Делегация вернулась в город, а советник Арфарра заперся в своих
покоях. Впрочем, не один, а распоряжаясь. Подошел час третьего прилива,
над городом взошла вторая луна, - советник велел оседлать коня и уехал
один.
Через час часовой из надвратной башни в замке Кречетов пришел к
Киссуру Ятуну и сказал:
- Господин, к замку едет человек в бирюзовом плаще с золотыми
пчелами, и он совсем один.
Киссур Ятун побледнел и сказал:
- Непростому испытанию подвергает нашу честь Арфарра-советник, и он
за это потом заплатит.
Когда советник Арфарра въехал в раскрытые ворота замка, все там было,
как три часа назад, только женщина уже переоделась. Погребальные столы во
дворе заложили вязанками и засыпали всяким добром. Женщины несли свои
украшения, мужчины - лучшие одежды, и многие отдавали последнее. Все
говорили, что не помнят такого хорошего костра.
Арфарра-советник спешился, и по знаку Киссура Ятуна у него взяли
коня, хорошего коня, игреневого, с широкими копытами, короткой спиной и
длинным хвостом.
Арфарра-советник подошел к мертвому и стал на него глядеть. Тот был
все так же хорош собой, а руки в боевых кожаных рукавицах держали на груди
старый хороший меч Остролист, с рукоятью, увитой жемчугом, и желобком для
стока крови вдоль клинка.
Киссур Ятун и Шодом Опоссум стояли по правую и левую руку от Арфарры,
взявшись за рукояти мечей, и было ясно, что они не пощадят того, кто
осмелится тронуть гостя.
Арфарра-советник стоял четверть часа, и когда он понял, что никто в
замке не решится напасть на гостя, даже горожане, он склонил голову и
повернулся, чтобы идти.
Тут, однако, один из юношей дома довольно громко сказал, что, верно,
гость так торопился попрощаться с мертвецом, что и погребальный дар забыл.
Арфарра-советник усмехнулся, поискал глазами, - однако, у него и в
самом деле ничего при себе не было. Тогда он снял с себя бирюзовый плащ
государева посланца, затканный золотыми шестиугольниками и пчелами меж
веток и листьев, и пояс из черепаховых пластинок с яшмовой личной печатью,
присланной экзархом Варнарайна, и бросил плащ и пояс на вязанку к ногам
Марбода. А сам остался в простом зеленом паллии.
Потом он повернулся и ушел, и никто его не задерживал.
Арфарра-советник вернулся во дворец и заперся в розовом кабинете. Там
он сел за столик для "ста полей", и расставил фигурки так, как в последней
партии, что он играл и не доиграл с Клайдом Ванвейленом. Он стал
прикидывать, чем могла кончиться партия. Но, по правде говоря, было видно,
что советник выигрывал и так и так. Клайд Ванвейлен был очень хорошим
игроком и отлично знал нынешние правила игры. Однако историю игры он не
знал, и, сколько Арфарра-советник ему ни растолковывал, тайных
соответствий не чувствовал.
Тут скрипнуло потайное зеркало, и в кабинет вошел Даттам.
- Что с вами? - спросил Даттам.
- Так, - ответил Арфарра, - задумался над ходом.
- Поглядите на себя в зеркало, - сказал Даттам.
Арфарра подумал, что, наверное, опять кровь на лбу, подошел к зеркалу
и увидел, что волосы у него поседели.
- Это я, наверное, в замке Кречетов перепугался, - сказал Арфарра. -
Однако, я хочу поглядеть на город. Посветите мне.
- Я вам не прислужник - носить светильники.
Тогда советник Арфарра сам взял большую посеребренную лампу, увитую
виноградными кистями и листьями, раздвинул дверь и пошел по наружной
галерее. Даттам вышел с ним. В лампе, надо сказать, нужды не было: ночь
была светлая, в Мертвом городе повсюду горели огни, и во дворе замка Белых
Кречетов пламя костра вздымалось выше стен.
Арфарра-советник поднял лампу и этак помахал ей, вверх-вниз. Потом
Арфарра вернулся в кабинет, а Даттам остался в галерее.
