планы новых сербских укреплений. Время атаки приближалось и меня охватил
настоящий воинский азарт! Единственный раз в жизни я был так взволнован!
Сколько было крови! Сербы и пруссы погибали тысячами, но погибали смело,
героически, ведь обе стороны сражались за справедливость, каждый солдат
умирал во имя своей славной родины. Битва продолжалась три дня. Обе армии
были настолько упорными, армии были просто великолепны и я не мог выбрать
из них лучшую, более достойную победы, чем другая. Это было просто
невозможно...
- И чем же это закончилось? - нетерпеливо спросил я.
- Закончилось? Закончилось, можно сказать, случайно. Сербский снаряд
попал в склад динамита, расположенный в той деревушке, за которую в
основном все и воевали. От деревушки ничего не осталось. Видно поэтому
пруссы и сербы и решили закончить битву. Оставшиеся в живых офицеры и
солдаты пожали руки своим достойным противникам и все возвратились на свои
позиции, а я - в Швейцарию. Я вернулся непобежденным! Да, это была
настоящая битва!!! Потом уже меня наградили правительства обеих стран. От
сербов я получил орден Серебряного орла, а от пруссов - золотой крест за
смелость...
Он замолчал и с удовлетворением наблюдал за застывшим выражением
моего лица. Да, должен признаться, рассказ действительно произвел на меня
неизгладимое впечатление. Оттаял я минуты через три.
Генерал был доволен собой.
Я заметил, что в кафе кроме нас никого больше нет.
За окном моросил дождь.
Донесся шепот падавшей с неба воды и я почувствовал себя участником
той битвы между сербами и пруссами. И даже дрожь прошлась по моей спине,
настолько реально представил я себя в грязных траншеях, пригибающегося,
вынужденного в спешке перебегать, наступая на раненых и убитых бойцов...
Онемела рука. Так со мной уже бывало на одном из фронтов...
- Эй! Кофе с водкой и наполеон! - проорал генерал в пустоту
обезлюдевшего кафе.
- Секундочку! - ответил откуда-то из недр помещения писклявый женский
голос.
- Спасибо за рассказ, - я поднялся из-за стола и кивнул головой,
стараясь таким образом вежливо откланяться.
- Что за спешка?! - спросил генерал.
- Мне душно, пройдусь немного... - сказал я и, чувствуя, что мой уход
не огорчит старика, развернулся и пошел к выходу.
Мокрые булыжниковые мостовые тускловато поблескивали. На покрашенных
стенах домов красовались подтеки воды. Слабый ветер сушил листья деревьев,
струшивая с них капли. Я шел не спеша. Шел к морю, как к самому близкому
человеку, которому я мог сказать все, мог открыть свою душу и свои
сомнения.
Набережная была пустынна. Море - спокойно. Волна, не выше комнатной
собачонки ростом, мирно лизала песчаный берег. На расстоянии одной-двух
миль от берега солнце, пробившись сквозь ослабевшие тучи, запускало в море
свои лучи.
Я оглянулся на город, на две горы, поджимавшие его к морю. На
вершинах обеих гор вовсю старался ветер, совершенно неощутимый здесь - он
перепихивал через каменные хребты облегченные после дождя тучи.
"Давай-давай! - подбодрил я его мысленно. - Нам здесь не нужен дождь".
А город, заметив отсутствие дождя, стал понемногу оживать. На улочках
появились люди. Долетел до меня чей-то смех. Еще пару минут и мое
одиночество будет растворено в звуках шлепающих по мокрому булыжнику ног,
в разноязыких разговорах, в пении птиц и криках чаек.
Солнечный луч вошел в самую середину города.
В другом конце набережной я увидел медленно идущую мне навстречу
девушку с маленькой рыжей собачкой на поводке. Черные волосы собраны в
косичку, торчащую вверх. Я уже видел ее. Видел дважды.
Я отошел от воды и тоже, выйдя на набережную, пошел не спеша ей
навстречу. Мне кажется, она не будет против того, чтобы улыбнуться мне в
ответ на мою улыбку. У нее овальное восточное лицо и глаза, форму которых
называют миндальной.
