военная, и власть священная. Когда три начала были в равновесии, народ
владел имуществом беспрепятственно и процветал. Власть гражданская - это
наместник, власть военная - араван, а главный бог Варнарайна - Шакуник..."
На следующий день к нему пришел секретарь Бариша и, осклабясь,
доложил, что войска сомневаются по поводу вчерашней церемонии:
- Варвары! Считают, что на бараньей крови граница слаба, что тут
нужна человечья!
Баршарг швырнул ему через стол список мародеров:
- Так в чем же дело? Пусть выберут и поступают согласно обычаю.
Бариша от удивления оборвал о косяк кружевной рукав.
На следующее утро Ванвейлен проснулся поздно. Взглянул в окно: дочка
наместника провинции кормила цыплят, на крыше целовались резные голуби,
под крышей двое работников резали для гостей барана. Во дворе всадник,
перегнувшись с луки, разговаривал с Даттамом.
Разговор кончился. Даттам подошел к пегой кобыле, запряженной в
телегу. К хомуту было подвешено большое ведро с водой, Даттам сунул в это
ведро голову, как страус, и стал пить. Пил он минут пять, потом еще
поговорил со всадником и пошел в дом.
Ванвейлен оделся и вышел в гостевую комнату.
- Что случилось? - спросил он.
Даттам смотрел прямо перед собой на фарфоровый чайник в поставце.
- Государь Харсома убит, - сказал он.
Ванвейлен подоткнул к столу табуретку и сел.
- И кто теперь будет править в империи?
- Править будет, - сказал ровно Даттам, - его сын.
- Шести лет?
- Шести лет.
- А кто будет опекуном?
- Господин наместник, господин араван, настоятель нашего храма,
господин Арфарра и я.
"Ну и смесь! - мелькнуло в голове у Ванвейлена. - Ведь они перережут
друг друга в ближайшем же будущем".
- А что, - сказал Ванвейлен, - вы уверены, что господин Арфарра будет
хорошим опекуном?
Даттам помолчал.
- Помните вы, - спросил он, - как махали в Ламассе рукавами и шляпами
при имени Арфарры? И вашем, кстати. Вот так же машут в Иниссе, где он был
наместником, и по всей империи распевают строчки из его доклада. - Даттам
усмехнулся: - А при моем имени, - сказал он, - машут редко, и то больше по
старой памяти.
Ванвейлен подумал: "Зачем же вы тогда в совете опекунов вообще?"
Тут заскрипело и заскворчало: женщины принесли корзинки с фруктами, а
за ними пожаловал сам хозяин с печеным бараном.
Даттам засмеялся и сказал:
- Ага, любезный, добро пожаловать! Советник Ванвейлен, передайте-ка
мне вон тот кусок, сдается мне, что ради него барана-то и жарили.
Ванвейлен подцепил кусок и передал. Руки у него дрожали. "Боже мой! -
вдруг понял он. - Ведь Даттам не меньше Арфарры убежден, что государство и
предприниматель - смертельные враги. Просто двенадцать лет назад он не
своей волей оказался по ту сторону баррикады. И все эти двенадцать лет он
думает о власти. И теперь он хочет быть даже не союзником Арфарры, а его
хозяином".
Через два часа Даттам и Арфарра покинули посад. Ванвейлен был с ними,
а Бредшо остался - видите ли, простыл.
А в это время, через день после смерти экзарха, близ араванова
лагеря, в прибрежной деревушке Тысяча-Ключей, жители пекли для поминовения
просяные пироги, круглые как небо, и рисовые пироги, квадратные, как
земля: квадратура круга. Чиновники раздавали для того же казенных свиней.
Свиней делили поровну, но не между людьми, а между общинными полями, и
Хайше Малому Кувшину свиньи не полагалось.
Хайша значился в общине, но землю упустил. То есть не продал: такого
законы не допускали. По закону немощный человек должен либо сдать землю
общине, либо усыновить кого-нибудь, кто будет его содержать. "Хармаршаг",
сын тысячи отцов: когда-то так называли государя, а теперь так любили
называться зажиточные крестьяне.
