мнение было для экзарха не советом, которого он волен и не слушаться,
приказом. Делают же так в городах за голубыми горами.
- Ба, - сказал Маршерд, - враки.
- Почему враки? Или вы не слышали о таких городах?
- Ну вот и брешут, рассказывают то о людях с песьими головами, то про
море, обратившееся в лед.
- Это опасно, - сухо сказал Ванвейлен, - считать брехней то, что не
видел.
- Почему же не видел? - удивился Маршерд. - Каждый день вижу! У
провинции две головы и те никогда не могут договориться. А если в ней
будет сто голов?
А старая Линна сказала:
- Новый дворец государя стоил, говорят, двести рисовых миллионов,
всех поскребли. А если в стране сто голов, - так, стало быть, сто дворцов
и соскребут в сто раз больше!
- Однако, - раздраженно заметил Ванвейлен, - я понимаю, вы двенадцать
лет назад не за свободу дрались, но ведь многоначалие у вас было.
Маршерд согласился, что при восстании, точно, бывает многоначалие.
- Однако ж, это, знаете, если постоянное восстание станет образом
правления...
На том и порешили.
Перед обедом Даттам зашел в кухню, где мать Янни, нагнувшись, мыла и
так чистый до блеска пол.
- Тетушка, - сказал Даттам, - время сейчас неспокойное. Лучше было бы
Янни жить у меня.
У старой Линны был крутой нрав. Она выпрямилась и шваркнула Даттама
мокрой тряпкой по щеке. Потом смерила взглядом шелковую куртку и расшитые
штаны, уперла руки в бока и сказала:
- Ты уж, сыночек, не обижайся. Но если ты возьмешь ее к себе, то рано
или поздно она залезет с тобой за полог с глициниями. И скорее рано, чем
поздно. Так что пасись на других лужках... А кто этот чужеземец?
За обильным обедом Ванвейлен и Бредшо тихо переговаривались: как бы
остаться в посаде.
Было почти несомненно: корабль лежит близ Козьей-заводи, и, испорчен
он или нет, но сейчас случайно без присмотра. Но, увы, посадские явно не
любили посторонних, а Даттам не собирался оставлять чужеземцев.
Жена хозяина, видимо, мать Янни, потчевала Бредшо и будто бы шептала
себе под нос.
После обеда Даттам проводил Бредшо в его горницу и уселся у окна, под
вышитым рушником. Отогнул занавеску и стал смотреть во двор, где Янни с
матерью, подоткнув подол, выносили корм поросятам.
- Да, - сказал Бредшо, - красивая девочка, однако, она называет вас
братом?
- Двоюродным. Она - дочь наместника.
Бредшо удивился:
- Что же, у наместника в управе о 358 окнах, не нашлось места для
дочери?
Даттам оценивающе глядел на молодого человека.
- Дядя мой, - сказал он, - женился за шесть лет до восстания и всегда
любил свою жену Линну. Любил даже тогда, когда стал пророком и тут
пошло... - Даттам задумчиво побарабанил пальцами по столу, - как бы вам
сказать, что пошло, - не столько свальный грех, сколько как у варваров, на
празднике плодородия. Надо сказать, - тут Даттам опять поглядел в окно,
где пожилая женщина в белой паневе и цветастой кофте подставляла под
корову подойник, - Линна шла за мужем, как иголка за ниткой. Дралась при
нем, людей рубила хорошо, и ни с одной бабой он без ее разрешения не
переспал. После конца восстания, однако, - продолжал Даттам, - экзарх
Харсома распорядился нашими судьбами по-своему. Меня вот постригли в
монахи. А будущему наместнику экзарх предложил в жены дочь своего
тогдашнего патрона, начальника желтых курток. Рехетта, разумеется,
согласился. Браки такого рода формальная вещь, главная жена - почетная, а
живет человек с той, какая нравится. Однако девушка из столицы оказалась
особой с характером и вдобавок родила Рехетте двух сыновей; а у Линны
после того, как она на втором месяце свалилась с лошади, да ее еще и
потоптали, пока свои не прикрыли щитами, - у Линны детей больше не было. И
тут во дворце наместника начались такие склоки, что Линна сама ушла.
