которые вполне могли оказаться и миражем, обманом зрения,
свидетельствовали: здесь живут, и живут хорошо. Несколько раз открывалось
вдруг что-то странное и прекрасное: то висячий белый балкон, то поросшая
мхом стена из дикого камня, то мраморная статуя - одна среди деревьев... И
дважды выплывали как бы из ничего, из ниоткуда ведущие и в никуда уходящие
каменные лестницы справа и слева: та, что уходила вверх, - темная, почти
черная, диабазовая, а та, что вниз, к старому городу, к порту, к морю, -
бело-розовая, мраморная. Движение здесь было редким: несколько карет и
колясок навстречу - и солдатик в синем мундире ополченческой кавалерии,
верхами обогнавший их. Это было до моста, а потом начался мост.
О, мост через реку Шейди - это гордость меррилендских инженеров на
много лет вперед. И в Старом мире немного найдется равных ему - не
размерами, по красотой. Его не сравнить, конечно, с мостами Нового
Петербурга, особенно с Солнечной Аркой через Баян - но там совсем другая
красота. Здесь же - предельный лаконизм и строгость форм, и лишь одно
излишество позволили себе строители: пригласили скульптора, чтобы высек
барельефы первых президентов: Робинса и Броди. Да на середине пролета,
там, где тросы почти касались настила, устроен был полукруглый балкон, с
которого открывался великолепный вид на долину Шейди, нижний город,
порт...
- Стой! - крикнул Глеб. Но и без его окрика мальчишка натянул
вожжи...
Отсюда было видно все. "Дефендер", держась меньше чем в полумиле от
берега, шел в сторону Коммерческой гавани под стакселями, брамселями и
гаф-триселем. Внезапно два столба белого дыма вырвались из портов
орудийного каземата - косо вверх - и две белые линии стали вычерчиваться
на синем небесноморском фоне. Достигнув немалой высоты, они
приостановились как бы в раздумье, а потом весело и согласно ринулись,
наращивая скорость, вниз, к городу, к кварталам, к крышам, к людям - и
там, где они соприкоснулись с землей и с тем, что на земле стояло, блеснул
грязный огонь и вспухли, как бы вывернувшись наизнанку из самих себя, тучи
дыма. Из туч медленно выплыли какие-то обломки и лоскуты и надолго
повисли. Потом донесся плотный сдвоенный грохот. А через секунду из
расползшейся тучи вырос столб белого пламени, доставший до неба...
Мальчишка визжал, крутя кнутом над головой, и кабриолет несся так,
что ветер набивался в рот и нос и не давал выдохнуть. Глеб до судороги
вцепился в сиденье, чтобы не вылететь - а мост качался, и качался, и
качался...
Да, сверху это было почти красиво. Крейсер - в бинокль был виден
красный флаг на мачте, и Лоуэлл объяснил, что это флаг мятежа, - крейсер
плавно скользил по глади залива, подгоняемый свежим кухулином, легко
разворачивался оверштаг и скользил обратно - и время от времени
выплескивал из одного или двух орудий струи дыма, расползавшиеся красивыми
клубами, после чего в городе еще что-то рушилось, взрывалось или
вспыхивало пожаром. Пылали пакгаузы порта, черный дым стелился над водой.
Потом Светлана увидела, как вдали, в стороне доков, возникло какое-то
движение. Но лишь через полчаса стало ясно, что это такое.
Едва полз, жидко дымя кургузой трубой, плоский, похожий на утюжок
пароходик. С крейсера вряд ли видели его из-за дыма горящих пакгаузов...
Никто в этот час не знал о мятеже больше того, что знал капитан
канонерской лодки "Блокхед" Майкл Абрахамс. Ему сообщил племянник, морской
кадет, сбежавший с мятежного корабля еще до того, как на его палубу ступил
лорд Сайрус. Перепуганный насмерть увиденным и услышанным, мальчишка три
часа вплавь добирался до дядюшки. Капитан Абрахамс выслушал его молча, а
потом собрал всю свою стояночную команду: четверых пожилых мичманов.
