друга, проходы стали уже и труднодоступнее, и находить их могли только
люди с особым зрением...
- И двести лет назад они захлопнулись совсем... - наклонил голову
мистер Бэдфорд. - Так?
- Н-нет... Отец говорил, что они были обрушены и особым способом
замаскированы, потому что в Старом мире начались эпидемии. И с тех пор их
стараются поддерживать в таком состоянии.
- Грммм... Что же, эпидемия - не самое плохое название для тех
явлений, что начались в Старом мире...
- Но какие-то проходы продолжают существовать, - сказал Глеб.
- И почему ты так думаешь?
- Книги...
Мистер Бэдфорд кивнул.
- Но с людьми оттуда я никогда не встречался...
Мистер Бэдфорд снова кивнул, но Глебу показалось, что он сдерживает
улыбку.
- Мы иногда принимаем беглецов, - сказал он. - Но ставим им очень
жесткие условия. Во-первых, они безвыездно живут на своем острове.
Во-вторых, их дети воспитываются в семьях коренных транквилианцев и с
родителями до совершеннолетия не встречаются.
- Ничего себе! - ахнул Глеб. - И что - соглашаются?
- Очень многие.
- А если кто-то не хочет отдавать ребенка?
- Тогда и ребенок будет всю жизнь безвыездно жить на острове.
- Это почти ссылка... тюрьма...
- Нет. Это всего лишь карантин. Впрочем, подозреваю, что и эти
строгости недостаточны, а поэтому от них можно будет отказаться.
- Инфекция проникает?
- Да. Ты знаешь - или догадался?
Вместо ответа Глеб сунул руку за отворот куртки и преподнес мистеру
Бэдфорду на ладони трофейный пистолет.
Он знал, что тот удивится - но не до такой степени.
- Свет-ти! Свет-ти! Свет-ти!
Она открыла глаза. Распахнутым было окно в сад, и яркая птица на
ветке топорщила перышки.
- Свет-ти!
Не птица! Это Олив сидела в глубоком кресле с книгой на коленях.
Глаза ее поблескивали, но под глазами лежали синие тени.
- Ах, ты и спишь, подружка! Вставай, уже почти вечер.
- Не может быть...
- Не совсем вечер, но скоро. Торопись, нас ждет обед, а до стола еще
ехать и ехать.
- Ой, подожди, я ничего не понимаю... Какой обед? Куда ехать?
- Наш общий друг Кит Вильямс час назад привез ко мне другого нашего
общего друга, юного князя. Сам, естественно, куда-то умчался, успев лишь
сказать, что выполняет данное тебе обещание. Князя я препоручила заботам
Сью, а сама отправилась за тобой. Так что тебе обещал Кит?
- Он сказал, что мы соберемся сегодня за обеденным столом.
- Как всегда, он чересчур конкретен... Давай-ка я помогу тебе
одеться, поскольку служанки твои отбывают повинность у раненых.
- Олив, ты что - думаешь, я сама не смогу?
- Сможешь, сможешь... Ну-ка, выберем, что понаряднее, - и Олив почти
исчезла в платяном шкафу.
- Не ищи, я все равно никуда не поеду, - сказала Светлана.
- Отчего бы это? - глухо удивилась из шкафа Олив.
- Здесь Сайрус, он в тяжелом...
Олив вынырнула с добычей в руках.
- Я уже говорила с ним и с доктором. Сразу как приехала. Ему лучше,
он вне опасности. Но ему дают опиум, чтобы он спокойнее дышал и не заболел
пневмонией. Так вот, он велел тебе переехать в мою квартиру до тех пор,
пока в доме будут чужие люди. И то же самое сказала Констанс. Если хочешь,
спроси ее сама. Сайрус уже отплыл. Поцелуй его в щечку и попрощайся с
сестренкой. А я пока сложу твои вещи.
Сайрус полуспал, полугрезил. Светлана даже не поняла, узнал ли он ее.
Констанс, безумно спокойная, сказала коротко, что да, они посоветовались с
доктором и решили отправить на время Светлану подальше от этого ужаса и
заразы - просто на всякий случай. Поначалу думали о поместье, но тут
приехала Олив и все решила. Это ненадолго, на несколько дней...