Сказала: "Не хочу, чтобы меня и мою дочь убили, а если я убью эту суку -
не миновать тебе беды".
Бредшо глядел за окно, где бабы судачили с женой и дочерью
наместника. Было видно, что девушка держится чуть в стороне от них.
Даттам посмотрел на него и усмехнулся:
- Дикая девчонка. Местным парням всем отказала. За чиновника,
говорит, не пойду. Наместник ее каждый месяц навещает, приданое посулил.
Это, однако, большая вещь - хороший брак. Я, поверьте, весьма жалею, что
не могу жениться.
Бредшо, наконец, сообразил, что Даттам его сватает. Только непонятно,
о чем жалеет: о том, что сам не может жениться на Янни, или что не может
породниться с каким-нибудь нужным семейством.
- Так как вам девушка? - повторил Даттам.
Бредшо покраснел до ушей, потому что быть Даттаму другом - значило и
развлекаться вместе с ним, а легкий доступ к рабыням и храмовым
плясуньям... ну, словом, Даттам привык прыгать с лужка на лужок.
- Я не пригляделся, - смущенно пробормотал Бредшо.
- А вы приглядитесь, - посоветовал Даттам. - Останьтесь здесь на
недельку и приглядитесь.
Сердце у Бредшо запрыгало.
- Как? Остаться? А что же я скажу другим?
- Великий Вей! Захворайте. Притворитесь больным.
Даттам внимательно наблюдал за Бредшо, и не мог сдержать улыбки при
виде слишком явной радости молодого человека, когда ему предложили
остаться в посаде на недельку.
3
Экзарх стоял на холме под стенами храма Фрасарха-победителя и,
щурясь, смотрел, как идет конница по широкому мосту через Лох. Храм
Фрасарха стоял на левом берегу Лоха, а на правом начинались земли
Варнарайна. Епарх Миссы, извещенный почтовыми голубями, вздумал было
разобрать мост. Конный отряд аломов, опередивший на три дня остальные
войска, подоспел как раз вовремя, чтобы разогнать работников и
распотрошить самого епарха. Настоятель Фрасархова храма предусмотрительно
отказался похоронить высокого чиновника: нехорошо истреблять созданное
народным трудом. Экзарх не знал, радоваться или огорчаться. Аломский
командир, отстоявший мост, опередил других на три дня потому, что его
лагерь был ближе к границе. Ближе к границе его лагерь оказался потому,
что был близ звездного корабля.
Араван заявил:
- Он нарушил строжайший приказ оставаться на месте. Он подлежит
наказанию, но наказать его невозможно: карая, нельзя оставить причину кары
без разъяснения.
Этим вечером экзарх впервые принес положенные жертвы богам и написал
положенные воззвания к народу.
Секретарь Бариша принес заготовки: "В соответствии с желанием Неба и
волей Народа... Подобно древним государям... захватившие обманом
дворец..."
Экзарх подумал. Он вычеркнул слова "как в древности, когда не было ни
твоего, ни моего и чиновники не угнетали народ" и вписал: "как в
древности, когда каждый обладал своим, и чиновники не посягали на чужое
имущество".
Экзарх огласил воззвание перед строем варваров, и они дружно
закричали "ура".
Настоятель храма укоризненно сказал экзарху:
- Сын мой, вы пишете: "ради народного счастья" и начинаете войну.
Убивают людей, разрушают города, жгут посевы. Разве бывает счастье от
войны, прибыток - от насилия? Разве это подобает государю?
Секретарь Бариша развеселился, представив себе указ: "Ради народного
несчастья..."
Экзарх вдруг засмеялся и сказал:
- Я не хочу быть государем, я хочу быть богом, как Иршахчан. Не
всякий государь - бог. Государем становится тот, кто выиграет в "сто
полей". А богом - тот, кто изменит правила игры.
Священник подумал о том, что рассказывают о монахах-шакуниках.
- Что ж, - с горечью проговорил он, - тогда вы первый из тех, кто
стал богом до того, как стал государем.
