книгу, наугад раскрывает... и ставит на место.
Он старался никому не говорить об этом.
В один из вечеров, стоя на юте и глядя на короткий
бугристо-зеркальный след, Глеб понял вдруг с поразившей его самого
четкостью, что огромная, едва ли не главная часть его самого, его естества
- уже отделилась от него и отстает, медленно, но неуклонно отстает, как
отстает от паровоза отцепившийся вагон, и ничего не сделать, и надо
учиться обходиться без того, что было в том вагоне... Нет, мысль, что надо
обходиться без утраченного - пришла позже; в первые же секунды осознание
утраты - настоящее, полное, безоговорочное осознание - чуть было не
погребло его под собой.
Он торопливо отошел от фальшборта и спустился вниз, в наспех
оборудованный для спанья трюм.
Он никого не хотел видеть и ни с кем не хотел говорить, но суденышко
было слишком тесным, и потому приходилось и видеть, и говорить, и
стараться быть любезным...
Вопреки ожиданиям, "Ивана Великого" не оставили на рейде, а приказали
войти в тесную гавань порта Хармони и стать на мертвый якорь. Пассажиров
свезли на берег и разместили частью в отеле, а частью на квартирах;
команда жила в казармах, матросской и офицерской. Шло следствие.
Супругам Черри достался номер на первом этаже отеля - с верандой,
выходящей в розовый сад. Олив еще ни разу в жизни не видела столько роз
одновременно. Многие кусты уже отцвели, и оставшихся поздних, предосенних,
хватало с избытком для того, чтобы воздух был густым и сладким. Здесь
росли низкие, стелющиеся по траве кусты, сплошь усыпанные маленькими
цветками нежно-кремового цвета. Были кусты с темными листьями и цветками
огромными и почти черными. Были белые розы, растущие на обвивающих
деревья, как лианы, стеблях. Были высокие, много выше человеческого роста,
кусты, похожие на взрыв: ветви их, отягощенные множеством желтых и
желто-красных, сразу будто бы полуувядших цветов, склонялись и
покачивались даже в безветрие. И были розовые деревья: их светлые кожистые
стволы, показываясь из листвы, дразнились, как дразнят обнаженные ноги и
руки нимф; лепестки светились - настолько интенсивным был их алый цвет...
Песчаные дорожки терялись местами под слоем опавших лепестков.
Город был крошечным. До любой из окраин от отеля было четверть часа
самой медленной ходьбы.
На третий день, раздобыв необходимую косметику, Олив начала наносить
визиты.
Жители города, исключительно коренные транквилианцы, выходцы как из
Палладии, так и из Мерриленда, были гостеприимны сверх всякой меры.
Эмигрантов в черту города не пускали, они жили в своих поселениях своей
жизнью; для торговли имелся деловой квартал - во-он, как раз через
бухту...
Да, похоже было на то, что до прибытия "Ивана Великого" в гармони
царила потрясающая скука.
Теперь же - и для пассажиров, и для офицеров пакетбота любые двери
стояли распахнутыми настежь. Любые двери любого дома. Приемы, вечеринки,
пикники - шли бесконечной чередой. Так цветет пустыня, думала Олив,
великолепная вспышка - и жди следующего года... пылкие дружбы и клятвы в
любви навек, а через месяц забвение и тишина. Тишина и забвение. Кукольные
улицы, где никогда не случается ничего неожиданного... и удушающий запах
роз. И при этом - огромная фигура умолчания: никто никогда ни при каких
обстоятельствах не говорит об иммигрантах. Даже попытки Олив затронуть эту
тему встречали вежливый, но совершенно ледяной отпор. Милочка, попробуйте
цыпленка, наш повар настоящий волшебник... Она поделилась наблюдениями с
Баттерфильдом, и тот согласился: даже его новый друг, торговец шерстью
Джулиан Джерард, бывший сержант морской пехоты на линейном корабле "Лили",
- с Баттерфильдом, то есть с мистером Черри, с лейтенантом Черри, он
разминулся по срокам службы всего на месяц, - даже он за сигарами и бренди
ничего не рассказывает о жизни иммигрантов, хотя ведет с ними дела и
бывает в их землях регулярно. А на прямой вопрос: почему так? - ответил
неохотно: да не любим мы их. Какие-то они... вроде бы и похожи на людей, а
- как из стада взяты...