До нашей встречи оставалось метров двадцать, но в это время она
свернула на улочку, карабкающуюся назад в верхний город.
Набережная вновь пустынна.
Город накрыт солнечным светом.
Я сел на все еще мокрую скамейку и закрыл глаза.
И вспомнил тот единственный случай, когда одна из войн закончилась
при мне, буквально в моем присутствии. Было это в Южной Азии. Окопы,
которые мы углубляли перед последней атакой противника, были наполовину
заполнены грязной водой.
Между нами и противником было огромное поле практически без
растительности. Уже два или три месяца шла позиционная война со слабыми
попытками атак, вследствие чего на поле оставались лежать многие убитые и
раненые. Ни тех, ни других не подбирали. Раненые иногда пытались доползти
до своих, но "свои" не спешили им на помощь и я не помню ни одного случая
по нашу сторону окопов, чтобы хоть один раненый добрался. И вдруг
неожиданно пришло известие о том, что война окончена. Никто, как я понял,
в это не поверил, но тут все обратили внимание на окопы противника, точнее
на то, что противники повылазили из окопов и, не боясь прицельного огня,
ходили, курили, что-то кричали. Этого хватило солдатам, чтобы тоже вылезти
из грязной жижи, в которой они просидели несколько месяцев, и размять
затекшие в язвах ноги. Через некоторое время я услышал шум мотора и тут же
со стороны тыла подъехал танк, потом рядом с ним остановился грузовик с
прицепом. В кузове грузовика сидели женщины, а на прицепе были навалены
какие-то инструменты. Уже позже я понял, что на позиции привезли бригаду
соседней сельхозфермы. Солдаты окружили женщин, смеясь, весело говорили о
чем-то, а потом начали стаскивать с прицепа то, что оказалось
глубокопочвенными плугами. Два из них прицепили к танку. На топливные баки
танка забрались две девушки-крестьянки с корзинами, плетенными из рисовой
соломы. Танк зарычал и тронулся с места. Плуги врылись на всю глубину
ножей и земля отваливалась на бок длинным отрезанным ломтем, а девушки,
набирая пригоршни каких-то семян, бросали их уже в отверзшуюся твердь.
Ошарашенный я стоял, все еще сжимая в руке лопату - в той армии мне не
доверили оружия - но вдруг до моего сознания дошло, что сейчас
распахивается то самое поле битвы, на котором лежат сотни погибших, а
среди них, может, кто-то еще живой, жаждущий помощи. Я всмотрелся и не
поверил своим глазам - танк ехал прямо, не стараясь объезжать лежащие у
него на пути трупы. Вcе перепахивалось, отрезанные ломти земли удобрялись
кровью. Девушки, оставшиеся стоять у грузовика, запели песню. Солдаты ее
подхватили. Я не ожидал услышать таких веселых голосов. А танк был уже на
середине поля. Гул его двигателя заглушался песней. Со стороны окопов
бывшего противника кто-то махал какой-то тряпкой, нацепленной на палку -
приветствовали танк?!
Ко мне подошел низкорослый офицер, со спины - мальчишка лет
тринадцати. Похлопал по плечу, жестом предложил подойти к краю поля. Потом
наклонился, взял в ладонь кусок черной жирной земли, размял ее, понюхал и
с видимым удовольствием показал мне. Потом аккуратно опустил земляную
грудку на место и сделал широкий жест рукой, показывая, должно быть, что я
- свободен.
Танк теперь ехал навстречу. Солдаты поскидывали гимнастерки и
возились с другим прицепным плугом.
У грузовика остановились еще два танка.
Мне страшно захотелось побриться: моя беспорядочная борода раздражала
кожу. Сияло солнце. По небу кружила большая птица. Кружила над полем. Я
смотрел на эту птицу и старался обо всем забыть.
Но, как назло, тяжелые многослойные воспоминания опускались передо
мной, и не было в этих воспоминаниях ничего хорошего, ничего радостного.
Промелькнуло еще одно поле битвы, виденное мною на Ближнем Востоке.
Память навязывала мне сравнения.
