колючую, будто из мешковины, рубаху, войлочные боты и белую косынку -
просто сложенный по диагонали кусок редкой белой ткани, не подрубленный по
краям.
В смежной комнате ей дали длинный стеганый халат, серое одеяло, серые
простыни, плоскую комковатую подушку и тощий, в разводах матрац.
- Клеенку надо?
- Зачем?
- Может, ты ссышься ночью, почем я знаю?
- Н-нет...
- Тогда ступай.
Великанша, которая ее вела, ворчала полуразборчиво: в одиночку, всё в
одиночку посылают, ага - напасешься на всех одиночек, как же... вот,
заходи.
Камера была в самом начале бесконечно длинного коридора, ярко
освещенного и пустого. Видна лишь череда дверных ниш да несколько скамеек
у стены.
- Ну, чего ждешь?
Светлана вошла. Воздух в камере был спертый. Свет, похоже, проникать
мог только через зарешеченное окошечко над дверью. И стены, и потолок были
глухими. Напротив двери стоял стол, рядом - табурет. Койка была длинная и
узкая, как доска. Под койкой белело ведро.
- Как же можно - без окон?..
- Что есть. Будешь хорошо сидеть - переведем в другую, освободится
какая-нибудь. Значит, слушай меня, повторять не буду: подъем в пять
тридцать, завтрак в семь, второй завтрак в двенадцать, обед в семь, отбой
в девять. Днем спать запрещено, на койке можно только сидеть. Посуду
получишь завтра. Ясно все?
- Да, спасибо...
- Если желаешь, можешь купить свечи. У меня, например.
- Спасибо, конечно... но я из лагеря, и все осталось там...
- Ты, вижу, из благородных. Могу и в долг поверить. Берешь? По
шиллингу свечка и спички три шиллинга.
- Я... боюсь, меня могут и не найти...
- Ай, не свисти. Таких всегда находят. На нас, простых, могут
насрать, а вас нахо-одят... Вот тебе спички, свечи потом принесу. На
первое время - к столешнице снизу огарочек прилеплен. Так что живи и в ус
не дуй.
Великанша вышла, стало темно, заскрежетал засов. Светлана осталась
одна. Слышно было только, как шумит, прокачиваясь, кровь в ушах.
Непонятно, подумала она. Положено, наверное, что-то чувствовать...
Расстилая при свете огарочка постель, ложась на эти ужасные ломкие,
пахнущие какой-то обеззараживающей дрянью простыни, заворачиваясь,
укрываясь от всего на свете колючим тонким одеялом, погружаясь в логово
снов, она так и не испытала ничего, кроме странного, как бы чужого,
облегчения...
"Разбор полетов" - именно такое выражение использовал Ю-Вэ вместо
расхожих "совещаний" или "ковра" - хотя летать не любил и по возможности
пользовался колесным транспортом, - проходил на конспиративной даче, куда
сам Ю-Вэ приехал в гриме и темных очках на "двадцать первой" с оленем на
капоте - но Чемдалов превзошел шефа: пешком притопал из леса с корзиной
грибов. Конспиратор, брезгливо бросил Ю-Вэ, перебирая плотные боровички,
это же с Брянщины привезли, здесь не растут... Чемдалов не спорил.
Единственный из всей придворной сволочи, к которой он себя честно относил,
Чемдалов предпочитал тихую неспешную бескровную охоту и понимал в ней
толк. Потом, когда "разбор полетов" завершился, когда Чемдалов получил
все, на что рассчитывал, а Вась-Вась - только по яйцам, Ю-Вэ кивнул на
грибочки и предложил, сглотнув: может, мы их того? Под водочку? И здесь
Чемдалов спорить не стал, а, как самый молодой, пошинковал грибочки и с
луком поджарил, и получилось славно. Потом, когда вытряхивали из бутылки
последние капли "Смирновской" и корочками зачищали сковородку и Ю-Вэ
загадочно улыбался, в своем прямоволосом пегом парике похожий на пожилую
очкастую Джоконду, Вась-Вась спросил неожиданно: трудно тебе, Юра? И Ю-Вэ,
застыв лицом, сделал какой-то неуловимый жест, и стало ясно: не просто
трудно, а обломно трудно... Васька, старина, ты же все понимаешь...
