Темнота застала ее у чьих-то покосов, и ночь она провела в теплом
стогу, в одуряющих ароматах свежего сена.
Весь следующий день к ней пытались подобраться вопросы: ну а как
дальше? куда? каким образом?... - однако она легко прогоняла их: просто
отмахивалась, как от мошкары, - и бежала по красной, прорезающей густую
сочную зелень дороге - вперед и вниз...
Она почему-то совершенно пренебрегала тем, что на дороге - на дороге!
- ей ни разу не попались ни встречные, ни попутные люди...
Сайрус с трудом откинулся на спинку стула - ему все еще было тяжело
подниматься из кресел, и он пользовался исключительно стульями, - кивнул
на коробку сигар:
- Курите, пожалуйста.
- Если не возражаете, я лучше трубку, - отозвался гость.
Он был небольшой, смуглый, но светловолосый, с острым носиком и
удлиненным раздвоенным подбородком; на правой скуле его виднелось размытое
лиловое пятно, похожее на недостертую кляксу. Клетчатый коричневый пиджак
облегал тело идеально, без единой лишней морщинки. Булавка галстука и
цепочка часов были простыми и строгими, но - платиновыми. И трубку он
вынул дорогую, "шеппертон", а к ней - сафьяновый кисетик с клеймом
"Табачная мануфактура Пряхин и сыновья" и длинные спички из красного
благовонного дерева. Сайрус сдержал улыбку. Такова была манера всех
адвокатов и частных сыщиков: демонстрировать свое чаще всего воображаемое
богатство. У этого, по крайней мере, был вкус...
- Основное я понял из письма, - сказал посетитель. - Хочу лишь
уточнить детали: желаете ли вы, чтобы вашу супругу препроводили домой -
или всего лишь установили ее местонахождение?
- Нет, конечно - никакого препровождения. Она свободный человек и
вправе быть там, где пожелает сама. Я хочу, чтобы ее, во-первых, нашли - а
во-вторых, установили негласную опеку. Охрану. Возможно, ей понадобится
помощь... вы меня понимаете?
- Помощь какого рода?
- Видите ли... Выяснилось, что моя жена и ее спутник разыскиваются
полицией Эркейда - и, кажется, боевиками профсоюзов.
- Лихо!
- Так уж получилось.
- Я надеюсь, вы понимаете, милорд, что против полиции наши агенты
ничего предпринять не сумеют. Дура лекс, сед лекс [Закон суров, но это
закон (лат.)].
- Я не требую, чтобы вы входили в явные противоречия с законом,
мистер Купер. Просто - постарайтесь подстраховать их от опасностей. Да, и
еще: с ними, вероятно, путешествует леди Олив Нолан...
- Подан? Это не та, которая...
- Я не сомневался, что вы ее вспомните.
- Тогда извините за нескромный вопрос: кто с кем убежал?
- Не знаю, мистер Купер. Единственное, что могу сказать: это не
похоже на банальный адюльтер.
- Так. А чем именно не похоже?
- Скажем, тем, что для этого не требовалось никуда убегать. Им было
куда легче встречаться здесь... Да, у них был роман, у моей жены и этого
юноши. Поверьте: я не имел ничего против. Так или иначе - через год, даже
меньше, мне пришлось бы развестись с нею. Дура лекс, как вы заметили. Я
подозреваю, что некая опасность начала угрожать кому-то из них уже здесь -
и они попытались скрыться от нее... - Сайрус улыбнулся.
- Будем считать, что я понял все: найти, не мешать, охранять - и
сверх того все, что понадобится. Известить, естественно, вас. Так?
- Исчерпывающе. Относительно гонораров и возмещения затрат у меня
возражений нет. Аванс вы получили?
- Да. Разрешите откланяться?
- Удачи вам, Купер.
- Я подозреваю, что удача нам понадобится, - сказал детектив,
вставая.
(С того дня, когда стало известно об убийстве Фостера, города
"черного треугольника": Меркьюри, Тристан, Пальм-Харбор - начали бурлить.
