Андрей ЛАЗАРЧУК
ТРАНКВИЛИУМ
Это самое место, которое ты называешь изгнанием,
является родиной живущих здесь. И ничто не является
несчастьем, если ты не считаешь его таковым, напротив
же, кажется блаженным жребием все, что ты переносишь
терпеливо... Есть ли что-нибудь более ценное для тебя,
чем ты сам?
Боэций
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЯНТАРНОЕ МОРЕ
Всякое различие разъединяет, и все стремится к
подобию; поэтому то, что стремится к чему-либо другому,
по природе своей, очевидно, такое же, как то, к чему оно
стремится.
Боэций
1
Тот памятный день начала лета тысяча девятьсот восемьдесят третьего
года от Рождества Христова, день, в который мятежный крейсер "Дефендер"
подверг бомбардировке гавань и нижний город Порт-Элизабета, дав тем самым
толчок беспорядкам и смуте вначале на Нью-Айрленде, и затем и на материке
- этот день леди Светлана не забыла до самой смерти, но совсем по другой
причине...
Утро начиналось безмятежно и размеренно.
- Кофе, мэм! - ослепительно улыбаясь, впорхнула Люси. Зеленые глазки
ее сияли. - Что желаете на завтрак?
Это был почти пароль, но Светлана решила уточнить:
- Милорд муж уехал?
- Да, мэм. Еще до рассвета.
- Что-то случилось?
- Я не знаю. Спросить у Филиппа?
- Не стоит, Люси. Последнее дело - лезть в дела мужа.
- О да, мэм. Итак, на завтрак?..
- Земляника, бананы, орехи, мороженое.
- Шоколад, мэм? Вчера привезли, наконец, тот, который вы любите.
- "Петровский"? Не может быть.
- Может, мэм.
Горький твердый палладийский шоколад был слабостью Светланы. Одной из
маленьких простительных слабостей. Он имел вкус детства. На Нью-Айрленде и
вообще в Мерриленде такого не делают. Здесь в ходу мягкие сорта с молоком
и дольками засахаренных фруктов. Это тоже вкусно, но иначе, иначе...
- О, Люси! Я так долго ждала этого известия! Теперь все пойдет
по-другому!..
Дурачась, она сказала эти слова - и кто же мог знать, что звучит
пророчество?
- Ванна готова, мэм. Мэй тоже готова. Вам помочь?
- Побереги силы до тех пор, когда я стану бабушкой...
Нельзя, нельзя бросаться словами. Пониже горла тут же возник
крошечный, но неприятный комочек. После двух лет замужества она так и не
совершила того, чего от нее ждали и требовали, - и теперь уже не надеялась
совершить. Констанс за спиной холодно и нагло говорила о разводе: по
закону три года бездетности есть самое веское основание для одностороннего
расторжения брака. Вся родня, весь этот несчастный баронский клан
навалится на Сайруса и вынудит его подать прошение. Их можно понять:
должен быть наследник...
Не сегодня. Об этом - не сегодня. И вообще - собственное тело
подсказывало Светлане, что дело не в ней. По крайней мере, не в ней одной.
Холодно отзвонили часы. Половина чего-то.
Встаем.
А вставать не хотелось. Наоборот, хотелось лежать и слушать звуки,
приходящие снаружи, из сада и далее: с площади, от почтовой станции, с
вокзала. И, впав в полудрему, досмотреть тот сон, который...
Забыла.
Обидно. Сон был из тех редких снов, которые оставляют после себя
множество взъерошенных мыслей и чувств, но сами - исчезают, испаряются,
как пролитый эфир, и - не удержать, нет.
Жизнь - слишком скучная штука, чтобы еще и забывать взъерошенные сны.
Тем более - жизнь в этом чистом, богатом, удобном, но, Боже мой, до чего
размеренном и чопорном доме, где все известно наперед, где даже мухи в
кружевных чепчиках...
Спасибо Люси - без нее хоть волком вой.
Ма-аленькой такой волчицей...
Светлана откинула покрывало и спустила ноги на пол. На мягкий
болотного цвета ковер. Вот и с этим ковром: ей хотелось сине-белый, но кто
ее спрашивал? Милорд муж распорядился...
