иногда даже входящие в
них случайно или косвенно. Достаточно сослаться на обычное явление при-
писывания эмоционального знака самим вещам или отдельным людям, на фор-
мирование так называемых "аффективных комплексов" и т.п. Речь идет о
другом, а именно о возникающей дифференциации в образе его предметного
содержания и его эмоциональной окраски и о том, что в условиях сложных
опосредствований человеческой деятельности аффектогенность объектов спо-
собна меняться (непредвиденная встреча с медведем обычно вызывает страх,
однако при наличии специального мотива, например в ситуации охоты,
встреча с ним может радовать). Главное же состоит в том, что эмоцио-
нальные процессы и состояния имеют у человека свое собственное положи-
тельное развитие. Это приходится специально подчеркивать, так как клас-
сические концепции человеческих эмоций как "рудиментов", идущие от Дар-
вина, рассматривают их трансформацию у человека как их инволюцию, что и
порождает ложный идеал воспитания, сводящийся к требованию "подчинять
чувства холодному рассудку".
Противоположный подход к проблеме состоит в том, что эмоциональные
состояния имеют у человека свою историю, свое развитие. При этом проис-
ходит изменение их функций и их дифференциация, так что они образуют су-
щественно разные уровни и классы. Это аффекты, возникающие внезапно и
мимовольно (мы говорим: меня охватил гнев, но я обрадовался); далее, это
собственно эмоции - состояния преимущественно идеаторные и ситуационные,
с ними связаны предметные чувства, т.е. устойчивые, "кристаллизованные",
по образному выражению Стендаля, в предмете эмоциональные переживания;
наконец, это настроения - очень важные по своей "личностной" функции
субъективные явления. Не вдаваясь в анализ этих различных классов эмоци-
ональных состояний, замечу только, что они вступают между собой в слож-
ные отношения: младший Ростов перед боем боится (и это эмоция), что им
овладеет страх (аффект); мать может не на шутку рассердиться на напрока-
зившего ребенка, ни на минуту не переставая его любить (чувство).
Многообразие эмоциональных явлений, сложность их взаимосвязей и исхо-
дов достаточно хорошо схватывается субъективно. Однако как только психо-
логия покидает плоскость феноменологии, то оказывается, что ей доступно
исследование лишь самых грубых состояний. Так обстоит дело в перифери-
ческих теориях (Джемс прямо говорил, что его теория не касается высших
эмоций); так же обстоит дело и в современных психофизиологических кон-
цепциях.
Другой подход к проблеме эмоций состоит в том, чтобы исследовать
"межмотивационные" отношения, которые, складываясь, характеризуют собой
строение личности, а вместе с ним и сферу отражающих и опосредствующих
ее функционирование эмоциональных переживаний.
Генетически исходным для человеческой деятельности является несовпа-
дение мотивов и целей. Напротив, их совпадение есть вторичное явление;
либо результат приобретения целью самостоятельной побудительной силы,
либо результат осознания мотивов, превращающего их в мотивы-цели. В от-
личие от целей, мотивы актуально не сознаются субъектом: когда мы совер-
шаем те или иные действия, то в этот момент мы обычно не отдаем себе от-
чета в мотивах, которые их побуждают. Правда, нам нетрудно привести их
мотивировку, но мотивировка вовсе не всегда содержит в себе указание на
их действительный мотив.
Мотивы, однако, не отделены от сознания. Даже когда мотивы не созна-
ются, т.е. когда человек не отдает себе отчета в том, что побуждает его
совершать те или иные действия, они все же находят свое психическое от-
ражение, но в особой форме - в форме эмоциональной окраски действий. Эта
эмоциональная окраска (ее интенсивность, ее знак и ее качественная ха-
рактеристика) выполняет специфическую функцию, что и требует различать
понятие эмоции и понятие личностного смысла. Их несовпадение не являет-
ся, однако, изначальным: по-видимому, на более низких уровнях предметы
потребности как раз непосредственно "метятся" эмоцией. Несовпадение это
возникает лишь в результате происходящего в ходе развития человеческой
деятельности раздвоения функций мотивов.