Нечего и говорить, что два дня спустя чета Черри вместе с мистером
Джерардом и двумя его помощниками покачивалась на мягких подушках легкой
дорожной кареты. Дорога была ровная, пейзаж за окнами: луга и прозрачные
рощи - склонял к меланхолии, а разговор, неторопливый и необязательный,
тянулся тем не менее легко и касался чего угодно, только не цели
путешествия. Три часа езды было до нес.
Селение Палец лежало у подножия одноименной скалы пыльно-красного
цвета. Полуподкова невысоких, но крутых, местами обрывистых горок,
начинаясь от скалы, охватывала селение с запада и севера - и пропадала,
будто тонула в плоской равнине. Лишь в пяти-шести милях впереди видны были
размытые белесоватые возвышенности, а слева от дороги и тоже довольно
далеко проступала темная полоса настоящего леса.
Издали Палец напоминал обычный приграничный городок, еще не
обустроенный, но обещающий вскоре привести себя в порядок, стать
маленьким, уютным, зеленым... Но при взгляде в упор стало ясно, что такого
никогда не произойдет.
Дорога шла вдоль ручья, и такого загаженного водоема Олив не видела
никогда. Повернувшись к воде черными спинами, стояли на том берегу
какие-то сараи - стояли давно и прочно, до половины, а то и по крышу
заваленные хламом. Дети и куры вперемешку копошились на голой земле.
Двухэтажные дома из серых, неровно сколоченных досок стояли в ряд,
отгороженные один от другого из чего попало сооруженными заборами. Стекла
окон были пыльные. И вообще - было видно, что малейший ветерок поднимает
здесь в воздух тучи пыли. Карета въехала на мостик - гулкий, с
проломленными перилами. Под мостом валялись бочки, бревна, колеса... Тут
же высились кучи шлака, мусора, переломанных и испачканных известью досок.
Что-то смрадно горело.
Впрочем, центральная улица - два десятка домов - выглядела чуть
приличнее. Даже, можно сказать, вполне прилично - если не считать неровной
мостовой, слишком узких тротуаров и того, что люди, попадающиеся
навстречу, были одеты пусть даже богато, но нелепо. И даже не нелепо, а...
Олив вспомнила театр: как костюмер изобретал детали, подчеркивающие
характер роли. Похоже, все здешние жители одевались у того костюмера...
Ах, какая прелесть: голубой полуфрак - и черные лакированные ботинки!..
Но ведь и над нами, попади мы туда, смеялись бы...
В доме, куда они вошли, миновав темный тамбур, ей неожиданно
понравилось. Холл, обитый золотисто-коричневой рогожкой, был почти пуст:
лишь картины на стенах, два курительных столика и плетеные диваны в
центре. Олив шагнула к картинам: портрет юной красавицы, необыкновенно
светлые волосы, светлее, чем загорелая кожа лица, тонкие пальцы сжимают
тонкий бокал... смертная тоска и тревога в глазах... и странный отсвет
лежит на всем... Другая картина: лошади на лугу. Одна щиплет траву,
другая, подняв голову, прислушивается к чему-то...
- День добрый, господа, - в холл энергично вошел мужчина лет сорока
пяти, поджарый, загорелый, с обильной сединой на висках. - Позвольте
представиться: Петр Забелин, хозяин этого дома. Джулиан, друг мой...
- Я - Эдит, - не дожидаясь представления, Олив подошла к нему и
протянула руку. - Мой муж, Эдвард Черри.
- С лейтенантом Черри мы служили на одном корабле, - сказал мистер
Джерард. - И вот судьба вновь свела нас...
- Как я понимаю, вы с того пакетбота, который стоит в гавани? -
хозяин дома наклонил голову и всмотрелся в лицо Олив. - А вы, леди, та
героиня, которая спасла нескольких моих соотечественников?
- Все еще заметно? - Олив огорченно дотронулась до лица. - Давайте не
будем об этом.