Вечером экзарх созвал к себе в палатку командиров. К нему подвели
алома, отряд которого захватил мост. Экзарх вынул из ножен и вручил ему
свой собственный меч.
Огромный и неуклюжий, как медведь, варвар опустился на колено,
прижавшись губами к стали, и экзарх потрепал его по рыжеватой шевелюре:
- Если бы все были так решительны и расторопны, мы бы были уже
хозяевами столицы.
- Я не без причины покинул вверенный мне пост, - довольно улыбаясь
снизу вверх, отвечал алом. - Разрешите поговорить с вами наедине?
Экзарх побледнел и жестом приказал всем удалиться.
Причина могла быть только одна: звездный корабль.
Варвар, не вставая с колен, ждал, покуда они остались вдвоем.
- Итак, ваша причина? - спросил экзарх.
- Десять дней назад во дворце, - отвечал алом, - был убит смотритель
свеч Ешата. Это был мой младший брат.
Экзарх поспешно отступил, изменившись в лице, но было поздно: алом,
не вставая с колен, молча ткнул его мечом в живот с такою силой, что
кончик меча пронзил позвонки и вышел из спины.
Ворвавшаяся стража изрубила алома на мелкие кусочки. Труп его лежал в
палатке, а душа тихо выскользнула за порог и серым сурком побежала
известить предков об исполненном родовом долге.
Экзарх был еще жив. По его приказу его вынесли из шатра и положили
под темным ночным небом. Араван опустился рядом на колени и плакал,
уткнувшись в теплый мех епанчи. "Меня бы так просто не зарубили", - думал
он.
Экзарх улыбнулся посиневшими губами.
- Нынче, - начал он и захрипел. - Если я увижусь с вашим злым богом,
я обязательно спрошу: почему у звезд - не мы, а они...
Командиры поняли, что экзарх бредит. Потом глаза Харсомы закатились,
и язык вывалился изо рта.
На следующее утро араван отдал приказ: переправиться через Лох,
разбить лагерь на противоположной стороне, резать баранов и печь бараньи
лепешки, как то повелевал варварский обычай охраны границ. В полдень он
вышел из шатра полководца, и первым пустил баранью лепешку по воде. Аломы
и вейцы стали делать то же. Отныне земля Варнарайна была не земля империи.
Лепешки тонули быстро, и аломы прыгали, как дети: родовые предки
откликнулись на зов алома Баршарга и явились на охрану новых владений.
- Король Харсома умер, - сказал Баршарг, - и мы обязаны защитить
права сына нашего сюзерена.
Варвары глотали его слова так же жадно, как духи реки глотали
лепешки. Есть король - будут и вассалы. Будут вассалы - будут и ленные
земли.
Уже и речи не шло о том, чтобы завладеть всей империей, оставалось -
спасать свою шкуру и объявлять Варнарайн отдельным государством.
Араван Баршарг разослал письма влиятельным людям провинции. Ох,
непросто дались ему эти письма! Харсома бдительно следил, чтобы среди
ближайших его помощников никто не возвышался по влиянию над остальными, и
сделал все, чтобы эти помощники ненавидели друг друга. Наместник Рехетта
ненавидел аравана Баршарга потому, что один был вожаком восстание, а
другой его подавлял. Баршарг ненавидел Даттама за то, что тот повесил его
младшего брата, а Арфарру - за дурацкие убеждения да за целую коллекцию
уличающих документов, которые Арфарра на него собрал. Даттам и Арфарра
неплохо уживались друг с другом, пока экзарх не послал их к варварам, и
там оказалось, что интересы торговца Даттама прямо противоположны
интересам королевского советника Арфарры. И вот теперь получалось так,
что, чтобы выжить, эти четверо должны были примириться, и ни один из них
не потерпел бы другого единоличным диктатором, потому что опасался бы, что
другой решит, что повесить союзника - куда важней, чем бороться против
империи.
Баршарг писал: "Последней волей государя Харсомы было, чтобы мы,
забыв прежние распри, защитили его дело и его сына от общего врага. В
древности в государстве было три начала: власть гражданская, власть
