похищением и побегом имеет одну цель: добиться того, что Глеб сам выведет
их на библиотеку.
Он помолчал, давая им время осознать услышанное.
- Чем именно заинтересовала библиотека наших оппонентов - могу лишь
догадываться. Возможно, в ней содержится секрет талантов нашего общего
друга. Возможно - и я очень на это надеюсь - Борис выяснил, как нам
отцепиться от Старого мира. Как жаль, что он позволил себе погибнуть...
Вот здесь, в этой папке, жизнеописание Марина-старшего и карты его
экспедиций. Где именно находится библиотека, неизвестно, но начинать
искать ее разумно либо с Нового Петербурга, либо с Порт-Элизабета: из
точки отправления или из точки назначения. Где-то между ними она и
растворилась... Думаю, туда и лежит путь Глеба. Понимаю, что в такое
время, как сейчас, юным женщинам следует сидеть по домам, а не скитаться.
Но мне некого больше послать. Потому что никому, кроме вас, он не поверит
- ведь на другой чаше весов будет лежать доброе имя его спасителя. Причем,
может быть, действительно честного человека... каким, скажем, был Борис
Иванович. Вот и все. Если вы беретесь за эти поиски...
- Беремся, - сказала Олив.
Светлана посмотрела на нее. Олив незаметно для полковника стиснула ее
пальцы.
- Беремся, - сказала Светлана.
- Вам будут помогать Батти и Сол. Паспорта я вам выправлю, деньгами
снабжу. Придется вас, правда, опять перекрашивать...
- Ничего, - сказала Светлана. - Мне даже понравилось это все. Такая
жизнь.
Она не сумела скрыть раздражения.
Потом, когда Вильямс ушел, Светлана набросилась на Олив:
- Зачем, зачем мы это все затеяли? Мы его не найдем... а если найдем
- ты ведь помнишь, из-за чего мы пустились в бега?!
- Помню, - сказала Олив.
- Это ничто не исчезло! Это все есть!
- Мы теперь другие, - сказала Олив. - Мы можем наносить удары. Не
убегать, а защищаться.
- Я беременна, Олив, - сказала Светлана.
Три дня, проведенные на казачьей пограничной заставе на острове
Дальний, состояли целиком из еды, пьянства и лени. Инструкция "Невон"
обязывала отбывающих карантин ежевечерне париться в бане, а также выпивать
в течение дня две кружки водки. Казачья же водка, настоянная на травах,
вызывала зверский аппетит. Удовлетворять его было чем: своих нежданных
гостей казаки кормили на убой. Подхорунжий Громов и молодой казак Галанин,
оба Иваны, жили в соседней палатке и пользовались теми же благами. После
отъезда "невонов" им полагалось жить так еще три дня. Эх, ррробяты!.. -
восклицал Громов. - Эх, почаще бы вы такие на меня выходили! Поскольку
расспрашивать "невонов" о чем-либо категорически запрещалось, Иваны
вперебой сами рассказывали им о бедах и прелестях пограничной жизни, об
уме и коварстве контрабандистов-спиртовозов, о браконьерах, забывших стыд
и совесть, о старателях по золоту, камешкам или кореньям, сберегающих свои
делянки со свирепостью щенных волчиц... Потом пели песни. Пели дивно.
Прочие казаки, сидя за обведенным вокруг карантинных палаток меловым
кругом, подпевали.
Утром четвертого дня пришел паровой катер: везти "невонов" в Маяцкий,
военный пост здесь же, на Дальнем, верстах в семидесяти от заставы.
Катер был новенький, весной только спущенный с артемьевских верфей.
Красное дерево, медь и полированная сталь. В топках его горел не уголь,
как на меррилендских пароходах (дорого было бы везти сюда уголь что с
Сизова, что с Марьянина Яра) - а дубовые дрова, и потому дым над трубой
был сизый. Мичман фон Груннер, капитан катера, на немца совсем не похожий:
смуглый и черноволосый, - сам проводил пассажиров на бак и помог
расположиться в пространстве между фальшбортом и барбетом маленькой
четырехдульной пушечки, показал, как подцепить койки и как натянуть
брезент, если море начнет заливать палубу.
