полированной древесиной и на этих стенах, точнее на разных крючках и в
различных пазах, и горизонтально, и вертикально висели, лежали и стояли
десятки карабинов, винтовок, автоматов, огнеметов, и особенно я был
поражен тем оружием, назначения которого я не знал и не мог понять. Айвен
ходил вдоль стен, причмокивая от удовольствия. У остальных тоже глаза
горели. Кто-то гладил приклад винтовки с оптическим прицелом, кто-то
трогал холодный металл огнемета. Проснулись военные инстинкты героев,
ничего не скажешь!
- А там, - Казмо ткнул рукой в сторону еще одной двери, - там есть
патроны ко всему, что здесь!
Я не ходил вдоль стен, как Айвен, и не трогал пальцами красиво
украшенный чернью ствол старинного или сделанного под старину ружья, как
это делал Тиберий. Я стоял и наблюдал за будущим правительством. Это было
намного интереснее. Одному господу было известно, о чем они в этот момент
думали, о чем вспоминали. Но здесь присутствовала такая торжественность,
такая многозначительная молчаливость, что вообразил я себе происходящее
как некий ритуальный танец, исполнение которого было необходимо для
благополучного совершения завтрашней революции.
- Ну хватит любоваться! - поторопил гостей хозяин виллы. - Теперь
пойдем наверх.
Наверху, прямо на террасе, появился длинный стол, а на нем этакими
цветочками-ромашками были разложены открытые жестяные консервные банки и
из каждой торчало по ложке. Там же на столе стояли, по одной с каждого
края, большие деревянные тарелки с грубо нарезанным хлебом.
- Присаживайтесь! - скомандовал довольно вежливо генерал. - Сейчас
подадут остальное.
Пока мы сообразили, на что присаживаться, прошло минуты две - просто
сразу не было видно, что под столом в две шеренги стояли деревянные
крепкие табуретки.
На террасу вышел седоватый мужчина лет сорока пяти во фраке с
подносом в руках. На подносе стояли стаканы, бокалы, фужеры; казалось, что
все они разные.
Когда этот человек, по-видимому, слуга генерала, приблизился к столу,
я заметил что-то неладное в его походке и каково же было мое удивление
когда я увидел, что из двух ног этого слуги одна была деревянная! Боже! -
подумал я. - Неужели нельзя сейчас, в конце двадцатого века, сделать ему
нормальный протез, чтобы он не мучился со своей деревяшкой, более
подходящей для участия в фильмах о пиратах.
Расторопно расставив стаканы, бокалы, фужеры, слуга ушел с террасы,
но буквально через пару минут вернулся, на этот раз принеся стопку тарелок
и две бутылки вина.
- Это для начала! - генерал кивнул на бутылки. - А вы давайте,
раскладывайте! Здесь лучшие виды тушенки, какие я только пробовал. А вот
та, самая широкая банка - гвоздь программы! Ей сорок восемь лет -
американская лендлизовская помощь Западной Европе. Замечательная вещь! Не
то, что всякие ресторанные куры и фазаны!
- О! - воскликнул удивленно Айвен, держа в руках промасленную банку,
размером поменьше лендлизовской. - Наша, ей богу наша!
- От родины не уйдешь! - полушутя-полусерьезно произнес Вацлав.
Слуга принес еще шесть бутылок на подносе и поставил их на стол.
- Садись с нами, Феликс! - по-отечески сказал ему Казмо.
- Слушаюсь! - отрывисто ответил Феликс и, выкинув деревянную ногу
вперед под стол, опустился на табуретку, а потом придвинулся поближе к
краю стола.
- Налили? - спросил Казмо.
Ребята торопились. Бутылки громко булькали, делясь содержимым.
Наконец все застыли, держа бокалы и стаканы в руках.
- За успех! - сказал Айвен.
- Подожди! - оборвал его генерал. - Сначала скажет президент...
И он замолчал, задумавшись, но все терпеливо ждали его слов.