Этой ночью стало ясно, что милость неба и вправду на стороне империи:
потому что не успел как следует разгореться погребальный костер Марбода
Белого Кречета, как далеко-далеко сделался вихрь и гром, налетели голубые
мечи, закружились оранжевые цепы, накинулись на дамбу в верховьях и стали
ее трепать и мять.
Весь собранный паводок хлынул в старое русло, подметая людей, палатки
и недавние постройки. Этого, однако, было мало. Наводнения в Ламассе
раньше случались часто, и сам город был всегда от них в безопасности. Тут,
однако, божья рука расчислила поток так, что волна прошла через залив,
ударилась об один берег, о другой, поднялась к западной городской стене и
смыла берег вместе со стеной и примыкавшей к ней городской ратушей.
Этой ночью от воды погибло много всякого добра, хотя некоторые из
вассалов Белых Кречетов хвастались, что от погребального огня Марбода
Белого Кречета добра погибло еще больше.
Наутро в городе был мятеж: народ почему-то решил, что во всем виноват
обвинитель Ойвен, его выпихнули на мостовую, а остатки вечером снесли с
повинной к королевскому замку.
Что же до Арфарры-советника, то всему на свете, даже народному
доверию, приходит конец. И хотя все соглашались, что Арфарра-советник
достойный человек, все же, как ни крути, это он построил дамбу, которую
разрушил Золотой Государь. Большинству казалось, что, если бы советник не
был одержим ложной жалостью и положил в основание дамбы строительную
жертву, то дамба была бы Золотому Государю не по зубам.
Горожане и рыцари вместе явились с повинной к королевскому замку, и
король принял от них их прежние прошения и сжег, не преступая полагающихся
церемоний. Киссур Ятун и Шодом Опоссум, однако, бежали с немногими
приверженцами в Золотой Улей, на лодках, и там впоследствии погибли очень
достойно.
А горожане, будучи людьми рассудительными, согласились, что Золотой
Государь, был, без сомнения, прав, потому что если бы началась война и
осада города, то результат был бы тот же самый, а людей и имущества
погибло бы несравненно больше.
Клайду Ванвейлену никто не сказал, что горожане собрались-таки
бунтовать, и он думал, что со смертью Кукушонка все кончилось. Впрочем, он
думал мало, а больше лежал в забытьи. Ночью ему мерещилась всякая жуть.
К полудню он проснулся, и монашек у постели сказал ему:
- Чтой-то вы, господин советник, живой или мертвый ночью по балкону
бегали?
Клайд Ванвейлен встал с постели, поглядел в окно на галерею и увидел,
что, оказывается, все ночное было не сном, а явью.
Ванвейлена опять уложили в постель, а скоро к нему явились господин
Даттам и Сайлас Бредшо.
Ванвейлен поглядел в сторону занавешенного окна, за которым полгорода
смыло наводнением, и спросил:
- Это что: начало власти империи?
- Нет, - ответил Даттам, - это конец власти Арфарры. Завтра я уезжаю
в империю, потому что то, что происходит в империи, важнее того, что уже
произошло здесь. И я беру Арфарру с собой, потому что господин экзарх
считает, что он здесь больше пользы не принесет, и сейчас при короле будет
другой человек.
Что же до вас, господин Ванвейлен, - я вас также беру в империю. Дом
ваш сожжен, и корабль вчера утонул. А главное - все считают вас убийцей
Марбода Кукушонка.
Разубедить их в этом будет весьма сложно, при таких несомненных
доказательствах, как сгоревший дом и разбитый корабль, и я не дам в этой
стране за вашу жизнь, - Даттам прищурился, - даже монетки из глупого
серебра.
Поздно вечером, в час совершенно неожиданный для поездки, господин
Даттам выехал из дворца к Голубым Горам. Через пять дней быстрой езды
нагнали караван, а еще через неделю достигли горных перевалов и пришли к
порогу страны Великого Света. Двое, однако, людей в караване не видали ни
разу друг друга, потому что не поднимались с носилок.