Все было далеко и не в такт: Констанс говорила что-то, а думала о
другом, и слишком ранний накатывал вечер, и у Олив имелись тайные планы, и
сама Светлана мучилась от растроения: думать одно, говорить другое, делать
третье... зачем? Тонкий муслин испуганно скользил меж пальцев.
Хочу ехать? Не хочу ехать?
Стыдно признаться - хочу.
Господи Боже мой, я почему-то не могу больше так... здесь хорошо,
Сайрус, родной, но мне почему-то нужно уйти из-под этой крыши, из этих
стен, из итого сада, а если я этого не сделаю, что-то случится, что-то
плохое, во мне все просто вопит...
- Поезжай, - голос Констанс в тумане и тонкий печальный взгляд - как
жало старой рапиры...
Я все неправильно делаю, ужасается Светлана и говорит вслух, но уже
полувопросом:
- Я все неправильно делаю?..
- Все правильно, - шепчет Констанс и целует ее в лоб, и отстраняется,
и глаза ее опять тусклы и непроницаемо лицо, и невозможно сказать, что
проступило на нем мгновение назад.
Лошади ждут у крыльца...
Один день, один день, все в один день... Утром, ранним утром, я
выстрелил в упор в человека, пожелавшего меня убить, а чуть позже, тоже в
упор - в другого, только увидевшего меня... он зажал руками дыру в груди,
пытаясь схватить, удержать отлетавшую душу, упал на колени - и в глазах
его вспыхнуло величайшее изумление перед чем-то, уже открывшимся ему...
Да почему же такая дрожь? Ведь все уже прошло...
...чудом уцелевшая кровать в этом полусгоревшем, пропахшем мокрым
дымом доме, спасибо тебе, Мередит, задвижка на двери, ох, милый, не
волнуйся так, все будет хорошо, все будет хорошо, расслабься, забудься,
нет ничего, нет ничего и никого нигде в мире, мы одни, только мы... вот
так... вот видишь, это легко, это чудесно, это стоит того, правда? И это
правда стоило того, потому что все, что бывало раньше, оказалось почти
ничем: так, барахтанье, нервное и потное...
А сейчас - нет, ладошка ко рту и улыбка, обещающая что-то другое,
другое... и нет ее, и только аромат...
Значит, вы говорите, форбидеры... Воспретители, воспрещающие...
делающие неприступным... Могущественное тайное общество, все силы кладущее
на максимальную изоляцию Транквилиума от Старого мира. И правительства
обеих стран действуют с оглядкой на него... И отец - один из его
руководителей... был. Да, многое становится яснее: эти полночные визиты,
эти монахи, это постоянное присутствие чужих людей... и то, что весь
последний год он старался держать Глеба на отдалении - а я-то, дурак,
думал: бабы... Ты не представляешь, насколько ты ценен для нас, сказал
мистер Бэдфорд, ведь даже самые сильные наши пенетраторы тратят сутки, а
то и двое, чтобы проникнуть в теневой мир, в это промежуточное
пространство... Так что будь настороже. Тот бредун, в которого ты стрелял,
но не убил, потому что они носят одежду, непроницаемую для пуль (у Глеба
отвисла челюсть) - он мог запомнить тебя... и я боюсь, что еще ничто не
кончилось. Наши люди будут стараться быть поближе к тебе, но главное -
будь внимателен сам. Если поймешь, что происходит что-то необычное -
исчезай. Отца охрана не уберегла, сказал Глеб, а постоянная
настороженность лишь измотала. Это так, согласился Бэдфорд, но есть одно
небольшое отличие: твой отец намеренно выманивал их на себя.
Зачем?
Этого я пока просто не могу сказать.
И эта... охрана... будет постоянно со мной?
Обсудим с полковником. В идеале - конечно, да. Двое рядом и
трое-четверо на дистанции.
Ни за что. Проще изменить внешность.
Хм... Действительно, проще. Внешность и имя. И - не расставайся с
оружием. Мистер Бэдфорд сунул руку в стол, но вместо ожидаемого Глебом
трофейного пистолетика вынул небольшой, непривычных очертаний револьвер.
