мужьям.
Барабаны откликнулись мягким боем, похожим на звук дождя. Передние
ряды колонны образовали полукруг, и Далзул, величаво и медленно, занял
место, которое освободили для него. Барабанный бой усилился, превращаясь
в громовой рокот. Он то подкатывал ближе, то удалялся, становясь то
громче, то тише. С удивительной синхронностью процессия двинулась впе-
ред. В ее единодушии было что-то от стаи рыб или птиц.
Горожане последовали за колонной - и вместе с ними Форист, Риель и
Шан.
- Куда они направляются? - спросила Форист, когда процессия вышла за
городские ворота и двинулась по узкой дороге среди садов.
- Эта тропа ведет к Йянанаму, - ответил Шан.
- К вулкану? Так вот, значит, где будет проходить ритуал.
Барабаны стучали. Солнечный свет бил в лицо. Сердце Шана колотилось о
ребра, а ноги взбивали пыль. И все это сплеталось в тревожный пульсирую-
щий ритм, который настраивал их на что-то неотвратимое. Мысль и речь по-
терялись в вибрации мира, и остался лишь ритм, ритм, ритм, ритм.
Процессия жрецов и следовавшие за ними горожане остановились. Три
терранина продолжали пробираться сквозь толпу, пока не оказались в пер-
вых рядах неподалеку от колонны. Барабанщики перестроились и сместились
в сторону. Они по-прежнему имитировали громовые раскаты. Кое-кто в толпе
- особенно люди с детьми - отступали назад к повороту крутой тропы. Ник-
то не говорил. Рев водопада и шум стремительного горного потока заглуша-
ли даже бой барабанов.
Они находились примерно в ста шагах от небольшого каменного здания, в
котором располагалась динамо-машина. Кет, ее мужья, домочадцы и жрецы,
украшенные перьями, расступились и образовали проход, который вел к по-
току. У подножия каменных ступеней, спускавшихся прямо в воду, тянулась
широкая площадка. Она была вымощена светлыми каменными плитами, по кото-
рым струилась прозрачная вода. Среди стремительных блестящих струй стоял
сверкающий алтарь, или низкий пьедестал из чистого золота. Он был укра-
шен замысловатыми фигурками людей в коронах и танцующих мужчин с алмаз-
ными глазами. На пьедестале лежал скипетр - простой, без всяких украше-
ний посох из темного дерева или какого-то тусклого металла.
Далзул направился к пьедесталу.
Внезапно Акета выбежал вперед и встал перед каменной лестницей, зак-
рывая ему дорогу. Он произнес звонким голосом несколько слов. Риель по-
качала головой, ничего не понимая. Пожав плечами, Далзул остановился,
но, когда Акета замолчал, он снова пошел к ступеням.
Акета забежал вперед и указал на ноги Далзула.
- Тедиад! - закричал он - Тедиад!
- Ботинки, - прошептала Риель.
Все жрецы и горожане были босыми. Заметив это, Далзул с достоинством
опустился на колени, снял ботинки и носки, отбросил их в сторону и под-
нялся.
- Отойди, - тихо сказал он, и Акета, будто поняв его, отступил назад.
- Ай Дазу! - выкрикнул жрец, когда Далзул прошел мимо него.
- Ал Дазу! - мягко повторила Кет.
Под тихий шепот толпы и рев стремительного потока Далзул спустился по
ступеням на площадку, затопленную водой. Он шел по мелководью, и верткие
струи взрывались яркими брызгами вокруг его лодыжек. Далзул без колеба-
ний обошел пьедестал и повернулся лицом к притихшей толпе. Вытянув руку,
он с улыбкой сжал скипетр
- Нет, - отвечал Шан, - у нас не было с собой видеокамер. Да, он умер
мгновенно. Нет, я не знаю, сколько вольт подавалось на жезл. Мы считаем,
что от генератора к алтарю шел подземный кабель. Да, конечно, они подго-
товили это заранее. Гамане думали, что он намеренно избрал такую смерть.
Далзул сам попросил их об этом, когда вступил в половую связь с Кет - со
жрицей Земли, с Землей. Гамане полагали, что исполняют его желание. От-
куда им было знать, что мы ничего не понимаем? Для них такой исход впол-
не закономерен. Тот, кто оплодотворяет Землю, должен умереть от Молнии.