Выслушав неутешительные сообщения относительно стадии ремонта машин,
согласно покивал и приказал разводить пары в единственном пригодном для
этого котле. На одном котле и двух цилиндрах машины "Блокхед" мог дать три
с половиной узла. Но хуже всего было то, что в погребах имелось лишь по
две конические бомбы на каждое из двух орудий и по полукартузу пороха на
каждую бомбу. Это значило, что стосорокафунтовые орудия канонерки могли
сделать либо по одному выстрелу на дистанцию в полторы мили, либо по два
на восемь кабельтовых. Ни комендант порта, ни полковник Вильямс не брали в
расчет "Блокхед", поскольку были убеждены в его полной разобранности и
безоружности. Как не знали они и того, что капитан Абрахамс потерял семью
при налете пиратов на Пикси в пятьдесят девятом...
Это было почти нереально: пока там, за окнами, взбесившийся крейсер
расстреливает беззащитный город, - сидеть, вытянув ноги, у низкого столика
и, отказавшись от сигар, потягивать бергамотовый чай со сливками. Стекла
вздрагивали от взрывов...
- В двенадцать лет я впервые прочел "Там, за Эриданом"... - лорд
Сайрус уже освоился с новым способом разговаривать: почти не раскрывая рта
и не шевеля губами: это было не слишком красиво, но понять его не
составляло труда. - С тех пор имя вашего отца для меня свято. Как жаль,
что он ушел в политику: весь мир потерял от этого, не только Палладия...
Глеб вернул чашечку на стол. Что-то часто сегодня вспоминают отца...
- Милорд, - сказал он. - Отец не уходил в политику. Как вы, должно
быть, знаете, в Палладии просто не существует политической жизни как
таковой. Отец всего лишь вел частные разговоры о желательности отмены
постыдного рабства, об устройстве более справедливого общества...
- Извините, если я допустил бестактность, дорогой Глеб. Похоже, я
просто не сумел выразить свою мысль. Под словами "уйти в политику" я и
подразумевал поползновения перестроить этот мир, сообразуясь с
собственными представлениями о его устройстве и цели. К сожалению, этому
подвержены именно сильные и энергичные люди. И в каком-то странном
ослеплении они начинают действовать, и нередко с успехом. Вся история
Старого мира полна примерами этого; наш, к счастью, в меньшей степени...
Да, они достигают успеха, и успех этот тут же вырастает до небес и
раскрывает пасть - а можно ли ожидать чего-то иного? Обустраивать мир по
нашим упрощенным крокам Божественных планов - все равно что лепить и
оживлять чудовище Франкенштейна. Что мы, люди, можем понимать в
справедливости? И справедливо ли отнимать у множества людей их привычную
неволю, нужность и обеспеченность? Увы, этот вопрос обычно возникает лишь
тогда, когда все цепи разорваны...
Разорвалось где-то совсем рядом.
- Вот конкретный пример омерзительнейшего образа действий при самом,
возможно, возвышенном образе мыслей. Там, на крейсере, один молодой
человек, похожий на студента, пытался объяснить мне, в чем их, матросов,
правота. Я же по-прежнему убежден, что нельзя полтысячи молодых
некультурных мужчин собирать вместе и оставлять на долгий срок
бездельничать. Они от этого становятся похожи на павианов. И ведь ясно же
каждому из них в отдельности, что ничего значительного ни стрельбой, ни
мордобоем не добиться - толпа теряет разум...
- Милорд, - вдруг, не желая того, перебил его Глеб. - Но можно ли
сидеть сложа руки, когда... извините, я не имею в виду вас... и вообще то,
что происходит сейчас... но сидеть сложа руки, в то время как...
- Это русская кровь, - улыбнулся лорд Сайрус левой половинкой рта. -
Принципы Транквилиума для Палладии немного чужеродны, не так ли? Сидеть
сложа руки - почему бы и нет? Ведь невозможно прикрыться руками от
падающих бомб - а сделать что-то реальное не в наших силах. Стоит ли
путаться под ногами у тех, кто по долгу службы обязан делать дело?
Издавать же звуки - не занятие для джентльменов. Не желаете ли немного
шерри к чаю? Филипп, друг мой...