- Я хочу торжественно пообещать вам, - наконец заговорил Казмо, -
делать все, что угодно, для процветания и счастья нашего города! И, если
надо, я готов взять в руки любое оружие, чтобы с ним в руках повести вас
на защиту отечества, на защиту наших интересов!.. Давайте выпьем за нас,
за наш город и за наше великое будущее!
Стекло, из которого были сделаны бокалы и стаканы, звенело очень
глухо. Все-таки не хрусталь.
Генерал, допив вино, положил себе на тарелку большой кусок
лендлизовской тушенки, разломал его вилкой и, заедая хлебом, стал жевать
громко и смачно.
Мне попалась банка с японскими иероглифами. С осторожностью я выложил
из нее кусок чего-то на свою тарелку и понюхал.
- Китовое мясо в соевом соусе! - заметив мои подозрения, сквозь
набитый едою рот, сообщил мне генерал.
- Только вы не подумайте, - дожевав, вновь заговорил хозяин виллы, -
не подумайте, что я так каждый день питаюсь, да и вообще, что это всегда
было моей любимой едой. На фронте я любил ресторанную кухню, а эти вот
консервы терпеть не мог. Это нормально: на фронте что-то должно тебя
связывать с мирной жизнью, ну а здесь, в мирном городе, у меня всегда
возникала необходимость в чем-то военном... И мне, слава богу, всегда шли
навстречу...
Мы пили и закусывали. Китовое мясо отличалось почти полным
отсутствием вкуса, и если бы не соевый соус, его, должно быть, вообще
нельзя было бы есть. Добросовестно доев кусок японского кита, я для
разнообразия положил себе немного русской тушенки, но в этот раз мой выбор
заставил меня скривить губы - русская тушенка оказалась жиром с редкими
сгустками мяса, настолько редкими, что я так и не разобрал его вкус.
Как раз под эту чертову русскую тушенку кто-то предложил тост за
генерала, что, конечно, Казмо очень понравилось и он потребовал налить "по
полной". Заедать вино жиром было малоприятно, и я дотянулся до
лендлизовской банки.
- Феликс, а помнишь наш последний бой?! - обратился слегка охмелевший
генерал к своему слуге.
Феликс и так был бледным, но после этих слов как-то весь сжался и еще
больше побледнел - воспоминания, должно быть, не были слишком приятны.
- Это было уже двадцать три года назад, - продолжал генерал. - Даже
не верится! Да, двадцать три года назад. Я как раз обедал - я это
прекрасно помню - в палатке-шатре стоял крепкий дубовый стол на одну
персону... мой стол, одним словом. А Феликс тогда приготовил удивительное
блюдо - поросячьи ушки в... в каком-то сногсшибательном соусе...
- В апельсиново-спаржевом... - подсказал глухим голосом Феликс.
- Да-да... Ты-то, конечно, помнишь! - генерал на мгновение замолчал,
будто сбился с мысли, но тут же, сделав здоровый вдох, продолжил. -
Феликсу было нелегко работать, ведь в той обстановке он должен был
постоянно иметь на плече автомат. А попробуйте приготовить что-нибудь
изысканное, когда у вас такая тяжесть болтается и мешает и рукам, и спине!
Но он все-таки приготовил эти ушки! Я до сих пор чувствую на языке их
вкус... Эта память неистребима! И я сидел за столом и ел их специально
медленно, чтобы продлить удовольствие. А запивал я обед настоящим "Шато де
Мутон". Это был удивительный букет. И вот в тот момент, когда я
только-только принялся за третье ушко - а было их не меньше двенадцати -
поганый неприятель решил атаковать... не наши, а именно мои позиции. Они
не пошли на специально для них построенные укрепления, но покарабкались,
черт побери, на тот самый холм, который я облюбовал для своего командного
пункта. И вот тогда мой верный Феликс совершил свой подвиг. Он с автоматом
в руках оборонял мою палатку, чтобы враг не смог прервать мой обед. Когда
бой был уже позади, я специально вышел из палатки, чтобы посмотреть; чем
же там все кончилось. И что я увидел?! Это было невероятно: двенадцать
вражеских трупов и в двух метрах от палатки истекающий кровью Феликс -
последний, уже к тому времени смертельно раненный враг бросил гранату... И
вот с тех пор мой Феликс уже двадцать три года живет без ноги... Но живет
здесь, потому что я не предаю и не бросаю настоящих друзей! Да, Феликс?!