На том поле среди десятков убитых мы искали по фотографии одного
человека. Я не знаю, зачем палестинцам так нужен был его труп.
И еще я только что заметил, что постоянно в моем сознании, в
воспоминаниях я сам фигурирую как часть какого-то "мы". Но ведь не был я
никогда добровольно такой частью. Я всегда хотел оставаться единицей.
А над полем уже кружилось несколько больших птиц. И три танка,
тужась, резали землю.
"Может быть, они правы", - подумал я и пошел в ту сторону, где, по
моим расчетам должно было садиться солнце.
Стало жарко и открыв глаза, я сразу сощурил их, а потом, приложив
ладонь козырьком, осмотрелся.
Набережная, проснувшаяся раньше меня, ожившая до мельтешения
разноцветных одежд, текла, звучала, смеялась, заглушала примолкшее море.
Что-то изменилось. Вместо спортивных костюмов на многих молодых людях
были обычные парусиновые брюки, джинсы, тениски. Может я проснулся в
другом сне, в другом городе?!
- Братишка! - донесся до моих ушей знакомый голос и тут же рядом на
скамейку опустился Айвен. - А я думаю, куда ты пропал?! Тут такие новости!
Либерализация правил поведения!
- В смысле спортивных костюмов?! - спросил я.
- Ага! Так что иди переодевайся! У тебя есть во что?!
- Кажется, нет, - ответил я, припоминая.
- Ну пойдем, я тебе подарю! - Айвен вскочил и буквально осветил меня
улыбкой.
Уже в гостиничном номере, разложив свои вещи на кровати, мой сосед,
поразмыслив недолго, вручил мне вельветовые брюки и футболку с символикой
Московской Олимпиады.
Я переоделся и действительно почувствовал себя несколько свободнее.
Дело в том, что спортивная форма как ни крути, все-таки остается формой,
чем-то обязательным к ношению, а обычные брюки, пусть они даже на два
размера больше и поэтому эатянуты ремнем, освобождают не только тело.
Поблагодарив Айвена, я поинтересовался причинами либерализации.
- Это очень просто, - Айвен отвлекся от укладывания своих вещей в
сумку. - Сюда собирается генеральный секретарь ООН, а к приездам
генеральных секретарей всегда все улучшают, подкрашивают, добавляют
демократии... Это не значит, что после его отъезда нас снова не заставят
выглядеть спортсменами!
- Не думаю! - Я не разделил опасении Айвена. - Здесь все-таки не
совсем обычное место...
С последней моей мыслью Айвен согласился и на этом наш разговор
окончился.
Я вновь спускался к морю и чувствовал себя другим человеком. Просто
невероятно, сколько ступеней у ощущения свободы! Приехав в этот город, я
считал себя самым счастливым человеком, но из-за какой-то мелочи, из-за
каких-то брюк и футболки с блеклым рисунком и невразумительной кириллицей,
неожиданно понял, что стал я еще счастливее! А ведь для меня уже несколько
лет слова СЧАСТЬЕ и СВОБОДА означали одно и то же.
Солнце то пряталось за туманной пленкой полупрозрачных облаков, то
выглядывало и наблюдало за тихой и медленной жизнью этого города, который
я так хотел назвать своим, или по крайней мере - нашим. Но, будучи
реалистом, я понимал, что любой ограниченный срок когда-нибудь истекает и
постучит однажды в дверь моей комнаты вежливый портье, зайдет,
поздоровается и скажет, что внизу меня ждет машина, а так же все мое
военное обмундирование, бережно хранившееся в камере хранения на
протяжении всего отпуска.
Вниз проехал джип, перекрашенный из хаки в грязно-голубой цвет. За
рулем сидел парень в панамке.
Я позавидовал ему. Мне тоже захотелось прокатиться на таком джипе по
набережной. И чтобы слева от меня сидела девушка с черными как смола
волосами, а за спиной лаяла ее собачонка.
Дойдя до кафе, в котором я впервые услышал генерала Казмо и увидел
первую забавно-симпатичную девушку, прозванную мной "балериной" за свою
