устыдилась фальши. Нравится он мне, вот и все, и что теперь? Красивый,
смелый, воспитанный... нравится. Да только что с того? Я жена Сайруса, и
буду ему верна... пока он со мной не разведется. То есть еще год я буду
ему верна. Ну не глупость ли? Боже, я даже не пригубила, а мысли у меня
уже пьяные. Что будет, если захмелею? Полезу отбивать его у Олив?
Смешно...
- Народ! - сказала Олив, сама разливая по второму кругу. - А не
прошвырнуться ли нам верхами, черт возьми? Я вообще не понимаю, как это у
вас получается сидеть дома. Меня всю трясет... У дядюшки Ло есть совсем
неплохие лошадки.
- Это стоящая идея, - сказал Глеб. - Но без оружия...
- Почему же без оружия? Арсенал дядюшки Ло ничуть не хуже его
конюшен. Гарри, дядюшка не спит? Проводи меня к нему...
Она исчезла. Светлана взглянула на Глеба. Вид у него был и вправду
слегка-ошарашенный.
Она хорошая, подумала Светлана отчетливо, но если он... если она...
они... Я тогда не знаю, что сделаю...
- Что? - спросил Глеб. - Светлана Борисовна, вы что-то сказали?
Она покачала головой.
Двигались легкой рысью. На Светлане был костюм для выездки, Олив
осталась в прежнем, а Глеб в последний момент решился: в последнюю минуту
сменил школьную курточку на чью-то потертую кожаную охотничью,
предложенную ему Гарри. В ней было жарко, но он терпел. Один револьвер
"сэберт", пятидесятого калибра, с картонными картечными патронами в
барабане, покоился в кобуре на боку; второй, "сэберт" же, но с удлиненным
пятидюймовым стволом и пулевыми патронами, был заткнут за пояс. Осторожнее
с этим, ткнула в него пальцем Олив, случайный выстрел - и сто женщин на
всю жизнь останутся несчастными... У него не хватило сил не покраснеть.
Сначала он ехал на полкорпуса сзади и со стороны тротуара, как и
подобает телохранителю, но потом дамы со смехом затащили его в середину, и
вдруг - стало легче. Даже совсем легко. Оказалось, можно непринужденно
смеяться, и шутить, и рассказывать разные истории из школьной жизни -
благо их накопилось достаточно. Не забывая, разумеется, оглядываться по
сторонам... Впрочем, шутки сегодня не получались. Не получались вот, и все
тут.
А город отходил после встряски. Кажется, прохожих было больше, чем
всегда, и больше, чем обычно, было какой-то неправильной, обманной
веселости. Будто мальчишка, получивший оплеуху, отскакивает и кричит,
хохоча: не больно, не больно, не больно! Размазывая кровь и слезы...
Дважды попадались группы уличных акробатов, на углу у памятника Розену
маленькая толпа пела что-то по листочкам; по Рипаблик-лэйн проезд был
ограничен, рухнул фасад древнего дома Морского купеческого собрания, и
Олив увлекла всех на набережную, где в обычные дни появляться верховым
было не то чтобы запрещено - не принято. Но сегодня, разумеется, был не
вполне обычный день. На набережной разрушения были огромны. Несколько
домов сгорели дотла, деревянное здание таможенного суда нелепо покосилось,
и от него старались держаться подальше. Публики было неимоверное
количество. Газон перед Оперным театром превратился в подобие свалки
вещей: сюда стаскивали все, что уцелело в развалинах. Здесь же монахини и
послушницы из православного монастыря собирали пожертвования в пользу
лишившихся крова. Леди Светлана опустила в подставленную кружку портмоне,
даже не открывая его. Олив сняла с пальца перстень, а Глеб, стиснув от
стыда зубы, выудил из кармана три соверена - ровно половину своего
состояния - и подал чернобровой девочке в белом глухом платке. "Дзякую,
панове", - сказала девочка. У нее были яркие пухлые губы. Такой-то что в
монастыре делать, сердито подумал Глеб, глупость какая...
Крейсер был виден вдали за сгустившейся мглой.
По небу со стороны островов веером расходились высокие белесые перья.
Над самыми островами горбатилось что-то, пока не слишком отличимое цветом
от неба, но обещающее вырасти и еще показать себя.
