изобилии, не звенят, а так - слабо похрустывают, как сухарики? что
обязательно находится какая-то дверь, или ниша, или калитка, или арка, или
просто поворот, при приближении к которым начинается темная
смертно-восторженная истома? и что, наконец, по возвращении вы
обнаруживаете, что вашего отсутствия никто не заметил?..) - а страх прошел
быстро, сменившись неумеренным любопытством, и Глеб воздал должное этому
неожиданному свойству своего организма и даже приближался несколько раз к
притягательно-запретным дверям все ближе и ближе... пока не встретил следы
чужого и отвратительного присутствия в этом, казалось бы, безраздельно его
мире. Ладно бы просто следы. Хотя следы, конечно, тоже были: огромные до
бесформенности, тупо-уверенные, хозяйские. Но страшнее и убедительнее
следов была большая куча дерьма, наваленная просто под стеной... С тех пор
Глеб старался не бывать там, а если это случалось помимо его воли - как
сейчас, например, - возвращался поскорее из оскверненного когда-то мира.
Впрочем, не в самой оскверненности было дело: он просто панически боялся
возможной встречи с обладателем огромных следов и исполинского кишечника.
Чтобы вернуться, надо было просто вдохнуть поглубже и напрячься:
будто надуваешь тугой мяч. Глеб набрал воздух... и тихо выдохнул.
Он не знал, что его задержало. Шепоток на ухо... За окном - погнутый
и почерневший переплет без стекол - за неплотной шеренгой как бы зимних
лип открывался пустой двор четырехэтажного многоподъездного дома. Над
многими окнами чернели языки копоти. Арка, через которую можно выйти на
Розельстрит, к магазину "Сладкая жизнь" (кондитерская, разумеется) - была
завалена каким-то мусором. Да, домик Бернсайдов действительно был
расположен неприметно...
Он услышал шаги и внезапно окостенел. Никого не могло быть здесь,
кроме того гадящего где попало чудовища... Стараясь не наступать на
осколки стекла, Глеб метнулся к камину и присел за экраном. Только бы тот,
кто спускается сейчас по лестнице, не стал оглядываться, спустившись, а
оглянувшись, не догадался бы, что за экраном обязательно кто-то
прячется... Глеба нельзя было увидеть, но взлетевшая от быстрого движения
пыль попала ему в нос.
Шаги спустились - и смолкли. Глеб, зажав нос, сдерживая рвущуюся
бурю, на миг поднял глаза - и сквозь узор решетки, как в щель забора,
увидел джентльмена лет сорока в макинтоше, котелке и с тростью-зонтиком в
руке. Будто был март, а не июнь... Он стоял пять секунд, десять - Глеб уже
не видел ничего, слезы застилали глаза, но он как-то знал, что этот, с
тростью, здесь и пока не уходит... Сдерживаться больше не было возможности
- только умереть.
- Ой, Глеб, что это с вами?
И он чихнул, и чихнул еще, и чихнул вдогонку, не успев вдохнуть, и
сквозь темные пятна увидел, полуобернувшись, леди Светлану - и понял, что
вернулся.
Смеяться над мальчишкой, пусть таким уморительным, не хотелось: в
глазах его было что-то, что сделало бы смех глупым. Светлана взяла платок,
дотронулась до его щеки. Убрала пыль. И руки у него были в пыли, и рукав
школьной фланелевой курточки, и колени... Откуда в доме пыль? Спрашивать
она не стала.
- Извините, мы все бросили вас, - сказала она. - Это свинство. Но не
обижайтесь, пожалуйста. Я не хочу, чтобы вы обижались.
- Сто лет не говорил по-русски, - улыбнулся Глеб. - Даже во рту стало
приятно. От английского почему-то устает нёбо, не замечали?
- Если бы только нёбо, то полбеды - главное, совершенно иначе
думаешь. Хотите чего-нибудь вкусного? Какой тупой день сегодня, хоть бы
прошел скорее... Я не сказала вам спасибо за Сайруса? Ох, как нехорошо.
Спасибо вам, Глеб, огромное, просто не знаю, как выразить... - Она вдруг
отступила на шаг и поклонилась ему, и сделала это неожиданно для себя и
для него. О Господи, что-то я делаю не так, и вообще - смутно... - Если бы
можно было, я поцеловала бы вас... - А вот этого нельзя было говорить,
паниковал кто-то внутри, что ты делаешь, одумайся! - Но хоть и нельзя, все
равно - позвольте числить вас в моих друзьях... навсегда. Это ни к чему не
обязывает вас...