Приемные отцом Хайши Малого Кувшина был Туш Большой Кувшин.
В полдень Хайша Малый Кувшин вместе с местным чиновником, господином
Шушем и пятью товарищами, явился во двор к Тушу Большому Кувшину.
Во дворе крякали жирные утки, хозяин и его старший сын батрачили в
навозе, солнце сверкало в слюдяном окошке, и надо всем витал дивный запах
рисовых пирогов, квадратных, как земля, и просяных пирогов, круглых, как
небо. В свинарник загоняли новую, казенную свинью, и хозяйская баба,
налитая и ухватистая, уже тащила ей ведро помоев.
- Однако, Большой Кувшин, - сказал Малый Кувшин, - а задняя нога-то -
моя.
Большой Кувшин воткнул вилы в землю и вышел из навозной кучи.
Большому Кувшину было жалко свиньи, и притом он понимал: сегодня Малый
Кувшин возьмет ногу, а завтра придет и скажет: "Нога моя, так и поле мое".
- Да, - сказал Большой Кувшин, - а, может, тебя еще и пирогом
квадратным, как земля, угостить?
- Сделай милость, - сказал Малый Кувшин.
- А ну проваливай, - сказал Большой Кувшин и снова взялся за вилы.
Тогда Малый Кувшин повернулся к чиновнику, господину Шушу, и сказал:
- Где же сыновняя почтительность? Нет, я так скажу: не нужен мне
такой сын, и землю пусть вернет!
А за землю, к слову сказать, было давно уплачено.
- Я те скажу! - отвечал Большой Кувшин. - Я скажу, что ты
государственной соли вредишь. Самому аравану Баршаргу объясню!
- Сделай милость, - сказал малый кувшин, - лазутчики нынче в цене, по
твоему "скажу" араван мне даст чин и парчовую куртку.
Тут заговорил чиновник, господин Шуш:
- Видишь, какое дело, - сказал он. - Когда в ойкумене все тихо,
богачи разоряют бедных людей, и казна терпит ущерб. Когда казна терпит
ущерб, государство хиреет и начинаются беспорядки. А когда начинаются
беспорядки, казна вспоминает о бедняках и отбирает неправильно нажитое.
Утки во дворе очень раскричались, и хозяйская баба так и оторопела с
ведром помоев, а сам хозяин, Большой Кувшин, стоял у навозной кучи и
шевелил босыми пальцами.
- Так что, - сказал чиновник, - раньше надо было быть на стороне
богача, а теперь - на стороне бедняка. Покайся и отдай, что украл.
Тут баба завизжала и опрокинула ведро с помоями, так что брызги
полетели чиновнику на платье, а хозяйский сын вцепился своими навозными
пальцами ему в ворот и закричал:
- Ах ты, арбузная плеть, сколько под тебя добра ни клади, - все криво
растешь.
Господин Шуш обиделся и отправился в ставку аравана Баршарга
вступаться за бедняков, а наутро в деревне созвали мирскую сходку. Люди
ходили радостные и ели казенных свиней, а богачи попрятались по домам, и
только подхалимы их распускали слухи: заложные покойники, мол, вредят
урожаю.
Араван Баршарг прискакал на сходку с тремя дюжинами варваров.
- Отныне, - сказал Баршарг, - прибрежные деревни получают статус
военных поселений и особые порядки. Сколько в деревне земли?
- Триста шурров. Сто шурров общинных, и двести - государственных.
Это, надо сказать, не значило, что у общины одна треть земли, потому
что каждый государственный шурр был в три раза больше общинного, а
государева гиря - на треть тяжелее.
- Так какого ж беса вы скандалите из-за ошметков? - сказал араван
Баршарг, - пусть общинные земли останутся за владельцами, а
государственные раздайте тому, кто хочет.
И уехал.
А вечером Хайша Малый Кувшин ел квадратный пирог, и круглый пирог,
упился пьян и плясал в обнимку с хозяйским сыном и кричал:
- И мне, и тебе! Деремся за зернышко, а рядом пирог гниет...