Такое раздвоение возникает вследствие того, что деятельность необхо-
димо становится полимотивированной, т.е. одновременно отвечающей двум
или нескольким мотивам147. Ведь действия человека объективно всегда реа-
лизуют некоторую совокупность отношений: к предметному миру, к окружаю-
щим людям, к обществу, к самому себе. Так, трудовая деятельность общест-
венно мотивирована, но она управляется также такими мотивами, как, ска-
жем, материальное вознаграждение. Оба эти мотива хотя и сосуществуют, но
лежат как бы в разных плоскостях. В условиях социалистических отношений
смысл труда порождается для рабочего общественными мотивами; что же ка-
сается материального вознаграждения, то этот мотив, конечно, тоже высту-
пает для него, но лишь в функции стимулирования, хотя ион и побуждает,
"динамизирует" деятельность, но лишен главной функции - функции смысло-
образования.
Таким образом, одни мотивы, побуждая деятельность, вместе с тем при-
дают ей личностный смысл; мы будем называть их смыслообразующими мотива-
ми. Другие, сосуществующие с ними, выполняя роль побудительных факторов
(положительных или отрицательных) - порой остро эмоциональных, аффектив-
ных, - лишены смыслообразующей функции; мы будем условно называть такие
мотивы мотивами-стимулами148. Характерная черта: когда важная по своему
личностному смыслу для человека деятельность сталкивается в ходе своего
осуществления с негативной стимуляцией, вызывающей даже сильное эмоцио-
нальное переживание, то личностный смысл ее от этого не меняется; чаще
происходит другое, а именно своеобразная, быстро нарастающая психологи-
ческая дискредитация возникшей эмоции. это хорошо известное явление зас-
тавляет еще раз задуматься над вопросом об отношении эмоционального пе-
реживания к личностному смыслу149.
Распределение функций смыслообразования и только побуждения между мо-
тивами одной и той же деятельности позволяет понять главные отношения,
характеризующие мотивационную сферу личности: отношения иерархии моти-
вов. Иерархия эта отнюдь не строится по шкале их близости к витальным
(биологическим) потребностям, подобно тому, как это представляет себе,
например, Маслоу: в основе иерархии лежит необходимость поддерживать фи-
зиологический гомеостазис; выше - мотивы самосохранения; далее - уверен-
ность, престижность; наконец, на самой вершине иерархии - мотивы позна-
вательные и эстетические150. Главная проблема, которая здесь возникает,
заключается не в том, насколько правильна данная (или другая, подобная
ей) шкала, а в том, правомерен ли самый принцип такого шкалирования мо-
тивов. Дело в том, что ни степень близости к биологическим потребностям,
ни степень побудительности и аффектогенности тех или иных мотивов еще не
определяют иерархических отношений между ними. Эти отношения определяют-
ся складывающимися связями деятельности субъекта, их опосредствованиями
и поэтому являются релятивными. Это относится и к главному соотношению -
к соотношению смыслообразующих мотивов и мотивов-стимулов. В структуре
одной деятельности данный мотив может выполнять функцию смыслообразова-
ния, в другой - функцию дополнительной стимуляции. Однако смыслообразую-
щие мотивы всегда занимают более высокое иерархическое место, даже если
они не обладают прямой аффектогенностью. Являясь ведущими в жизни лич-
ности, для самого субъекта они могут оставаться "за занавесом" - и со
стороны сознания, и со стороны своей непосредственной аффективности.
Факт существования актуально несознаваемых мотивов вовсе не выражает
собой особого начала, таящегося в глубинах психики. Несознаваемые мотивы
имеют ту же детерминацию, что и всякое психическое отражение: реальное
бытие, деятельность человека в объективном мире. Несознаваемое и созна-
ваемое не противостоят друг другу; это лишь разные формы и уровни психи-
ческого отражения, находящегося в строгой соотнесенности с тем местом,
которое занимает отражаемое в структуре деятельности, в движении ее сис-
темы. Если цели и отвечающие им действия необходимо сознаются, то иначе
обстоит дело с осознанием их мотива - того, ради чего ставятся и дости-