прорвемся... За разговором нечувствительно превзошли бутылочку
"Гленливета", выставленную Ю-Вэ, и поговорили о разности вкусов славян и
англосаксов в свете сравнительного словообразования. Перед уходом Ю-Вэ
потрепал их по спинам и сказал: мужики, а ведь зависит-то теперь все
только от вас... Когда ехали обратно на васьвасевском газике - Чемдалов за
рулем, Вась-Вась рядом, то сначала долго, до самого Внукова, молчали, а
потом Вась-Вась хмыкнул: что ж, Саня, молодец, разложил, как в мясном
ряду... хвалю. Что сказать: сдаю тебе державу не в полном порядке... да ты
и сам все знаешь. (Чемдалов кивнул.) Расслабились за последние годы,
рассупонились - вот и получаем раз за раз по чавке. Стыдно, брат.
(Чемдалов сидел прямо и смотрел строго перед собой.) Не поверишь, но я
искренне хочу, чтобы у тебя получилось. Может, устроишь так, чтобы
пенсионеров Отдела туда отправляли, да еще и именьицем наделяли... душ
сорок, больше не требуется... - он мелко посмеялся. А если всерьез, - и
голос Вась-Вася стал железным, - нужно вести дело к войне. Единственно,
чем их там можно пронять - это настоящей войной. Без этого у нас не
получится ни хрена. Надо вести дело на войну, на поражение и на
вооруженное восстание - по Ленину. Все, к черту эту возню с выборами, ни
хрена бы не получилось с Карриганом, даже если бы и не пришили его, потому
что Карриган мудак-идеалист. Когда бы дошло до решительных мер, он тут же
врубил бы полный назад. (А кто его так долго пестовал? - подумал
Чемдалов.) Теперь я, как вольный человек, могу давать советы... хочешь
совет? (Чемдалов кивнул.) Единственный, кого стоит выдвигать - это
Доггерти. У него хватит пороху на все. (Доггерти был бы хорош лет десять
назад, подумал Чемдалов, - умный, верткий и абсолютно беспринципный мастер
интриги. Поздно, время ушло. Нынче нам нужен будет маленький и очень
быстрый шикльгрубер по имени Олистер Макнед...) Армия пойдет за ним, это
ясно, и повод для войны почти созрел, теперь бы только рассчитать все как
надо, и - чтобы духу хватило. Хватит духу, Саня? (Чемдалов кивнул.)
Протопопов сейчас газетную кампанию готовит - ведь по делу об убийствах
Фостера и Карригана арестована парочка палладийцев. Он тебя в курс дела
введет... И - эх, как же с марийским сыночком-то опарафинились! Вот кто
пригодился бы больше всех... На след не напали? - спросил Чемдалов. Куда
там, махнул рукой Вась-Вась, Америка большая, да и не наша почему-то...
Это точно, вздохнул Чемдалов, не понимают они своего счастья...
Погода начала хмуриться с вечера, и теперь вот пошел дождь. По
брезенту капли стучали как-то особо. Под трюханье "дворников", вглядываясь
сквозь переливы фонарного света и света встречных фар в мокрую улицу, в
габаритные огни и стоп-сигналы, ставшие вдруг размытыми блуждающими
планетами, Чемдалов вел жесткий, нервный, вздрагивающий, временами
хрипящий газик в потоке "волг", "москвичей" - и отставал, постоянно от
всех отставал. Вот и поворот... Он подвез Вась-Вася к самому дому. Я в
контору, сказал Чемдалов раздумчиво, и Вась-Вась пожал плечами: какие
могут быть вопросы?.. Чемдалов смотрел, как Вась-Вась идет к подъезду: еще
утром: начальник Тринадцатого, ультрасекретного, как бы и не существующего
в природе отдела КГБ, нынешнему Председателю не подчиненный и
отчитывающийся лично перед Ю-Вэ. А теперь - всего лишь военный пенсионер,
на полставки консультант какой-нибудь заготконторы... А директор этой
заготконторы вот уже три часа как он, Чемдалов Александр Порфирьевич,
сорок шесть лет, русский, беспартийный, отчитывающийся во всех своих
действиях только и исключительно перед Ю-Вэ, лучшим другом умненькой
девочки Саманты Смит...