Район "Торгового двора" пострадал особенно жутко. Короткий яростный
пожар на селитряном складе, в полутора сотнях ярдов отсюда, окатил дома
огнем и неистовым жаром. Каменные фасады потемнели, обуглилась краска на
железных крышах, почернели до угля деревянные ставни и двери. Сгорели
легкие павильоны, навесы над окнами, вывески, рекламные щиты. Ближе к огню
- горели деревья; теперь они стояли черные, обломанные, угловатые,
страшные. На тех, что оказались подальше, скрутились и пожелтели листья -
и уже начали опадать. Словоохотливый констебль, случившийся на углу - Глеб
с удовольствием отметил, что полицию успели вооружить: за спиной у бобби
висела янсеновская магазинка, - рассказал, что здесь оказалось страшно
много пострадавших, и все от огня: на прохожих вспыхнула одежда, волосы...
Если бы мальчишка-кэбби поехал здесь, подумал Глеб, мы как раз угодили бы
под этот огненный смерч... Повезло еще, сказал тот же констебль, что часть
селитры взорвалась, ударом воздуха погасило начавшиеся пожары - так, по
крайней мере, ему самому объяснил отставной офицер-артиллерист, бывший
здесь недавно. И если бы не взрыв, сказал он, если бы продолжалось горение
- заполыхало бы полгорода...
- Получается, меня сегодня спасла Констанс, - сказала Светлана
погодя; они ехали по каменному нижнему мосту через Шейди. - Я как раз
собралась ехать за покупками, когда она появилась, чем-то встревоженная...
впрочем, не встревоженной я ее никогда не видела. И мне пришлось побыть с
нею, а потом привезли Сайруса, и я, конечно, никуда не поехала... Надо
поблагодарить ее за спасение... хотя доставит ли ей это радость?..
- Фи, Светти, - сказала Олив. - Не ожидала от тебя.
- Разве я говорю что-то плохое? Констанс - хороший человек. Просто ей
не хотелось бы видеть меня в числе своих родственников, вот и все. А так -
она прекрасно ко мне относится.
- О, Глеб, - Олив улыбнулась ему будто бы чуть виновато. - Я совсем
забыла. Кит мне сказал, что вам нужна работа, не так ли? Других источников
дохода у вас нет?
- Да, это так, - сказал Глеб. - Но я думаю...
- Дело в том, что у меня есть на примете одно неплохое местечко. Имя
адмирала в отставке Вэллора вам говорит что-нибудь?
- Пожалуй, нет.
- Это совершенно прелестный старичок, помешанный на собственных
мемуарах. Нужно только, чтобы ему их написали... Работа литературного
секретаря - вы понимаете, что это? Он будет рассказывать или диктовать, а
ваше дело - все это записывать. Сможете? Вряд ли это займет много
времени... потому что адмирал грозен лишь утром, после ленча у него сон, а
вечером гости. При этом он не скуп: предыдущий секретарь получал у него
двадцать фунтов в неделю. Рекомендую на меньшее не соглашаться. Учтите,
что это при комнате и столе. Кстати, миледи, это именно он привез вашего
милорда мужа домой.
- Вот почему показалась знакомой карета... Соглашайтесь, Глеб
Борисович, это хорошее место. Олив, а если ты не прекратишь тыкать мне в
нос моим титулом...
- Чудный титул, я бы не отказалась. Ты просто не умеешь им
распорядиться.
- Мне кажется, что я его просто ненавижу.
- Ах, перестань.
- Без него было бы проще и лучше. Это точно. Я знаю.
- Ну, радость моя... Без многих вещей в этой жизни было бы проще и
лучше. Я права, Глеб?
- Пожалуй, да, - помедлив, согласился Глеб.
- Видишь, Светти, мужчина согласен. Это значит, что я не такая дура,
какой хочу казаться...
Во дворе мэрии полсотни мужчин в мундирах ополченческой кавалерии
упражнялись в ружейных приемах под покровительством пожилого седобородого
офицера-пехотинца. Несколько ополченцев стояли у ворот. Лошадей нигде не
было видно.
Один из ополченцев, сорокалетний примерно дядька рабочего вида,
поднял руку. Глеб натянул поводья.