Часа два Глеб и Алик продремали на покачивающихся койках, укрывшись
стегаными одеялами, набитыми вамбурой - сердцевиной мохнатого кадочника:
легкой, теплой и не намокающей в воде. На таком одеяле можно было плавать
почти как на плоту. Наконец солнце поднялось так высоко, что от него
нельзя было отвернуться. Сонливость, вялость: следствие умеренной, но
непрерывной трехдневной пьянки - испарились. Глеб вдруг ощутил, что
чувство совершенной ошибки, чувство общей собственной подлости - почти
исчезло. И наоборот; откуда-то взялась уверенность в том, что все делается
правильно и идет в верном направлении. Умом он знал, что это не так - но
над чувствами ум не был властен.
Алик щурился:
- Плывем, а? Плывем...
- Плывем, - согласился Глеб с очевидностью.
Баталер принес поздний завтрак: гречневую кашу с молоком, таким
густым и сладким, что больше походило на сливки. Потом показал дорогу в
гальюн. Проходы на кораблике были узкий, двоим не разойтись, и все
помещения крошечные. Две трети объема занимали котлы, машина и дровяные
бункера.
Потом они стояли на самом носу, глядя завороженно вниз, на
разваливающий с шипением волны ножевой остроты кованый форштевень. Точно
так же он должен разваливать деревянные борта контрабандистских йолов и
шхун.
- Я поражаюсь твоей выдержке, - сказал вдруг Алик. - Я на твоем месте
уже три раза подох бы от любопытства.
- Ты же мне сам велел не удивляться, - пожал плечами Глеб.
- И ты не удивлялся?
- Как сказать... Просто когда удивляешься всему - то становится все
равно. Уже на второй день мне там, - он показал большим пальцем за спину,
и ясно было, что не на казаков, - смертельно надоело.
- Вот даже как.
- Ты учти, что я практически не понимал ничего. Будто смотрел пьесу
на неизвестном языке. Или с заткнутыми ушами. Понимаешь?
- Пожалуй, понимаю. Ну, а теперь? Вопросы задавать уже можно. Будешь?
- Буду. Можно любые? Запретных тем нет?
- Разумеется, нет. Любые.
Молчание.
- Алик, ты... любишь свою страну?
Молчание же. Долгое, напряженное...
- Да. В конце концов - да.
- Тогда почему же?..
- Я люблю страну - но ненавижу правителей. Самодовольных подонков.
Которые из великой державы создали... Глеб, я боюсь, что даже не смогу
объяснить тебе так, чтобы ты понял, что именно они создали. Представь себе
огромную тюрьму - в треть всего Транквилиума. Обжитую, привычную для всех.
Все заключенные родились в ней, все знают, что раньше режим был строже.
Правда, говорят, что кормили лучше... Все уверены, что живут на свободе,
тюремные правила называют законами, камеры - квартирами... правда, отбоя
нет, спать можешь ложиться, когда захочешь. Но ты живешь там, где тебя
поселят, и не можешь сам оттуда уехать. Ты практически ничем не можешь
владеть: ни землей, ни домом, ни станком, чтобы работать... Работодатель
для всех один: государство, - и жить ты можешь лишь на те деньги, что оно
тебе платит. Ты не имеешь права не работать на государство, вот так-то. И
при этом с утра до ночи внушают, что только так и должен жить человек. Вот
ты сказал, что не удивлялся, потому что когда удивляться нужно всему, то
не получается... а эти врут абсолютно во всем, и поэтому их трудно уличить
во лжи, потому что нет опоры, нет правды... Это уже и не ложь получается,
а просто - другая реальность. Вымышленный мир, в котором нас всех
заставляют жить. Понимаешь? Похоже, что мне просто надоело вранье...