Он стоял пунцовый, и Светлана вдруг замолчала.
- Я... да. - Он сглотнул. - Буду счастлив. Счастлив.
- Вы понимаете, - она перевела дыхание, - я так давно не говорила
по-русски, что... я так разволновалась, простите...
- Нет, - сказал он. - Все прекрасно.
- Иногда нестерпимо хочется... - "чтобы все было по-другому", -
беспощадно закончил кто-то внутри - тот, кто пять секунд назад бил в рынду
и кричал: нельзя, нельзя! - ...открыть окно - а там березы и осень.
Теплая-теплая осень. И лошади пасутся... Я в гарнизоне росла, лето и осень
- это лагеря, офицеры семейные жили в таких легких разборных домиках прямо
в лесу... Глеб, а как вы сюда попали? Я имею в виду - в Мерриленд? Или это
нескромный вопрос?
- Ничего нескромного. Отца выслали, а я... В общем, за меня
походатайствовали, а Ее Величество позволила мне уехать.
- Меня тоже вывез отец, - сказала Светлана.
- А кто он?
- Офицер. Бывший артиллерийский офицер. Сейчас он картографом в
экспедиции адмирала Маккуэя. Они изучают море Смерти...
- Картограф? - изумился Глеб. - И мой тоже. Только...
- Боже! - воскликнула Светлана. - Сейчас выяснится, что мы брат и
сестра!
- Да нет, не может быть, - неуверенно сказал Глеб. - Моего звали
Борис Иванович. А вашего?
- И моего Борис Иванович... - она испуганно замолчала.
Шутка вдруг показалась не шуткой, а - почти катастрофой. Господи, да
с какой стати?..
- Но мой умер, - торопливо сказал Глеб. - Полгода назад. Его убили.
Лорд... ваш муж... знал его.
- Да, конечно, - Светлана торопливо закивала. - Конечно, такого
просто не могло быть. Такое вообще бывает только в романах. Я никогда не
слышала, чтобы такое происходило в жизни. Совершенно невозможно, правда?
Ох, я что-то не то несу... Вы ведь любили его... Убийц, конечно, нашли?
- Нет, - покачал головой Глеб. - Не нашли. Комната, где... все
произошло... она была заперта изнутри. И - совершенно невозможно...
Он вдруг замолчал, и взгляд его устремился куда-то мимо Светланы. Она
непроизвольно оглянулась - но там была лишь лестница наверх...
Что-то случилось. Смятение, которое она ощутила в нем, вспыхнуло. Он
был уже почти не здесь.
- Глеб, - сказала она мягко. - Не сердитесь на меня. Я ведь не
знала...
- Что вы, - сказал он, возвращаясь. - Я разве же могу сердиться?..
- Не сердитесь, - повторила она.
Шшш... шшш... - будто хлопанье крыл. Привычное одиночество показалось
вдруг зыбким. Ты ведь совсем не знаешь его, предупредила дуэнья - там,
внутри. Ах, тетушка, засмеялась Светлана, мне это так безразлично! И
вообще - не трогайте меня. Не трогайте. Я - всё - сама...
Часы тихо зажужжали, а потом мягко и вкрадчиво стали отсчитывать
удары: первый... второй... третий... четвертый.
- Еще час до чая, - услышала Светлана свой приглушенный голос. - Не
прогуляться ли нам хотя бы по двору?
И тут грянул дверной колокольчик, а потом кто-то нетерпеливо
забарабанил в дверь. Глеб вздрогнул и перестал улыбаться. Светлана шагнула
к окну, приподняла штору.
- О, это же Олив! - воскликнула она. - Это Олив, и сейчас тут будет
шумно. Глеб, не старайтесь принимать ее слишком всерьез.
