бесприютно ржавели, прислоненные к массивным каменным столбам.
Дорога была узкой - прежде, видимо, еле-еле рассчитанной на проезд двух
груженых фур или повозок, в свое время булыжной, а теперь небрежно
заасфальтированной прямо поверх выпирающего кое-где булыжного основания.
Современные жатки, комбайны, трактора на колесном ходу и иной
сельхозтранспорт еле протискивался, словно бы в зеленом тенистом туннеле, по
этой узкой дороге между двумя рядами деревьев, и от частых зацепов кора на
многих из них была ободрана до белизны.
ом, в котором жил я, выстоял не одну сотню лет. Стены его были сложены
не из кирпича и не из обтесанных каменных блоков, а из разнокалиберных,
разноцветных валунов и остроугольных каменных обломков, схваченных надежным
цементом. Подозреваю, что прежде здесь размещалась конюшня или добрый
коровник... А позднее с трудом были прорублены маленькие подслеповатые окна,
скорее напомина без переплетов, а сверху была устроена новая, надежная
шиферная крыша, под которой мы и спасались в то лето от затяжных дождей...
А на крыше заброшенно мокло большое, просторное аистиное гнездо из
крепких сучьев, почерневших от времени, холодных ливней и туманов,
наплывавших с Балтийского моря. В этом гнезде сиротливо стоял на одной ноге
одинокий нахохлившийся аист.
Мне показалось странным, что у аиста - при таком-то гнезде! - нет
подруги, и вообще весь его облик мне показался не по-птичьему грустным. И я
спросил об этом хозяина, у которого снимал комнату. Тот неожиданно
разволновался, побагровел, словно после хорошей бани с паром или стопки
водки, начал размахивать руками и поведал мне нижеследующую историю.
Должен вам сказать, что хозяин мой, человек уже пожилой, заметно за
шестьдесят годков, считал себя украинцем. И действительно, он имел для этого
некоторые основания: он переселился сюда, на этот хутор, сразу после войны
от своего разоренного дотла хозяйства из-под Львова. Седой и грузный, с
висячими усами, говорил он на чудовищной смеси украинского, польского,
русского, еврейского, немецкого и бог весть каких еще языков, повторяя
каждую фразу по тричетыре раза и трудно обкатывая каждое слово в волнах
этого пестрого разноязычья, словно прибрежную морскую гальку...
Поэтому, даже не пытаясь рискнуть донести его речь в ее первобытных
формах, я передаю, словно в весьма приблизительном переводе, только голую
суть его колоритного рассказа.
...Аисты прилетели сюда на третий год после войны и, обжив новое
гнездо, уже не покидали его, выводили птенцов, улетали с ними и снова
возвращались на привычную гостеприимную крышу.
Точно так же и в позапрошлом году, в конце марта или в самом начале
апреля в своем родовом сучковатом доме вылупился на свет аистенок.
Родительские хлопоты, стрекотание над младенцем раскрытыми, словно
трещотки, клювами - все было как обычно. Скоро над гнездом начала тянуться
тонкая шейка с любопытствующим клювиком, и рейсы родителей за
продовольствием - лягушками, ящерицами и прочей мелкой живностью - стали все
более частыми.
Аистенок рос, но только когда голенастый птенец вылез на край гнезда,
неуверенно качнулся на карандашных ножках и впервые взмахнул еще неокрепшими
крылышками, только тогда хозяин увидел, что аистенок совершенно белый...
Надо заметить, что обычно у аистов весьма эффектно чернеют самые концы
больших маховых перьев на крыльях. Рождение альбиносов в животном мире, так
рационально устроенном, событие весьма и весьма редкое и всегда связано у
людей с какими-нибудь суевериями или тайным, необъяснимым страхом: вспомните
белого кита, белого слона, белого тигра, наконец - белую ворону...
Но тут-то, казалось бы, какая разница?! Подумаешь-кончики крыльев
побелели! Однако родители забеспокоились...
Аист-отец куда-то улетел, а аистиха, словно бы что-то предчувствуя,
редко и печально потрескивала клювом, закидывая, как бы в отчаянии, голову и
покачивая ею из стороны в сторону.