Мужчины, избравшие эту смерть, идут в Ганам. Это долгое путешествие, и
Далзул прошел самый длинный путь. Нет, никто из нас тогда не подозревал
о подобном ритуале. Нет, я не знаю, связано ли это с чартен-эффектом, с
хаосом или перцептуальным диссонансом. Да, мы действительно воспринимали
ситуацию по-разному. К сожалению, никто из нас не догадался об истине.
Но он знал, что снова должен стать богом.
ПРЕДАТЕЛЬСТВА
"На планете О не было войн в течение последних пяти тысяч лет, а на
Гезене войн не знали вообще никогда", - прочла она и отложила книгу,
чтобы дать отдых глазам. К тому же последнее время она приучала себя чи-
тать медленно, вдумчиво, а не глотать текст кусками, как Тикули, всегда
моментально сжиравший все, что было в миске. "Войн не знали вообще": эти
слова вспыхнули яркой звездой в ее мозгу, но тут же погасли, растворив-
шись в беспросветных глубинах скептицизма. Что же это за мир такой, ко-
торый никогда не видел войн? Настоящий мир. Настоящая жизнь, когда можно
спокойно работать, учиться и растить детей, которые, в свою очередь, то-
же смогут спокойно, мирно учиться и работать. Война же, не позволяющая
работать, учиться и воспитывать детей, была отрицанием, отречением от
жизни. "Но мой народ, - подумала Йосс, - умеет только отрекаться. Мы
рождаемся уже в мрачной тени, отбрасываемой войной, и всю жизнь только и
делаем, что гоняемся за миражами, изгнав мир из дома и своих сердец.
Все, что мы умеем, - это сражаться. Единственное, что способно примирить
нас с жизнью, - наш самообман: мы не желаем признаваться себе, что война
идет, и отрекаемся от нее тоже. Отрицание отрицания, тень тени. Двойной
самообман".
На страницы лежащей на коленях книги упала тень от тучи, ползущей со
стороны болот. Йосс вздохнула и прикрыла веки. "Я лгунья", - сказала она
сама себе. Потом снова открыла глаза и стала читать дальше о таких дале-
ких, но таких настоящих мирах.
Тикули, который дремал, обвернувшись хвостом, на солнышке, вздохнул,
словно передразнивал хозяйку, и почесался, сгоняя приснившуюся блоху.
Губу охотился; об этом свидетельствовали качающиеся то там то сям макуш-
ки тростника и вспорхнувшая, возмущенно кудахтающая тростниковая куроч-
ка.
Йосс настолько погрузилась в весьма своеобразные обычаи народов Итча,
что заметила Ваду лишь тогда, когда он сам открыл калитку и вошел во
двор.
- О, ты уже пришел! - всполошилась она, сразу ощутив себя старой,
глупой и робкой (как всегда, стоило кому-то заговорить с ней; наедине с
собой она ощущала себя старой, лишь когда была больна или очень устава-
ла). Может быть, то, что она выбрала уединенный образ жизни, стало самым
разумным решением в ее жизни. - Пойдем в дом.
Она встала, уронив книгу, подобрала ее и почувствовала, что узел во-
лос вот-вот рассыплется.
- Я только возьму сумку и сразу пойду.
- Можете не торопиться, - успокоил ее юноша. - Эйд немного опоздает.
"Очень мило с твоей стороны позволить мне в моем собственном доме
собраться не спеша", - мысленно вспыхнула Йосс, но промолчала, сдавшись
пред чудовищным обаянием юношеского эгоизма. Она зашла в дом, взяла сум-
ку для покупок, распустила волосы, повязала голову шарфом и вышла на не-
большую открытую веранду, служившую одновременно крыльцом. Вада, сидев-
ший в ее кресле, при виде Йосс вскочил. "Он хороший мальчик, - подумала
она. - Пожалуй, воспитан даже лучше, чем его девушка".
- Желаю приятно провести время, - сказала она вслух с улыбкой, прек-
расно понимая, что этим смущает его. - Я вернусь через пару часов, но до
заката.
Она вышла за калитку и побрела по деревянным мосткам, извивавшимся по
болоту, к деревне.