Той же ночью Хайша Малый Кувшин отправился в Козью-Заводь, где были
схоронены мешки с солью, - он договорился с чиновником, что тот, по
военному времени, учтет соль по хорошей цене и даст землю получше.
В это время араван Баршарг в командирской палатке с малиновым верхом,
о пяти золотых углах, о пятистах золотых колышках, разбирал донесения и
ответы на свои письма.
Настоятель храма Шакуника и наместник ответили вместе. Они были
согласны, но предлагали: пусть совет регентов состоит из сотни наиболее
уважаемых лиц, а решения его исполняют для простоты пятеро: араван
Баршарг, наместник Рехетта, настоятель храма Шакуника, господин Арфарра и
господин Даттам; трое, стало быть, монахов-шакуников против двух
ненавидевших друг друга чиновников.
"Наиболее уважаемых лиц" провинции предполагалось определять так: это
были люди с собственным заводом, или лавкой, или виноградниками, или иным
имуществом, приносившим в год не менее четырехсот ишевиков. Манифест
государыни Касии уже загодя объявлял их врагами государства и кротами,
роющими дыры в общем имуществе. Вследствие этого новая власть могла
рассчитывать на их преданность.
Сын Баршарга, тысячник Астадан, откинул полог: у входа развевалось
оранжевое знамя с изображением белого кречета, и тянулись безукоризненные
ряды палаток. А войска все подходили и подходили.
Астадан удивился:
- Зачем им этот дурацкий совет?
- Они думают, - пояснил отец, - что я легко могу отдать приказ
зарезать Даттама, но что я не решусь с помощью войска забрать власть у
сотни "уважаемых лиц".
Сын аравана Баршарга очень удивился:
- Они что, с ума сошли? В Зале Ста Полей мы справились с тремястами
чиновников с помощью тридцати стражников. Неужели десять тысяч наших
всадников не совладает с их глупым советом?
- Помолчи, маленький волчонок, - сказал араван сыну, - я не собираюсь
обходиться с уважаемыми людьми, как с чиновниками.
И Бариша, секретарь покойного экзарха, написал сто писем ста
уважаемым людям, и не стал спорить с Баршаргом.
Зрачки от горя по смерти Харсомы у него были квадратные, и Бариша
думал: "Все в мире обречено на страдание, и государство обречено на
страдание. Лучше уж ему страдать от насилия богатых, чем от насилия
бедных, потому что насилие бедных, как ураган, и как разрушенная дамба, и
как конец мира. И не этого ли хотел государь Харсома?"
Вскоре пришли письма от Даттама и Арфарры.
Письмо Даттама поразило Баршарга. "Восхищен вашими мерами. Надобно
решиться - либо мы, либо они", - лукавый, осторожный Даттам пишет такое!
Или это - ловушка? Или Даттам боится, что Баршарг не простил ему
смерти брата, и намерен продать Баршарга двору?
Но письмо пришло не одно. Вместе с ним посланец Даттама передал
Баршаргу мешок, развязав который, Баршарг онемел. В мешке были не бумажные
деньги империи, и не золотые, право чеканить которые вытребовал Харсома, -
в мешке были кожаные платежные поручительства храма, считавшиеся среди
крупных купцов самым надежным средством расчета. В мешке была сумма,
гигантская даже для сибарита и взяточника Баршарга, - четыре миллиона
ишевиков. Полтора официальных годовых дохода провинции, - шесть лет
содержания войска. Сухая записка рукой Даттама извещала, что господин
Баршарг вправе употребить присланные векселя на благо государства
Варнарайн и по собственному усмотрению.
Арфарра писал осторожней, всемерно одобряя меры аравана Баршарга по
охране частной собственности, однако сообщал, что привлечение богатых
людей к управлению государством - не единственный, а может, и не лучший
способ заинтересовать их в сохранении нынешней власти. Например, можно
занять у этих людей большие суммы денег под обеспечение государственными
землями и предприятиями. Это навеки свяжет их с новой властью и
восстановит их против Касии, которая в случае победы не только не вернет
занятого, но и конфискует остальное.
Да, - изумился Баршарг, прочитав письмо, - это уже не тот глупец, с
которым я спорил о судьбах государства, и который считал, что в стране не