Профсоюз транспортных рабочих начал бессрочную стачку. А через три дня
волнения выплеснулись на улицу, подхлестнутые сообщением о смерти еще
одного народного трибуна и реального кандидата в президенты сэра
Карригана. Страсти стремительно накалялись. Но к тому времени, когда
раздались первые выстрелы и пролилась первая кровь, гвардейский полк
выгружался из эшелонов в предместьях Пальм-Харбора, в гавань Тристана
вошли крейсера "Жасмин" и "Оркид", а с ними военный транспорт "Буффало".
Наученное мятежом в Порт-Элизабете, где жертвы исчислялись многими
сотнями, правительство намерено было лить воду ведрами на искры, но не
допустить пожара...)
13
- Уйди отсюда! Уйди! Не хочу тебя видеть!..
- Глеб...
- Ты обещал ему, что оставишь его в живых! И убил - раненого! Как
собаку, как клопа...
- Я не обещал ему ничего.
- Я слышал! Я сам все слышал! Ты теперь и мне врешь!
- Я лишь сказал ему, что он мне нужен. Он был мне нужен именно для
этой цели. Чтобы так думали: это его работа.
- Это грязно, это мерзко, как... как...
- А то, что они тебя держали взаперти и накачивали наркотиками - это
не мерзко? Что они готовы были твою женщину пытать на твоих глазах - это
не мерзко? А взрывчатку они что - для салютов везли? Дорогой мой, когда
имеешь дело с этой фирмой - о правилах боя лучше забыть.
- Все равно - я не желаю...
- Тогда они придут сюда и сделают все по-своему.
- Не сделают.
- Почему это?
- О них знают.
- И всего-то? Эх, Глеб, Глеб... Пойми: они орудуют здесь уже почти
шестьдесят лет. У них десятки тысяч сторонников, партии, профсоюзы. Они
ввозят деньги и оружие, ввозят технологии... Запрет на паровые машины и
телеграф был снят их стараниями. Старые законы запрещали подобное - они
сумели провести новые законы. Они купили Карригана - полностью, с
потрохами. После выборов уже не останется никаких препятствий для
легального проникновения... Я не вижу выхода, кроме как - убивать их всех
одного за другим... Но и это поздно, наверное. Единственное, что
обнадеживает - у них там такая Высочайшая степень секретности, что будет
очень трудно восполнять потери. Меня проверяли четыре года...
Молчание. Темнота. Костер догорал.
И - сначала:
- Ну, оставь меня. Дай побыть одному...
- Нет. Или отдай оружие.
- Я ничего не сделаю.
- Глеб, пойми: тебя накачали отравой. Сейчас идет похмелье, ломка. Ты
воспринимаешь все слишком остро, будто без кожи...
- Как я мог ее там бросить! Как я мог!..
- А что реально можно было сделать? Искать - и снова попасть в руки
комитетчиков? Второй раз побега не получилось бы. Мы сделали самое
разумное. Ведь она их не интересует абсолютно. Им нужен лишь ты. Пока ты
не в их руках - она в безопасности. Вот это постарайся уяснить.
- Все равно: низость, низость...
- Низость. Но другого выхода просто нет. Шла бы речь о тебе одном -
ха! Но от тебя теперь зависит и эта женщина, и весь мир в придачу...
- Это я не понимаю...
- Ты им нужен только потому, что пенетраторов такого класса просто не
существует. У Комитета их нет вообще, у Карригана - два или три человека,
которым нужен день, чтобы просочиться в промежуточную зону...
- Это где пыль?
- Да. И еще день - чтобы пройти в соседний мир. Ты делаешь это
мгновенно. Поэтому за тебя так и взялись. И, видишь ли... они считают, что
это у тебя не природная способность. Что тебя научил отец. И что ты
знаешь, как именно он тебя этому научил...
- Я точно знаю, что не учил.
- Это мы потом обсудим, отдельно...
- Его убили они?
- Видимо, да.
- Видимо?
- Ну, Глеб! Не могу же я знать всего. Там знаешь как друг от друга
все скрывают?
- Подожди. Ты сказал, что пенетраторов у вас нет...
- У них. Я не с ними.
- У них. А у Карригана есть. Отца убили в запертой комнате...
- Карриган - марионетка. Кукла на ниточках.
