тебе и гимн будет! - со знанием дела посоветовал генерал.
- А слова какие должны быть?
- Ну такие... - генерал сжал кулак, подняв его над бутылкой. -
Жесткие слова, цепкие, мобилизующие и в меру воинственные... Вот так я
думаю!
Я, к его сожалению, думал иначе. По-моему, в мире уже написано
излишне много воинственных, мобилизующих и не в меру цепких гимнов. Мне
хотелось чего-нибудь другого. Я подумал даже, что во многом именно слова
гимна определяют мораль и ценности государства, именно слова гимна
показывают, что является главным для народа и страны. Гимны, которые мне
приходилось слышать, ну там типа: "славься отечество наше свободное" или
"еще Польска не сгинела" обманывали и продолжают обманывать граждан
стран-певиц этих гимнов. И отечество оказывается давно не свободным, и
Польска, как вдруг понимает кто-нибудь, давно уже "сгинела". Нет, надо
было искать что-то совершенно другое, что-то более человеческое и менее
государственное, но как это найти? Как написать главную песнь государства,
которая, исполняясь, не напрягала бы мускулы своих граждан для будущей
обязательно кровавой защиты отечества от кого-угодно, думающего посягнуть
на святость границ?!
- А что, если вот так... - заговорил вдруг после паузы генерал - он в
это время, должно быть, тоже думал, тоже подыскивал нужные слова. "Гордись
народ свободный великою страной..." и так дальше?..
Я скривил губы. Где же здесь великая страна?!
- Не нравится?! - сразу же отреагировал генерал и тоже скривил губы
уже в мою сторону.
- Очень похоже на остальные существующие гимны, - ответил я.
- А-а-а, - протянул генерал и снова задумался.
Понимая, что мыслительный процесс генерала вряд ли мне поможет, а
скорее всего приведет к тому, что мы рассоримся, я предложил старому вояке
выпить еще по полстакана его виноградного вина. Он живо согласился и
печать думы мгновенно сошла с его лица.
- Так стать президентом или нет?! - выпив вино, спросил он.
- А почему нет?! - удивился я. - Вы когда-нибудь были президентом?
- Нет! - отрезал он.
- Так надо же когда-нибудь попробовать?! Не каждому улыбается такая
удача!
Он опять напряженно глянул на меня, но не найдя в моей мимике
признаков ехидства, вернул свой взгляд на бутылку.
- Я же человек военный... как командовать знаю, а как управлять...
- Зря беспокоитесь, - перебил его я. - Президент - это лицо
государства. Он, обычно, ничего не делает. Только подписывает указы, ездит
с официальными визитами. А делают все министры, премьер-министры и прочие
деятели, так что вам нечего бояться...
- Бояться?! - гневно сверкнул глазами генерал и я тут же понял свою
ошибку. - Я никогда ничего не боялся! Те, кто боялся, давно уже лежат в
братских могилах!!! И здесь я говорю с вами не потому, что мне совет
нужен, а потому, что скучно тут!
- Извините, генерал! - попросил я прощения. - Не то слово употребил.
Конечно, это слово не подходит...
- Ну ладно, - генерал был как всегда быстро отходчив. - Так думаешь,
мне стоит попробовать?!
- Да.
- Наверно, ты прав. Президент Казмо... Ничего, хорошо звучит.
Я поддакнул кивком головы.
- А можно называться еще - президент генерал Казмо?! - предположил
он, вслушиваясь в произносимые им самим слова.
Я не согласился.
- Не стоит, генерал.
- Почему это?!
- Президент - это гражданский генерал или даже маршал, поэтому если
вы себя так называете, получается "генерал-генерал Казмо" или
"маршал-генерал Казмо". Что-то вроде звания Ким Ир Сена выходит: "дорогой
папа-маршал Ким Ир Сен"...
- Да?! - переспросил старик. - Тогда пусть будет просто президент...
Интересно, что когда генерал соглашался со мной - мне это было
чрезвычайно приятно. Не знаю, возникло ли это из-за моей долгой бытности
рядовым или же попросту от моего уважения к Казмо.