Возвращаться на проспект не хотелось, Чемдалов включил фары, повел
газик напрямик через новую застройку, потом свернул на аллею пустого
ночного парка, пересек парк и вскоре подъехал к отдельно стоящему
двухэтажному домику без каких-либо заборов и охраны, пропустил грохочущий
и звенящий грузовой трамвай и въехал в навсегда распахнутые ворота. Он
знал, что его ждут, хотя окна, конечно, не светились.
Первая информация, полученная им в новой должности, была такая: база
в Эркейде разгромлена, персонал пропал без вести, скорее всего погиб.
Нападавшие применили Белый Огонь, поэтому теневое здание отеля "Рэндал"
уничтожено до фундамента. Запасы сгорели. Проход закрыт.
С-суки, подумал Чемдалов, складывая бланк донесения пополам, потом
еще пополам, потом еще... Никольский, сегодняшний дежурный по связи,
изучал ногти. Величко, значит, в Америку дернул? - с яростью подумал
Чемдалов. В Америку, да? Вот вам Америка!..
- Денис, распорядись: самолет на утро и весь штат по форме К.
- Понял, Александр Порфирьевич. Клюква завтра в госпиталь ложится,
ему как быть?
- Да на хрен нам больной...
- А куда летим?
Чемдалов помедлил секунду.
- В Магадан.
- В Порт-Элизабет, значит. Люблю! - вкусно причмокнул Денис.
Может, тороплюсь? - спросил себя Чемдалов. Прислушался. Нет, все
нормально. Действовать надо решительно...
Какие, интересно, еще пакости, кроме Белого Огня и сынка-пенетратора,
оставил нам генерал Марин? А ведь оставил, оставил...
Он почесал лоб и подмигнул невидимому противнику.
15
Первоначальный шок, вызванный вокзалом (поезд отправился на два часа
позже, чем ему положено было по расписанию, и это само по себе могло
произвести впечатление на неподготовленного человека, но Глеб был готов ко
всему - так ему казалось... только казалось, потому что тела на полу, на
узлах и чемоданах, орущие дети, вонь, а главное - равнодушная покорность,
более всего цепляющая, - вызвали в памяти мощное брожение, однако
вспомнилось лишь прочитанное: война, разруха, беженцы...) - этот шок
довольно быстро прошел, когда они заняли относительно чистое купе со
столиком и двумя койками на рундуках - Алик назвал их полками, и это было
смешно - и рухнули в сон. Глеб давно не спал так беспокойно и так крепко
одновременно, пять ночей слились в одну, и снилось ему все время одно: как
они перешли из Хабаровска в Кассивелаун и внесли все деньги Глеба в
тамошнее отделение Палладийского Горнопромышленного банка, оформив перевод
в Новый Петербург; доллары Алика там же упаковали "золотым грузом" с
пересылкой туда же, и обошлось это удовольствие в восемьдесят соверенов...
и этот сон повторялся, и повторялся, и повторялся, будто кто-то пытался
вытеснить им действительность - зачем? в действительности было все то же
самое... - и от бесконечных повторений смысл действий медленно стерся, и
из-под него стало проступать что-то глубинное...
Но что - Глеб понять не сумел.
Он встретил утро трижды: сначала бледные сумерки, отсекаемые бегущими
силуэтами деревьев, затем - те же деревья, объятые золотым пламенем.
Потом, проснувшись окончательно, Глеб вспомнил все и приник к окну...
Там было чудесно! Там плыли темные лесистые холмы, и клинья
возделанных полей разделяли их. Там пухлые облака висели в невесомом небе.
И почему-то не оторвать было глаз от всего этого - простого и
возвышенного...
Дверь отъехала в сторону, и вошел Алик - веселый, пахнущий мылом и
мятой, с полотенцем через плечо.
- С пробуждением! - подмигнул он. - Иди умывайся, а то позавтракать
не успеем...
Глеб оделся: натянул носки, трикотажную рубашку с короткими рукавами
и без застежек (на груди зачем-то были оттиснуты яркие буквы "BONEY-M" и
красовался радужный круг) и синие штаны из плотного хлопка, Алик называл
их "джинсы", какое-то странное двойное множественное число, но здесь так
принято; сунул ноги в свои потерявшие лоск, но все еще целые и удобные