- Так точно, - кивнул слуга.
Мне показалось, что слуга даже улыбнулся - видно ему было приятно,
что сам генерал рассказывает о его подвиге. И бледность куда-то пропала с
лица Феликса, или, может быть, ее заменил пьяный румянец?!
- А помнишь, я просил тебя отдать мне свою оторванную ногу?! - Казмо
повернулся и пристально смотрел на Феликса. - Просил! Но ты отказал! И
совершенно зря!..
Уловив после этих слов странные взгляды гостей на себе, генерал
поспешил объяснить:
- Я хотел высушить ее и оставить на память, как свидетельство его
подвига, но Феликсу взбрело в голову похоронить ее со всеми воинскими
почестями... И я пошел у него на поводу. Мы заказали маленький гроб,
положили туда его ногу и забили гроб гвоздями, а спецкоманде объявили, что
там останки убитого разрывом снаряда офицера... Ну, а действительно,
сколько вы найдете останков, если снаряд упал прямо под ноги! Шиш вы
найдете, а не останки! Но, во всяком случае, похороны были торжественные,
с залпом в небо, как полагается. Феликс плакал, я тоже не удержался от
слез... Это было просто невероятно - хоронили часть живого человека! Там
теперь памятник безымянному герою и наверно местные жители приносят иногда
цветы...
В глазах у Феликса блеснули слезы. Мне стало как-то не по себе.
Что-то неладное творилось в желудке, подташнивало, и я стал подозревать в
этом тушеночный коктейль.
- Давайте выпьем, друзья! - закончил свой рассказ Казмо. - За
президента!
Выпили, хотя я только пригубил. За столом поднялся говорливый шумок.
Вацлав спорил о чем-то со своим соседом, Тиберий расспрашивал Феликса о
его жизни. Генерал молча жевал тушеное мясо, заедал его хлебом и взгляд
его был направлен в сторону горизонта. И был этот взгляд какой-то
застывший и холодный.
Я встал из-за стола и подошел к бортику террасы. Внизу на волнах
качались две яхты. Низко летали чайки, то и дело ныряя в воду и иногда
выныривая с мелкой рыбешкой в клюве.
- А ты мне дашь рецепт поросячьих ушек в том соусе?! - донесся до
моих ушей голос Вацлава.
Постояв минут пять, я не почувствовал себя лучше и решил уйти. Слава
богу, никто на меня не смотрел и я, спустившись по деревянной лестнице,
нашел выход из дома и, перейдя черный мостик, стал подниматься по
вырезанным в камне ступенькам. Поднявшись к той тропинке, что бежала по
краю обрыва, я посмотрел на виллу генерала - застолье продолжалось,
Феликс, выбрасывая вперед свою деревяшку, нес на подносе еще несколько
бутылок вина, а генерал так же неподвижно сидел, уставившись в горизонт.
Но только с этого расстояния ничего, кроме крика чаек, не было слышно, и
поэтому картина казалась более привлекательной и даже соблазнительной в
каком-то смысле. Пир над морем...
В город я возвратился, когда солнце уже начало краснеть, наклоняясь
все ниже и ниже к земле. Было тихо и спокойно. И голова моя, после того,
как нашел я наконец гимн, находилась в состоянии просветления. Брожение в
желудке прекратилось, настроение опять приподнялось, а вместе с ним
появилась уверенность, твердая уверенность в завтрашнем дне, в том, что с
завтрашнего дня жизнь моя станет еще лучше и свободнее. Подумал было зайти
к Ирине в кафе, но снова внутри возникло непонятное сопротивление, и
поэтому, чтобы не попасть в разлад с самим собой, я отложил встречу с моей
"балериной" на завтра, если она, конечно, не придет ко мне ночью, а этим
вечером решил погулять вдоль моря по своей излюбленной набережной.
Я шел и смотрел на сгущающиеся воды моря. Сумрак опускался так
медленно и мягко, что если смотришь не моргая, то и разницы не замечаешь