Они говорили до самого вечера, под налетающим ветром - до того
последнего момента, когда катер лихо подвалил к борту уже поднявшего якорь
почтового клипера "Голубь". Здесь была заранее освобождена каюта - правда,
маленькая, тесная, теснее купе СВ. Поэтому все пять дней пути они заходили
в нее лишь на ночь, проводя дни на палубе или, когда налетали быстрые
дожди - в пассажирском салоне. Разговоры продолжались, и к концу плавания
Глебу стало казаться, что о Старом мире он узнал достаточно. Между тем
Алик в разговорах все мрачнел и, наконец, сознался: ему не дает покоя
фраза, сказанная в полубреду Гошей Паламарчуком в той поездке на
захваченном поезде. Гоша сказал: а все равно вам никуда не деться, вот
кончат строить БАМ... И вот теперь, в разговорах с Глебом обкатывая заново
все, что знал, сопоставляя уловленные краем глаза и уха обрывки того, что
знать ему было не положено, Алик пришел к выводу: Комитет нащупал большой
проход из мира в мир напрямую - и ведет теперь к нему железнодорожную
магистраль. А это означает только одно: готовится массированное вторжение,
противостоять которому не сможет ни меррилендская, ни палладийская армия,
ни обе они вместе - и вообще никто. Находиться этот проход должен где-то в
северной части Острова...
Высказав это, Алик впал в мрачное молчание, и Глеб его не трогал, все
понимая. Ему самому было трудно сдерживать нервную дрожь и не делать
лишних движений, когда он совместил наконец в сознании: здесь может стать
так же, как там.
Они хотят, чтобы у нас стало как у них.
Они считают, что так лучше.
И им все равно, хотим мы этого или нет.
В любом случае - мы это получим. Нас не спросят.
Глеб понимал: те - не остановятся ни перед чем.
Было как во сне: невидимый зверь готовится прыгнуть, ты его не
видишь, но знаешь, что он есть и что это - смерть...
...Сначала на горизонте показалась Караульная сопка, потом - темные
башни и стены фортов Неспящего, а потом, когда форты расступились по своим
островам и уплыли назад, а вокруг стало белесое зеркало Преддива, усеянное
лодками, малыми судами, катерами, - зеркало, обрамленное черной блестящей
стеной береговых утесов с редкими башенками наблюдательных постов, строго
застывшими на фоне такого же, как озеро, белесоватого неба, - тогда Глеб
как-то очень тихо, спокойно понял, что раз уж на нем сошлись взгляды тех,
кто решает дела и судьбы, и раз уж теперь с этим поделать ничего нельзя -
то отныне нет запретов в борьбе и нет никакого греха, который нельзя было
бы взять на душу, и нет цены, которую он отказался бы заплатить за то,
чтобы не случилось этого кошмарного наложения... чтобы не погибло то, что
я, оказывается, так люблю... Я готов умереть любой смертью, готов убивать
сам и посылать на смерть других - но мой мир я вам не отдам, хоть вы и
сильнее меня в миллион раз...
Потом - на фоне бронзовеющего предзакатного неба, правее раскаленного
диска - черные, в золотом контуре, в красноватой дымке стали выплывать,
еще беззвучные, шпили, купола, крыши, башенки Нового Петербурга, столицы
Великого княжества Палладии...
- Хорошо, - сказал Туров, припечатывая бокал к столу. - Давай просто
отойдем от готовой схемы и нарисуем другую. Мою. Пусть дурацкую. Почему мы
так дружно решили, что Величко свалил в Америку? Потому что доллары спер?
А если он их спер специально для отвода глаз, чтобы мы в другую сторону
кинулись, а сам с Глебушкой чешет в противоположном направлении? Конечно,
для этого нужно иметь мозги, а учитывая принцип подбора кадров, мозги -
дело проблематичное... Но все же? В порядке бреда? Он ведь прихватил и
марийские деньги, там тоже приличная сумма была... чтобы было с чем
повторять подвиг генерала Марина. По дороге - заметь, по дороге! - он
взрывает базу... а налет на "Рэндал" совершают другие! Не Марин - а в
поисках Марина! Организация Карригана отнюдь не такая, - Туров сделал
оловянные глаза и поднес ладонь к виску. - Там, как в польском сейме - все
крули. И в числе прочих есть три пенетратора - дохленьких, Марину в
подметки не годятся, но есть! - и десятка три скаутов. То есть операцию
такую они провести могут. Тогда получается...
- Ты, может, еще жрать хочешь? - спросил Чемдалов. - Глаза все еще