- А не плохо было бы стать президентом в двух странах одновременно! -
мечтательно произнес генерал. - Этого ведь, пожалуй, еще не было в
истории!
- Кажется, не было... - сказал я.
Взгляд генерала ушел куда-то высоко, туда, где видел он себя
президентом двух, а то и трех государств. Воспринимая Казмо совершенно
серьезно, я то и дело ловил себя на мысли, что этот человек, в принципе,
доверчив как ребенок. Так, может, он и добр, как ребенок, и ласков по
отношению к миру?! Во всяком случае, зла он в городе никому не причинял.
Но это было и естественным - в городе мира никто никому не причинял зла,
это исходило из пяти правил поведения. И хотя он имел права нарушать все
эти правила, то, что он нарушал их, тоже не причиняло никому зла. Да и
нарушения эти казались дозволением ребенку шалить, словно люди, писавшие
правила, настолько были уверены в генерале, насколько может быть уверен
только заботливый артиллерист в исправности своей пушки!
- Да-а-а... - наконец выдохнул он и возвратил взгляд на землю, на
недопитую бутылку вина.
Я налил еще полстакана и протянул генералу.
- Ну давай, за президента! - и он осушил стакан.
Потом выпил я. Тоже "за президента".
- Хороший ты парень, - генерал улыбнулся мне в глаза. - Но, скажу
тебе честно, этот русский мне нравится больше... Он - настоящий боец, а ты
ведешь себя, как дипломатишка, соглашатель... Но в моей стране
дипломатишки тоже нужны...
Последние слова генерала меня почти обидели, но, подумав о них,
прежде чем обидеться, я пришел к выводу, что генерал прав. И не так уж
плохо считаться "дипломатишкой" после того, как годы потратил беспросветно
по-рядовому, то в грязи, то в боях, то в дезертирствах, хотя последнее
всегда поднимало мой бойцовский дух, которого, если быть абсолютно
честным, в иных ситуациях я был полностью лишен.
Генерал снова посмотрел на, к тому времени, полностью опустевшую
бутылку и сказал мне: "Все, можешь идти!"
И я пошел, пошел дальше по этой загородней аллее в сторону
заброшенного ботанического сада. Я даже не попрощался с генералом, но
думаю, что он не обиделся. Он не нуждался в каких-то там мямливых "до
свидания" или "пока". Он был ГЕНЕРАЛОМ до последнего седого волоска,
торчащего из ноздри, до кончика шнурка его громоздких походных ботинок.
Ему было бы приятнее, если б я лихо развернулся кругом, щелкнул каблуками
и зашагал прочь, чего я не сделал, подчиняясь вышеупомянутым правилам
поведения, да и если б не было этих правил, все равно бы не сделал, уже по
другим собственным соображениям.
Теперь по дороге меня одолевали другие сомнения. Какой гимн может
быть у государства, возглавляемого генералом... или тогда уже президентом
Казмо. Если гимн будет отвечать характеру президента - то это будет уже не
гимн, а военно-полевой марш. Поэтому я старался больше не думать о Казмо.
После него будут другие президенты и они вполне могут оказаться не
генералами, а обычными цивильными людьми, для которых война - не в крови и
даже не в характере. И тогда я представил себе этакого президента,
полненького, лет пятидесяти, типичного либерала, потирающего руки перед
подписанием какого-нибудь гуманного закона. И представляя себе такого
президента, я снова стал думать о гимне.
А слова все не придумывались. И дорога, окаймленная по бокам
магнолиями и кипарисами, вела меня дальше, прочь от столь любимого мною
города, вела над морем.
Вскоре я остановился перед проемом в высоком поржавевшем заборе. В
этом месте, должно быть, стояли ворота, которые закрывались на ночь и
открывались утром. Здесь же валялся квадрат жести, с разъеденной временем,
дождями и жарой надписью на каком-то или нескольких языках. Только скраю
можно было прочитать: "гартен"... Сад, одним словом.