Олив, которой в наследство от последнего мужа досталась странная
фамилия Нолан, племянница Лоуэлла, не походила ни на кого - и тем была
знаменита. В свои двадцать шесть она успела четырежды побывать замужем,
носила яркие платья, фасоны которых придумывала сама - и всегда угадывала
моду будущего сезона; любые деньги в ее руках вели себя странно - исчезали
или умножались: так, однажды Олив четыре раза подряд сорвала банк в
рулетку, оставив казино на целый вечер без денег и став богаче на
четыреста тысяч фунтов; этого ей хватило ровно на полтора месяца. Никто
толком не знал, на что она живет; по ее словам - на выигрыши в
тотализаторе. В это было легко поверить. О ней сплетничали: что она пьет
наравне с мужчинами, что перепробовала все известные наркотики, что
участвовала в скандальных спиритических сеансах доктора Файрбразера,
позировала голой мастеру Тиму Лофтону, играла в театре "Любовное поветрие"
в Эннансиэйшн, была в плену у пиратов и бежала оттуда, соблазнив троих
своих охранников, на пари пешком пересекла Остров от Порт-Элизабета до
Кассивелауна, была абсолютно независима как в суждениях, так и в лексике,
называя предметы своими именами с непосредственностью пейзанки... короче,
ничем не напоминала своего тихого, малозаметного и мягкотелого дядюшку.
И наверное, одна только Светлана чувствовала в ней скопившуюся, как
запах дешевого табака, усталость - и глубокую, неявную несчастность. А
Олив в ответ чувствовала в ней родственную душу и готова была сделать
многое, чтобы хотя бы вот эта штакетина с потрясающей гривой и странными
глазами не превратилась через десяток лет в усталое чудовище, скучающее
посреди жизни...
Она влетела, а с ней влетел и заклубился городской шум, запах, блик.
Олив была в мягком, тонкой бежевой шерсти, наряде: блузе с овальным
воротником, подхваченной на тонкой талии широким коричневым поясом, и
просторных, сужающихся вниз брюках с пуговками на икрах. Тисненой кожи
полусапожки завершали ансамбль.
- Так! - сказала она, влетая. - И где тут моя сердечная подруга, дай
я поздороваюсь с тобой! - и, целуя, шепнула на ухо: - А он ничего,
симпатичный...
- Ой, что ты... - испугалась Светлана.
- Упустишь - будешь дура, - строго сказала Олив. - Вас я знаю, хоть и
заочно, - она шагнула к Глебу и протянула руку для поцелуя. - Я видела
Кита Вильямса, и он сказал, что есть такой прекрасный парень по имени Глеб
Марин. Я рванула в дом лорда, а там уже хозяйничает Красный Крест. Тогда я
- сюда. Не каждый день выпадает знакомство с настоящим героем.
- Вы что-то путаете, - сказал Глеб. - Настоящие герои - моряки с
канонерки. А я ничего не сделал...
- Те - да. Но с ними уже не познакомишься... Похороны завтра.
- Что?!
- Вы не знали? О, это было ужасно... Канонерка зацепилась за бакен и
стала вокруг него ходить, и когда поднялись на борт, оказалось - там все
мертвые! Кит - это он и поднимался - сказал, что комендоров убило
взрывами, капитан умер от ран, а те, которые были в машине, задохнулись от
дыма. Не смогли выйти - заклинило дверь...
- Боже... - прошептала Светлана. - Им кричали "ура", а они там
умирали, умирали... - она отвернулась.
- Да, дорогая, - Олив положила ей руку на плечо. - Конечно, это
ужасно. Все - ужасно. На каждом шагу... Найдется в этом доме глоток бренди
для усталой женщины?
- Найдется... Только давайте поднимемся в гостиную, что мы тут...
Наверху расселись в плетеных легких креслах вокруг темного,
инкрустированного костью низкого столика, и старый Гарри, лакей Лоуэлла,
знавший Олив с пеленок, принес бутылку "Эвридик", бокалы, налил: на треть
Олив и Глебу, на полпальца - Светлане. К вину были поданы ягоды лианы и
ломтики мармеладных груш.
- За героев, - подняла бокал Олив. - Мертвым - пухом земля, живым -
слава и женщины. До дна.
- Земля им пухом, - повторил Глеб и выпил.
Сейчас он влюбится в Олив, подумала Светлана, глядя на них через
бокал. Это неизбежно. Это рок всех мужчин, подошедших к ней ближе чем на
семь футов. Может быть, оно и к лучшему... потому что Олив свободна, а
я... Ой, а о чем это я думаю? - фальшиво спросила она сама себя - и