Она нащупала плетеные домашние туфли, приняла от Люси халатик. Хуже
всего, что эти мысли, когда-то стыдные и пугающие, стали почти привычными.
Одна услада - титул.
Леди Стэблфорд.
С заспанной и всем недовольной мордой. Смешно.
Ванна ждала: прекрасная дубовая лохань, полная горячей воды и взбитой
душистой пены. И Мэй ждала, смуглая, голая, в кожаном блестящем
передничке. И там, в воде, пахнущей бантусаном и яблоневым цветом, под
крепкими и нежными руками ваннщицы, Светлана понемногу вернула себе легкое
и даже приподнятое настроение забытого сна. Ну, разведется с ней Сайрус -
и что? В двадцать лет жизнь не кончается, мир велик, городов много...
Титул она потеряет? А видела я этот титул знаете где? Боцман Завитулько
вам скажет.
Отец, конечно, расстроится. Что делать - не бывает же так, чтобы
никто даже и не расстроился. И потом - целый год впереди, мало ли что
может произойти за год?
Она не заметила, что последние слова произнесла вслух.
- Конечно, мэм, - отозвалась Мэй. - Но знаете, что я вам скажу?
Лежачие камни обрастают мхом.
- Доля наша такая - лежачая...
- О да, мэм. По крайней мере, мужчины должны быть в этом уверены. Но
это не значит, что лежать мы должны все время на одном месте.
Светлана вдруг покраснела. Сон вспомнился. Медведь. Молодой медведь.
Она занималась с ним любовью.
- Что я скажу, миледи, - Мэй понизила голос. - Это все только кажется
сложным. И страшным. Вы уж мне поверьте. Уж это-то я знаю.
- Нет, Мэй, нет...
- Так вот сразу и нет. Вы поразмыслите тихонечко. Главное ведь -
никому никакого убытка, а лишь одно сплошное удовольствие и исполнение
желаний.
- Не надо, Мэй. Даже слышать о таком не хочу.
- Словом, как надумаете - шепните мне или Люси. Мы ведь вас любим.
Правда же.
Мэй размяла ее на жесткой кушетке, помогла одеться в домашний костюм:
широкие льняные штаны и льняную же блузу цвета морской травы с
пепельно-серой отделкой. Волосы, заколотые на время купания, Мэй
распустила и стала расчесывать тяжелым серебряным гребнем. Сидя перед
опотевшим по краям зеркалом, Светлана смотрела на себя - и нравилась себе.
Да, чуть бледноватое лицо, и больше, чем хотелось бы, веснушек на щеках, и
скулы напоминают о далеких татарских предках - но зато глаза! Зато волосы!
Если вот так наклонить голову и взмахнуть ресницами, у мужчин сразу
слабеют колени. Ах, говорил ей тогда, перед свадьбой, Левушка Каульбарс: в
такие глаза - как в омут!.. Где он теперь, Левушка? Вправду, как в омут.
Тихо, в ночь, втайне от всех ушли тогда кильботы...
А в волосы влюбился Сайрус. Не во всю ее - только в волосы. Вот они -
бронзовая волна. Недолго длилась влюбленность, да кончилась свадьбой.
Именно - кончилась. Любовь так и не пришла, и семьи не получилось, и вот
живут приветливо, но отдельно друг от друга два человека, играющие в
общность душ да изредка дополняющие какие-то гимнастические упражнения в
постели...
За завтраком Светлана спросила утренние газеты. Итак, что делается в
мире, пока мы спим? "Морнинг экспресс" повествовала о небывалом по
дерзости ограблении почтового поезда, явлении Пресвятой Девы в семейной
часовне виконтов Росли, возвращении экспедиции Брезара, пытавшейся
подняться вверх по Таранусу, сорокачасовом полете монгольфьера "Гэллант
игл" с тремя аэронавтами... А также о начале гастролей петербургского
театра мод "Амфитрита"! Новейшие фасоны, прекрасные ткани, коллекция
шляпок, мехов и обуви из "Корабельного пассажа"!!!
Эта новость затмевала все.