Аист вернулся не один - его сопровождали два других аиста, видимо,
старейшины здешней стаи. Мудрые советники засуетились возле аистенка. Они
внимательно осматривали его, изредка похлопывая крыльями, словно люди, в
недоумении разводящие руками. В белом своем, стерильном оперении они
казались сосредоточенными профессорами в свежих, скрипучих от крахмала
халатах на консилиуме возле пациента, пораженного загадочной болезнью...
На краю гнезда, недавно еще такого уютного и счастливого, произошло
какое-то решительное совещание. О чем говорили старейшины на своем птичьем
языке?!
После недолгого разговора, где голос аистихи звучал все тише и тише,
три аиста - и вместе с ними отец - закинули клювы и протрещали что-то
тревожное, воинственное и угрожающее. Бедная мать склоняла голову ниже и
ниже, как любая деревенская женщина, придавленная неожиданным горем...
Старейшины улетели. После некоторого раздумья снялся с гнезда и аист. И
тогда аистиха тоже взмыла вверх. С печальным криком она набирала высоту, а
потом, замерев на мгновение, сложила крылья и, словно беспомощный маленький
самолетик с отказавшим мотором, рухнула вниз. Она разбилась насмерть совсем
рядом с домом...
Осиротевший аистенок не погиб. Он кое-как скатился с крыши и попал во
двор. Хозяин, потрясенный виденным, отгонял от него гусей и сердитых индюков
- ну, совсем как в сказке Андерсена о гадком утенке! Ел аистенок что
придется, потому что, сами понимаете, лягушек ему теперь никто приносить не
мог...
Он вырос, окреп и ходил за хозяином, как собачонка, подпрыгивая на
своих смешных ходульках. А осенью, когда местные аисты собирались в стаю для
отлета в теплые африканские края, выросший аистенок несколько раз пытался
пристать к ним, взлетал и кружил над торчащей стерней сжатых полей, над
посеревшими стогами, - но стая его не приняла.
И, пролетая над двором, они, наверное, прокричали на прощанье что-то
обидное, злое и горькое, отчего недавний аистенок, несчастный белый аист,
словно бы сгорбился и забился под навес вместе с сухопутными курами и
глупыми самодовольными индюками...
Он перезимовал в курятнике: большого белого аиста, с длинным и острым,
как шило, клювом, уже никто не посмел обидеть. А весною он занял по праву
принадлежащее ему родительское гнездо: ведь аист-отец так и не вернулся...
- Так это он? Белый? - удивился я, показав на крышу, где в гнезде в
своей извечной задумчивой позе мудреца стоял одноногий аист.
- Йа, це так... - ответил хозяин. - Фрау, подругу себе так и не завел,
остался дёр хусен... Холостой...
Я еще раз с удивлением и любопытством вгляделся в одинокого печального
аиста. В ярком свете полдневного солнца он весь, казалось, отливал
прохладным снежным блеском, и так же, как снег на одинокой вершине, велели
кончики его крыльев...
- Подумаешь, аист! И зачем он нужен? - спросил толстощекий мальчишка,
когда я пересказал как-то вечером местным ребятам эту историю... Из кармана
у него торчал кончик пионерского галстука.
- Красивые они... - вздохнула девочка с тонкой, почти аистиной шейкой.
И хлюпнула носом, потому что вдобавок страдала насморком.
- А польза какая? - не унимался толстощекий, непрерывно жуя
апельсиновую резинку, и от него пахло, как от кастрюли со свежесваренным
компотом. - Какая от него польза? Что лягушек ест? Так их и некоторые люди
вон едят!
- А знаете ли вы, сколько в вашей округе аистиных гнезд? - спросил я,
оглядывая ребят.
- Не знаем...- чуть ли не пожимая плечами, ответили они. - Нам и в
голову не приходило считать. И зачем?!
- Эх вы! - говорю. - А еще местные жители! И наверное, юннаты среди вас
есть? Аисты - лучшие предсказатели погоды. Прямо-таки долгосрочные
метеорологические прогнозы делают... По ним местные крестьяне в прежние
времена севообороты планировали...