- Молодой сэр, а не найдется ли у вас как бы табачку для нашего
брата? Свой искурил уж, а казенный не везут никак...
- Нету, солдат, - развел Глеб руками. - Не потребляю я его.
- Жалко, жалко, - понурился ополченец. - А новости есть какие? Слышно
что?
- Про новости мы вас хотели спросить.
- Нам последним новости приносят, так-то. Сержант вон говорил наш,
что теперь только ждать приходится: пойдут те на высадку или нет. Я
своей-то головой как думаю: им теперь, после пушек, терять нечего, только
на дне их и примут. А сержант говорит, что те торговаться начнут, пощаду
выпрашивать - в обмен на офицеров-то. Офицеры все у них там, под замком.
Злая теперь матросня...
- Мистер, - наклонилась Олив, - а сигары вы будете? У меня только
сигары есть. - Она протянула ополченцу кожаный портсигар.
- О, мэм! Спасибо, спасение вы наше! Если позволите, я еще одну
возьму, мы по штучке на троих пустим...
- Вы все берите, все. И не высыпайте, зачем?..
- Мэм, простите, не смею. Это дорогая вещь, да и муж ваш не поймет...
- Поймет, - засмеялась Олив. - Берите, вам это сегодня нужнее, чем
кому-то еще...
Закат был рубинов и стремителен. Солнце скатилось к подножию
фиолетовой тучи с безумной лилово-пурпурно-ало-розовой короной, безучастно
пожирающей небо, и вскоре мгла и тревога поглотили все.
- Едемте скорее, - ежась, сказала Светлана. - Олив, пожалуйста,
сегодня... не уходи, а? Я боюсь...
- Хорошо, - сказала Олив, и слышно было, как она улыбается. - Я с
тобой, с тобой...
Обратный путь оказался на удивление короток. Возок фонарщиков
вынырнул из-за угла навстречу, и улица позади него сияла теплым желтым
газовым светом. Донесся гудок локомотива и частые удары станционного
колокола: уходил в свой путь восьмичасовой пассажирский до Свитуотера.
Подумать только, люди едут на курорты...
Впрочем, это, наверное, мудрые люди.
Далеко-далеко замигал маяк Гард-рок. Три проблеска, пауза, пять.
Снова три. Во время осенних и весенних перелетов птиц к маяку собираются
лодки, лодки, лодки: собирать разбившихся и упавших в море курочек. Там
же, на Острове, их жарят на вертелах, или запекают в углях, обмазав
глиной, или варят в котлах и ведрах - курочки неизменно вкусны... но само
это действо: выуживание из волн поверивших обманному свету и погибших
поэтому птиц - вызывало и вызывает у Светланы непонятное отвращение...
хотя, казалось бы, чего ради? Там музыка, огни, вино, танцы на пляже,
смех, флирт... азарт добычи...
Чужой кабриолет стоял у дома.
- О! - сказала Олив. - Гости. Чего только не...
- Тише... - поднял руку Глеб.
Светлана не услышала ничего.
Но - Глеб явно что-то услышал, и Олив услышала тоже, потому что оба
мигом оказались на земле, Глеб метнулся к двери, но Олив скомандовала
шепотом: "Через двор!" - и они бросились к приоткрытым воротам, ведущим во
двор и к конюшне, и Светлана внезапно осталась одна при трех лошадях - и
чуть, растерянная от необъяснимой своей глухоты, она замешкалась на
несколько секунд, цепляя повода своей лошади и лошади Олив к карабинам у
ворот, лошадь Глеба отбежала на несколько шагов... Светлана почти уже
прошла ворота, пустынный темный двор был перед нею, запертые ворота
конюшни, белые на черном, и невидимая, с долгим скрипом затворяющаяся
задняя дверь дома - вот, в семи шагах, за углом... и и этот миг грохнула
парадная дверь, и кто-то в сером серой тенью по светлой дорожке метнулся к
кабриолету. "Глеб! Сюда!" - закричала Светлана, и этот, в сером, обернулся
на крик и взмахнул рукой, и что-то с хрустом и коротким звоном врезалось в
столб ворот, к которому она прижалась, а серый запрыгнул в экипаж, ударил
вожжами, засвистел, закричал - лошадь рванула. Глеб выбежал следом -