- Желание леди - закон. Но вы, наверное, хотите отдохнуть с дороги?
Обед подадут через полчаса, а пока Тамара покажет вам гостевые комнаты...
Ко Льву Денисовичу Глеб не пошел: сказался больным. Потом, когда
прошло достаточно времени, чтобы все знакомые наверняка куда-нибудь
делись, он встал с дивана, спустился в ресторан, пообедал - после баночных
супов и баночной же свинины с бобами он не мог наесться нормальной пищей -
и вышел на проспект...
И, подчиняясь непредугаданному повороту пружины где-то внутри -
крикнул извозчика и назвал ему адрес профессора Иконникова Константина
Михайловича. Адрес Альдо...
Господи, почему так не хочется к нему ехать?!
Все полчаса, что заняла дорога, Глеб пытался понять это.
Горничная Фаина узнала его, ахнула, провела в кабинет, убежала...
Через минуту торопливо, нервно - вошел профессор.
- Глеб... - выдохнул он. - О Боже!..
- Здравствуйте, Константин Михайлович, - сказал Глеб. Он очень хотел
сказать это ровно и спокойно, и - получилось.
Странно - профессор почти не изменился с тех пор, когда Глеб видел
его в последний раз. Маленький, щуплый, курносый, с отвисшими брылами:
соседский мопс Альдо.
- Глебушка, да садись ты, садись, вот сюда или сюда, куда желаешь...
Фая, неси чай! И вина неси! Ты же вино пьешь, наверное?
- Полно, Константин Михайлович, не суетитесь так, право, - Глеб
уселся за стол. - Ничего же особенного - вот, оказался проездом, решил
навестить...
Профессор внезапно замолчал, опустив голову, потом сказал с
кривоватой усмешкой:
- Лукавишь, мальчик мой. Хочешь обмануть старика. А старика обмануть
трудно, ой как трудно... Рассказывай. Отец послал?
Настала очередь помолчать Глебу.
- Да, - сказал он наконец. - В определенном смысле - да.
- И... что же?
- Константин Михайлович, - посмотрел на него Глеб. - Вы что, не
знаете? Его же убили зимой.
- Убили? - переспросил Альдо. - Это точно?
- К сожалению, точно.
- Ты... видел его мертвым?
- Да.
- Значит, все-таки... Ах, Борис, Борис...
Горничная вкатила столик на колесиках, и началась суета: самоварчик,
чайники под шерстяными петухами, варенье ежевичное, варенье яблочное,
сахар кусковой с малиновым вкусом, мед... Странно: от этого обмена
фразами, значащими не так много, Глеб чувствовал себя едва ли не хуже, чем
тогда, на цепи, после "беседы" с бредунами. Что-то невысказанное и
неосознанное - давило страшно...
- Итак, ты сказал, что он велел тебе найти меня, - полувопросительно
сказал Альдо, когда горничная вышла. - Это было... до того, как?..
- После. Я получил от него записку. Зашифрованную. Через третьи руки.
Там было: найди Иконникова.
- И все?
- Все.
- Зачем, почему - ничего этого не было?
- Нет.
- Значит, грязную работу он предоставил нам... Давай-ка попьем этого
чайку, сынок, а потом уже поговорим. Потому что тяжелый это разговор
будет... Бери вот варенье - в ваших краях такого не бывает.
- Мои края теперь здесь, - сказал Глеб.
- Да? - со странной интонацией сказал Альдо. - Посмотрим...
И они медленно допили чай, поели варенья - действительно
превосходного - и перешли на диван. Профессор долго не мог зажечь свою
трубку. Глеб потягивал сладковатое винцо и о чем-то напряженно думал, но о
чем - понять не мог и сам.
Потом профессор заговорил. Поначалу он путался и сбивался - но даже
это не мешало Глебу понимать все то, что состояло пока еще из разрозненных
полуслучайных слов, потому что эти разрозненные слова сдирали какую-то
темную плотную плеву с сознания и сияющие, чеканные, острые истины
возникали как бы ниоткуда, сразу же, изначально - полные смысла. Глеб