А он рисуется, понял Глеб. Даже не то чтобы рисуется... а такова вся
его жизнь. Благородство обязывает. Делать все так, как положено, и пусть
рушится небо... Глеб улыбнулся в ответ.
- Спасибо, милорд, но мне пора. Я рад, что вы в порядке. Но там, в
комендатуре, ждут всех способных держать оружие. Полковник Вильямс обещал
мне винтовку.
- Так этот старый волк здесь?! О, черт! Дорогой Глеб, вы неподражаемы
- приберечь такую новость на прощание! Теперь за этот блохастый мятеж я не
дам и сгоревшей спички! Все, можно не торопиться. Во-первых, от шерри
перестают дрожать руки, что полезно при стрельбе, а во-вторых, я
подозреваю, что до стрельбы не дойдет: Вильямса бредуны знают и боятся.
Его одного и боятся...
- Кто? Как вы их назвали?
- Бредуны. Все эти проклятые агитаторы и подзуживатели.
Профессиональные бунтовщики. Впрочем, это очень темная тема, я в ней не
силен. Встретите Вильямса - спросите его. Как хорошо, что он здесь...
Лакей разливал шерри, когда распахнулась дверь и в комнату влетела
разгоряченная женщина.
- Сайрус! - крикнула она. - Там... морской бой! Там - бой!
Все посмотрели на нее. И Глеб посмотрел на нее. В ее акценте
слышалось родное... Женщина была молода, довольно высока и стояла, чуть
наклонившись вперед и заломив на груди руки. Глаза ее были необыкновенны.
На какой-то миг Глеб вообще перестал что-то видеть, кроме этих глаз. Но
смотрела она на мужа, и лорд Сайрус с трудом повернул к ней голову.
- Бой, дорогая? Я правильно понял?
- Да, Сайрус, да! Маленький пароход напал на крейсер!..
- Это Абрахамс, - сказал лорд. - Он вывел свое корыто... ах, молодец!
Филипп, я пошел на башню. Отнеси туда кресло. Дорогой Глеб, вы не
составите нам компанию? Познакомьтесь. Милая, это Глеб Марин, он вытащил
меня утром из моря. Глеб, это Светлана, моя жена. Друзья, вы не поможете
мне встать?
- Да, - оглушенно отозвался Глеб. - Конечно, милорд.
Леди Светлана мельком взглянула на него и устремилась к мужу, и вдруг
ее взгляд медленно возвратился к Глебу... взмах ресниц и странное
выражение лица....
- Глеб? Вы русский?
- Да, миледи.
Очень хочется сглотнуть, но нельзя. Нельзя.
- Вы идете с нами наверх?
- Да, миледи...
Она - моих лет, подумал вдруг Глеб. Как странно... Сладкий запах ее
волос заполнил все пространство, не оставив место ни для чего иного.
- Как странно - встретить русского здесь, сейчас... я ничего не
понимаю, что происходит... Этот мятеж - вы понимаете?
- Нет, миледи...
- Так идемте же, идемте!..
И в одно мгновение, как во сне, они оказались на башне. И замерли -
такой ненатурально-четкой, игрушечной, сахарно-пряничной была панорама...
...замирал перед этой витриной: замерзшее озеро в окружении
заснеженных гор, цукатные скалы, шоколадные утесы, марципановые деревья -
и триста, триста леденцовых человечков на коньках, и ни один не похож на
другого, и с каждым годом все изощреннее и роскошнее...
Здесь - цвета синьки была вода, и черный шлейф дыма уходит от берега
вдаль, к островам, и там истончается и пропадает. Ослепительно-белы паруса
крейсера, поднято все косое вооружение и бизань-трисель, и несется он,
кренясь слегка, вдоль берега, а между берегом и кораблем, неуклюжий и
медленный, плетется черепахой серо-черный коптящий пароходик, и крейсер,
обгоняя его, бьет всем бортом в упор! Но и пароходик выбрасывает длинное
облако дыма за миг до того, как скрыться среди пенных всплесков и огня...
...давай же, давай, давай, шептал капитан Абрахамс, удерживая одной
рукой рвущийся штурвал, а другой подкручивая микрометрический винт
дальномера. Выше полтора! - с ужасом крикнул он в раструб, больше всего на