Эйд она не встретила. Девушка придет по одной из тропок в трясине с
северной стороны. Они с Вадой всегда уходят из деревни в разное время и
в разном направлении, чтобы никто не догадался, что раз в неделю они на
пару часов встречаются. Их роман длился уже около трех лет, но они вы-
нуждены были встречаться тайно до тех пор, пока отец Вады и старший брат
Эйд не придут к согласию в старинной склоке о спорном отрезке земли, ос-
тавшемся не у дел от некогда тучных пашен корпорации. Этот крохотный
островок в болоте сделал семьи смертельными врагами, и несколько раз уже
почти чудом удавалось избегнуть кровопролития. Однако, несмотря ни на
что, их младшие отпрыски по уши влюбились друг в друга. Земля была хоро-
шей. А семьи, хоть и были бедны, обе стремились верховодить в деревне.
Зависть не лечится. И ненависть тоже: все деревенские разделились на два
лагеря. Ваде с Эйд даже и сбежать-то оказалось некуда: в других деревнях
родственников они не имели, а для того чтобы выжить в городе, надо хоть
что-то уметь. Их юная страсть попала в тиски вражды стариков.
Йосс случайно узнала их секрет с год назад: однажды, гуляя по обыкно-
вению в тростниках, она наткнулась на маленький островок и лежащую в
объятиях друг друга прямо на земле парочку; как-то раз она точно так же
набрела на болотных оленят, притаившихся в травяном гнездышке, устроен-
ном матерью оленихой. Эти двое были так же смертельно перепуганы и так
же очаровательны и стали умолять Йосс "никому не говорить" так смиренно
и униженно, что у нее не оставалось другого выхода. Трясясь от холода,
они цеплялись друг за друга, как дети; ноги Эйд были в болотной грязи.
- Пойдемте ко мне, - сухо сказала Йосс. - Ради всего святого.
И, развернувшись, пошла прочь. Парочка последовала за ней.
- Я вернусь через час, - так же сухо сообщила она, приведя их в свою
единственную комнату с альковом для кровати. - Только простыни не пач-
кайте!
Этот час она кружила вокруг дома, проверяя, не ищет ли их кто-нибудь.
Теперь же, год спустя, в то время как "оленята" наслаждаются любовью в
ее крохотной спаленке, она уходит за покупками в деревню.
А вот отблагодарить ее им как-то не приходило в голову. Вада делал
торфяные брикеты и запросто мог обеспечить благодетельницу топливом, не
вызвав ни у кого ни малейших подозрений? Но они ни разу ей даже цветочка
не подарили, хоть и оставляли всегда простыни чистыми и даже неизмятыми.
Может, они просто были неблагодарными детьми? Да и за что им ее благода-
рить? Она всего-навсего дала им то, что они и так должны были иметь по
праву молодости: постель, часок любви и немного покоя. Тут нет никакой
ее заслуги, как, впрочем, и никакой вины в том, что никто другой не пре-
доставил им этого.
Сегодня она собиралась зайти в лавку, которую держал дядя Эйд - дере-
венский кондитер. Когда Йосс приехала сюда два года назад, ее благие на-
мерения придерживаться праведного воздержания в пище - горсточка зерна и
глоток чистой воды в день - пошли прахом: от диеты из сухих круп у нее
начался понос, а воду из торфяников было просто невозможно пить. Теперь
она ела овощи, какие только удавалось купить или вырастить самой, и пила
вино, привозимые из города соки и воду, которую продавали в бутылках.
Кроме того, она постоянно пополняла запас сладостей: сушеных фруктов,
изюма, жженого сахара и даже пирожных, которые пекли мать и тетка Эйд, -
толстых галет, посыпанных толчеными орехами, сухих, ломких, но притор-
но-сладких.
Йосс набила сумку продуктами и задержалась, чтобы поболтать с теткой
Эйд - смуглой, востроглазой маленькой женщиной, которая была вчера на
поминках по старому Йаду и горела желанием поделиться впечатлениями.
- Эти люди, - имея в виду семью Вады, тетушка презрительно прищури-
лась и криво усмехнулась, - как всегда, вели себя по-свински: напились,
задирали всех, безбожно хвастались, а потом заблевали всю комнату. Чего
еще ждать от такой деревенщины!
Когда Йосс подошла к полке с прессой, чтобы взять свежую газету (вот
и еще один нарушенный обет: она клялась читать лишь "Аркамье" и выучить
его наизусть), в лавку вошла мать Валы, и все услышали, как "эти люди"
(теперь уже семья Эйд) вчера вечером вели себя по-свински, хвастались