- Думаешь? А мне кажется, он просто хочет их использовать, а потом
выкинуть... - Глеб вдруг оборвал себя. Это была не его мысль, и прозвучала
она в голове каким-то чужим голосом. Не могло у него быть мнений о сэре
Карригане и его отношениях с КГБ - он узнал об этом только что, и плевать
ему было на них всех... - Так кем же все-таки был мой отец?
- Некоторое время он был начальником Тринадцатого отдела КГБ - то
есть того самого, который занимался Транквилиумом. Неожиданно для всех он
бежал сюда и здесь начал бороться против своей же организации. Почти
тридцать лет... В Палладии он создал мощную систему противодействия, и там
комитетчикам пришлось туго. Оперативной деятельности почти не ведется,
агентура слабая, информации поступает мало. Но вот в Мерриленде... здесь
ему почти ничего не удалось сделать и теперь Мерриленд очень близок к
тому, чтобы стать плацдармом вторжения. Кроме того, он искал способы
закрытия проходов. Как выяснилось, старые способы не слишком надежны...
- И - нашел?
- В Комитете считают, что нашел.
Опять молчание. Долгое. Краснеют угли.
- А-лик... опять... все то же...
- Говори. Говори же! Ну! Что тебя давит?
- Не знаю... Жить не хочется, вот и все. Просто не хочется жить.
Будто Бога не стало...
- Я понимаю...
- Нет, не понимаешь, никто не понимает. Когда говоришь - все совсем
не так, как было. Если повторять слово, смысл исчезает, верно? Значит, не
в слове дело, не в слове... Смысл - он как бы отдельно, и слова только
мешают. Путаются сами и путают все остальное, набиваются в уши...
толпятся, заглушаются одни другими - как люди, право... А Бог - молчит. И
если говорит, то очень тихо. И не словами - он поступками моими со мной
говорит, желаниями моими... Вот чего не понять. И если его не стало, то
какой же я тогда человек? Сейчас возьму револьвер, поднесу к голове и
вышибу себе мозги. Понимаешь - не страшно и даже не противно. И не жалко.
А - не делаю почему-то... Вот ты - используешь людей, как карандаши, как
промокашки. Охранника убил, чтобы на нас не подумали, будто не мы этот
взрыв учинили, на мне ездишь из мира в мир... Так надо, да? Высшая цель
какая-то? Откуда нам ее знать-то, высшую цель? Не дано этого человеку. Как
природу Бога постичь не дано. И даже самое простое: а есть ли Бог? - не
узнать при жизни. Если есть - одно дело... а вдруг как нету? Что тогда?
Значит, и смысла нету ни в чем, а уж о высшей цели и говорить-то
совестно... Да ведь и человека тогда, по-настоящему, тоже нет. Так ведь?
Ну, скажи?..
- Так, наверное...
- А вот совсем и не так! Потому что людям - всем - в глубине души
безразлично, кто там наверху и может ли человек что-нибудь сам один - лишь
бы погода была теплая да после смерти безгрешие оплачено, как
сговаривались... Бред какой-то! Будто Бог обязан отвечать за погоду! За
нами же выдуманные грешки! Все не так, не так, а вот как - не могу
сказать, слова мешают...
Молчание. Темнота. Погасли и угли. Далекий вой. На острова Тринити не
водятся твари крупнее шакала, но от воя сами собой сжимаются пальцы.
- Алик...
- Говори.
- Я спросить хочу. Почему ты... ушел от них?
И - молчание. Потом - тихо, почти шепотом:
- Не знаю...
- У тебя кто-то остался... там?
- Да. Жена. Сын.
- И... как же они теперь?
Молчание.
- А родители?
- Умерли. Уже давно.
- От чего?
- От старости, от болезней... Я поздний ребенок.
- А-а. Я думал - война.
- И война была. Все было.
- Потом расскажешь?
- О чем?
- О своем мире.
- Сам все увидишь. Да и расскажу, конечно.
- Увижу?
- Да. Иначе нам в Палладию не попасть.
Молчание.
- Алик, и все-таки... Как же быть с твоими?
- С семьей?
- Да. Разве же так можно?