Возьми это. Надежнее и мощнее. Зарядов, правда, всего пять, но
перезаряжается очень быстро, - он показал. Самовзвод - нажимаешь только на
спуск. Кстати, шагов с десяти он и эту их пулестойкую одежду пробивает.
Патронов с собой вот, всего два десятка, но дома есть еще несколько
коробок, зайдешь и заберешь. Заодно поупражняешься в стрельбе...
Под окнами, громыхая, прокатилось что-то тяжелое. Потом еще и еще...
Глеб отодвинул штору. Нет, всего лишь полевые кухни...
Кто озолотится после всех этих безобразий - так это стекольщики...
Ну, а какого черта они сюда к нам лезут? грубо спросил Глеб. Им что,
дома делать нечего? Мистер Бэдфорд улыбнулся печально и сказал: в
определенном смысле они все - больные люди. Часть из них считает, что
здесь рай и почему их сюда не пускают? А другая часть - уверена, что мы
живем плохо, поскольку у нас нет многого из того, что есть там. Они просто
хотят нас облагодетельствовать, а мерзкие форбидеры не позволяют, таят от
народа плоды великой цивилизации, хотя вовсю пользуются ими сами... У нас
действительно многого нет? - спросил Глеб. С их точки зрения - да. А с
нашей? Ну... мы не летаем, например. Что? - Глеб подскочил. Они летают?
Да, они очень много летают, из города в город, на другие материки, на край
света, на другие планеты... ты знаешь, что такое планеты? (Глеб тупо
кивнул.) На неподготовленного человека это производит впечатление, не так
ли? О-о!.. Ну, а что ты скажешь, если узнаешь, что каждый межпланетный
полет стоит жизни примерно ста тысячам человек, которые умирают от голода
и которых можно было бы накормить на эти деньги? Ну, у нас тоже не все в
полном порядке... - Глеб нахмурился. Взять Палладию: рабство, отсутствие
свобод, произвол... Мальчик, не суди о Палладии, строго приказал мистер
Бэдфорд, ты ее не помнишь! Но это слова отца! Вряд ли он говорил их лично
тебе; а то, что ему приходилось говорить некоторым другим людям, не
всегда... короче, так было нужно. Зачем? Узнаешь постепенно. Я очень
надеюсь, что ты будешь с нами... Вот так.
Вот так...
Теперь он стоял у окна квартиры Олив, смотрел на темнеющую улицу, где
под фонарем время от времени проходил беззаботной походкой один и тот же
мужчина и чего-то ждал. Сью гремела посудой.
От запахов блюд мутился разум...
Потом раздались звонкие голоса, и они вошли - Олив и Светлана...
(Наверное, в эти самые минуты выстрелом в спину был тяжело ранен
полковник внутренней службы Кристофер Дин Вильямс. Стрелявшего схватили.
Им оказался тринадцатилетний мальчишка, сирота, подмастерье на канатном
заводе. Ни на какие вопросы он не отвечал, и даже личность его узнать
удалось случайно и от людей посторонних...)
Такие ночи самой природой созданы для безумств... И Светлана ничуть
не удивилась себе, когда скользнула через холл от двери к двери, в
короткой вырезной рубашке, босая, и нажала ручку, шершавую и горячую, и
дверь тихо отворилась. Он стоял спиной к окну и ждал. И, с облегчением
всплывая со дна, она шагнула к нему и протянула руки, без слов, спокойно и
откровенно, и покорно. Много позже пришли слова...
5
Иногда остро, то к горлу, то к сердцу, подступало: такого не может
быть! Не может быть так много, так сложно. Так хорошо. Не может быть - со
мной...
Уже потом, вспоминая, смеялись: кажется, целую неделю не вставали с
постели. По крайней мере, не выходили из спальни. Это, конечно, было не
так, просто время разделилось на два потока: в одном происходили какие-то
события, а в другом было только исступление. И они с радостным испугом в
него погружались...
...а днем проходила обычная жизнь, и возбужденно-веселые люди,
вежливо похоронив мертвых, - не так уж много их оказалось, представлялось
ведь - горы, горы... - похоронив их, бежали праздновать продолжение
собственной жизни. И уличный бал в честь Десятого июня был преувеличение,
лихорадочно красочен, пышен, ярок, шумен, душен и вызывающе бесстыден.