Зайдя на территорию ботанического сада, я увидел перед собою выбор
когда-то аккуратных дорожек, узеньких и изворотливых, обходящих бывшие
клумбы и места произрастания редкостных видов растений. Я пошел по той,
что вела вниз, к морю.
Тропинка, словно водила меня за нос, крутилась то в одну, то в другую
сторону и в какой-то момент мне даже показалось, что она закручивается
спиралью, заставляя меня ходить сужающимися кругами, но впечатление такое
возникло то ли от усталости, то ли от вина, выпитого в компании с
генералом. Когда голова действительно закружилась, я остановился, глядя
себе под ноги, подождал, пока головокружение прекратится, а только потом
огляделся вокруг. И сказка возникла в пространствах меня окружающих: из
земли высовывались причудливые камни, заползя на них, цвели кактусы, цвели
они невероятно обильно и у многих размеры цветков были таковы, что
закрывали полностью тела этих колючих уродцев, а чуть выше взвивались
вверх по стволам кустов и деревьев буйные африканские суккуленты, толстые
листья которых, опав, тут же укоренились и дали новые бесконечные побеги и
уже казалось, что это зеленое воинство атакует небо и не уйти небу никуда,
даже низкие облака, если прогонит их с моря ветер, не спасут родину звезд
и луны от упорно рвущейся вверх зелени. А там, среди мощных ветвей высоких
деревьев, названия которых были мне неизвестны, среди лианистых паразитов,
оплевших эти ветви, открывали свои агрессивно прекрасные зевы разноцветные
орхидеи. Я почувствовал себя в Африке и восхищение мое смешалось с
искренним любопытством. Я разглядывал широко открытыми чуть пьяными
глазами раскрывшийся предо мною зеленый мир и уже представлял себе с
легкостью то или иное растение в горшке, стоящим на подоконнике моего
гостиничного номера, а потом даже - на многочисленных подоконниках и
террасе моего особняка, - это когда я уже стану постоянным жителем города.
Я снова становился свободнее, хотя не так давно верил, что уже более
свободным человек быть не может. Но видимо нет пределов у ощущения свободы
и - только захоти, только попроси меня - ей богу, сделаю два прыжка для
разгона и, расставив руки в стороны как крылья, воспарю над этим
заброшенным ботаническим садом, над этим заброшенным миром, отказавшимся
от своих естественных ценностей, от памятников старины, от памяти великих
и малых наций. И поднявшись над ним, затаив дыхание, буду искать глазами
свое счастье, свое место в этом мире, город, приютивший меня, террасу
красивого особняка на склоне горы, спускающейся к морю. А потом, уже найдя
глазами все это и насмотревшись вдоволь, опущусь на булыжник возле кафе со
стеклянной стенкой и, зайдя и присев на свое (обязательно всегда свое!)
место за столиком, буду ждать прихода Ирины, несущей мне кофе со взбитыми
сливками, бодрость и ясность мысли, дарящей мне даже то, чего я не
заслуживаю!..
Да, коктейль из заброшенного ботсада и виноградного вина был
великолепен, такой легкости я в себе не чувствовал уже давно.
И, неспеша идя дальше по той же дорожке, я упивался изысканностью и
совершенством мира, растущего вокруг.
И снова я подумал о гимне, но теперь эта мысль показалась мне такой
мелочной, такой незначительной на фоне искрометной флоры, что как-то само
собой ушло на этот день из моей головы слово "гимн", освободив меня от
раздумий и поисков.
В одном месте я присел на корточки и разглядел в зелени деревянные
таблички с вечной латынью имен и фамилий жителей этого сада. Я сам себе
произнес эти имена и вспомнил слова Ирины о том, что красивые имена не
могут принадлежать одной нации. Эти имена явно принадлежали всему миру и
это подтвердило правоту моей "балерины". Я даже присмотрелся к другим
табличкам, внутренне готовясь увидеть на одной из них выписанное