Что в Сайрусе совершенно замечательно - так это полное отсутствие
скупости. Поэтому и родственники, кстати, считают его белой вороной и
смотрят чуть косо. Другое дело, что он совершенно не умеет тратить деньги.
Он делает это так же равнодушно, как ест, ведет дела, пишет письма,
беседует не о флоте и занимается любовью.
- Люси! - и у Люси сразу же начинают чуть иначе блестеть глаза. -
Одеваться! Мы едем в "Торговый двор"!
Нельзя же, в самом деле, появиться на людях в платье, в котором тебя
уже видели...
Глеб перегнулся через парапет и посмотрел вниз. Кажущиеся маленькими
волны с шорохом накатывались на каменистую полоску пляжа, проваливались -
и уступали место следующим. Иногда как бы крошечные камешки вдруг
срывались с места и шустро мчались куда-то: рогатые крабы рылись в порах
этого естественного фильтра и, понятно, получали свое. У крабов были
весьма ощутимые преимущества перед ним, Глебом Мариным, выпускником
престижной школы Джессапп...
Последние полгода он доучивался лишь благодаря доброму к нему
расположению совета попечителей и директора мистера Трэйна. Ты закончишь
курс, юноша, и получишь диплом, это я тебе гарантирую, сказал мистер Трэйн
тогда, после так страшно несостоявшихся рождественских каникул, но больше
ничего я тебе гарантировать не могу. Я буду работать ночами, сэр, сказал
Глеб, чтобы... Нет, юноша, мы этого не допустим, - и Глебу показалось, что
мистер Трэйн улыбнулся.
И вот приходится начинать буквально с нуля: имея в кармане шесть
фунтов четыре шиллинга, в школьном ранце - смену белья и диплом с золотой
печатью, в голове - неясный гул, а в сердце - страх и неуверенность... и
не имея: крыши над головой, родственников, знакомых (хороших),
рекомендательных писем, планов, особых на что-то надежд...
Но небо было ослепительно-синим, и ветер дул в спину. Темная полоска
гор на островах Виктории и Роэл-Оук угадывалась на горизонте, и на фоне ее
выделялись паруса скользящего к югу, на материк, многомачтового барка.
Паруса малых судов и лодок теснились в Коммерческой гавани, а прямо
напротив Глеба стоял на якорях старый крейсер "Дефендер", стационер: сын
директора Трэйна служил на нем лейтенантом, и офицеры корабля бывали
гостями школы. В конце концов, наймусь в матросы, с усмешкой подумал Глеб.
Почему нет?
Он оттолкнулся от парапета и уже хотел было идти - все равно куда -
как вдруг заметил неясное движение внизу, среди камней. Вернулся и стал
искать взглядом то, что на миг привлекло внимание.
Да, вон там, на границе воды и камней, справа, довольно далеко -
мелькнуло что-то светлое. Потом еще. Он пошел в ту сторону, стараясь не
отрывать взгляда. Мешали растущие на обрыве кусты черной аралии - но как
раз там, где надо, был просвет.
Застрявшее меж камней, опутанное водорослями, колыхалось в волнах
тело человека.
Вот это да! Глеб огляделся. Он знал, что в подобных случаях следует
немедленно позвать полицию. Но в такую рань на бульваре не было не то что
констебля - вообще никого! За час, что прошел с момента его торжественного
прибытия на Приморский вокзал - а бульвар начинался непосредственно от
привокзальной площади, - и до сего мгновения Глебу встретились три
человека, из них двое - дворники. И вот четвертый - покойник. К чему бы
это?
Тем временем покойник сделал бессильно-судорожное движение, пытаясь
уцепиться хоть за что-нибудь и выбраться из воды, и Глеб понял, что искать
констебля некогда.
Спуск к воде был шагах в ста. Крутая полуразрушенная каменная
лестница. От нижней ее трети вообще мало что осталось - поработали
весенние шторма. Но Глеб ссыпался по ней, как горошина, и запрыгал по
камням, думая лишь об одном: не подвернуть ногу. Ногу. Тогда все... Он
добежал быстрее, чем рассчитывал. А может быть, ему так показалось.