- Как так? - недоверчиво спрашивают ребята, а толстощекий даже жевать
свою жвачку перестал, и у него на губах пузырь выдулся, а потом лопнул.
- А вот как... - отвечаю. - Аисты выводят птенцов довольно рано, в
конце марта - начале апреля. И если в гнезде вообще нет птенцов или, скажем,
всего один аистенок - значит, лето будет засушливое, жаркое, водоемы и
мелкие болотца пересохнут. Ну а если аисты выведут трехчетырех...
- Значит, лето будет дождливое, и будет много лягушек, и аисты смогут
легко прокормить свое семейство! - побледнев от волнения, тонким голоском
выкрикнула девочка с аистиной шейкой и насморком.
- Правильно догадалась... - похвалил я ее, и она порозовела от
удовольствия.
- Здорово! - зашумели ребята. - Вот это уж польза так польза! Слышь ты,
жвачное животное?
- Такого аиста можно по телевизору показывать! - засмеялся кто-то. - В
прогнозе погоды по программе "Время".
...Над нами раздался шелест крыльев. Мы все затихли и подняли головы:
торжественно и неторопливо проплывал в лиловеющем небе белый аист.
Видимо, летел он по самому житейскому прозаическому делу: на вечернюю
кормежку к ближайшему болотцу. Но в свете закатного солнца большие крылья
его отливали розовым, словно у сказочного заморского фламинго...
БЕГЕМОТИЙ ДОКТОР
...Крупный южный приморский город был взят яростным и коротким танковым
ударом. Скрежетнув гусеницами по булыжнику между трамвайных путей и круто
развернувшись, водитель "тридцатьчетверки" тормознул. Сквозь пятнистую,
словно маскхалат, колеблющуюся зелень парка ему почудились в глубине
какие-то подозрительные бетонные сооружения.
Смахнув, словно паутину, ажурные металлические ворота, танк, поводя
орудийным стволом, въехал на широкую аллею. На латинскую надпись над
воротами, среди которой выделялись крупные буквы: "ZOO", никто, разумеется,
не обратил внимания...
Было тихо.
- Отбой! - крикнул командир танка и, блаженно потягиваясь, вылез из
люка. - Фашисты, видать, так драпанули - до границы не остановишь! Перекур,
пехота! Пятеро солдат и шестой - сержант посыпались с брони вниз. Солдаты,
достав из карманов кисеты с махрой, растянулись на траве, но сержант, еще
весь в горячке прорыва и недавнего боя, никак не мог успокоиться. Он только
привалился спиной к нагретому боку машины и почти незаметно, не поворачивая
головы, перебегал глазами из стороны в сторону. Потом решительно шагнул на
газон, кивком приказав одному из солдат, смуглому и черноволосому крепышу,
следовать за ним.
Навалившись плечом, сержант откатил дверь большого застекленного сарая,
напоминающего самолетный ангар. За его спиной, с ручным пулеметом
наизготовку, немного пригнувшись, невозмутимо посапывал рядовой Уразбаев.
Покрутив шеей и несколько раз втянув ноздрями воздух, опытный Уразбаев
сверкнул белками:
- Пустой...
Но Федотов - так была фамилия сержанта - на всякий случай, для
острастки и своеобразного салюта, дал короткую очередь. Со звоном посыпались
стекла.
- Дядень-ка-а! - раздался такой отчаянный детский крик, что Федотов
чуть не выронил автомат, а Уразбаев шлепнулся животом на землю, выбрасывая
ручник перед собой. - Дя-день-ка, не стреляйте! Я свой...
И из неприметной кучи сена в углу одного из отсеков сарая к опешившему
Федотову метнулся щупленький белобрысый мальчишка лет десяти-одиннадцати.
Цепляясь пальцами за потное сукно гимнастерки, припав всем своим горячим
тельцем к сержанту, он, судорожно всхлипывая, бормотал, словно в забытьи:
- Я свой... Свой я... Свой...
Сержант Федотов запустил заскорузлую пятерню в его спутанные, в сенной