Клайд Ванвейлен так и не видел летних дорог и зеленых полей, потому
что все никак не мог оправиться от отравы, и еще сильно простудился,
пролежав два дня на холодном камне.
Что ее до советника Арфарры, который тоже был в забытьи, то тут
понятного было мало: ведь его никто не трогал и ничем не поил, и все свои
решения, до самого последнего мига, он всегда принимал сам.
Юлия ЛАТЫНИНА
1
В последний предрассветный час дня Нишак второй половины четвертого
месяца, в час, когда по земле бродят лишь браконьеры, колдуны и покойники,
когда по маслу в серебряной плошке можно прочесть судьбу дня, белая звезда
прорезала небо над посадом Небесных Кузнецов, и от падения ее тяжело
вздохнула земля и закачались рисовые колосья. Неподалеку, в урочище
Козий-Гребень, общинник из Погребиц, Клиса выпустил мешок с контрабандной
солью и повалился ничком перед бочкой, проехавшей в небесах, как перед
чиновником, помчавшимся по государеву тракту. Лодку у берега подбросило,
мешки с солью посыпались в воду, а Клиса с ужасом вскочил и бросился их
вытаскивать.
Жена его села на землю и тихо запричитала, что в Небесной Управе
наконец увидели, как семья обманывает государство. Клиса был с ее мнением
согласен - но не пропадать же соли.
Третий соумышленник, Хайша из далекого пограничного села, слетел было
с высокой сосны, облюбованной контрабандистами для наблюдения, но
зацепился напоследок за ветку и теперь слезал на землю.
- Дура ты, - возразил он женщине, - это не по нашу душу, а по Белых
Кузнецов. Прямо в их посад и свалилось. И то, давно пора разобраться,
отчего это у них конопля растет лучше нашей?
Белых Кузнецов в округе не любили. Те крали духов урожая по соседним
деревням и занимались на своих радениях свальным грехом. Притом после
бунта им последовали от экзарха всяческие поблажки, чтобы не сердились
опять. Судьи боялись с ними связываться, и даже был такой случай: во
дворце экзарха, говорят, оборотень-барсук портил служанок; его поймали в
кувшин, а он как крикнет: "Я - посадский!" Но тут уж барсуку не поверили и
утопили его.
Многие в посаде проснулись от страшного грохота.
Старая Линна встала с постели, вышла в сени и увидела во дворе целую
толпу мертвецов. Это ей не очень-то понравилось. Она нашарила в рундуке
секиру с серебряной рукоятью, растолкала старосту Маршерда, пихнула ему
секиру в руки и сказала:
- Там во дворе стоит Бажар и целая свора из тех, за кого мы не
отомстили, и по-моему, они пришли за этой штукой.
Маршерд поглядел в окно: а на окне была кружевная занавеска, и дальше
бумажные обои: кувшинчик - букет, кувшинчик - букет. Ну что твой гобелен
во дворце наместника! Маршерд поглядел на эти обои и сказал, что никуда до
утра не пойдет, потому что ночь - время ложных духов.
Наутро Маршерд встал, надел синий кафтан, засунул секирку за шелковый
кушак, так, чтобы она напоминала топорик для рубки дров, и пошел смотреть.
В посаде управы не было, а был большой дом, храм Мереника и
мастерская, где вместе красили ткани. Маршерд с людьми прошел до западной
стены и увидел, что каменные дома стоят, как стояли, а одна из стен
мастерской обрушилась, во дворе разбросало бочки с индиго, и из них
вылился синий раствор.
Надо сказать, что посаду бывших мятежников было двенадцать лет, а
синему духу в растворе - полтораста, его никогда не выливали, а только
добавляли новый. Когда строили посад, те, кто были ткачами, принесли с
прежнего места кусочек матицы для домового и кувшин старой кислой воды с
синим духом.
Потом люди вышли на заливной луг за проломленным забором, не очень
большой луг, в сотню человеческих шагов и половину государева шага, и
сразу увидели, что луг никуда не годится, потому что во всю его длину
лежит огромный стальной куль.
Все опять вернулись к бочкам, и старая Линна сказал:
